Картина первая
Та же комната. Прошло несколько дней. Вечер. Сцена пуста. Телефонный звонок, входит Хеновева. Маурисьо спускается по лестнице.
Хеновева. Алло! Что? Да нет же, сеньора, вы опять ошиблись. Не стоит.
Маурисьо. Кто это?
Хеновева. Ошиблись номером. Вот уже третий раз — один и тот же голос.
Маурисьо. Что-нибудь на линии. Кого спрашивают?
Хеновева. Да улицу Аромос два, четыре, четыре, восемь. Подумать только, совсем в другом конце!
Маурисьо берет яблоко из вазы, вытирает рукавом и ест.
Сеньору что-нибудь нужно?
Маурисьо. Нет, спасибо.
Хеновева. А то я принесу ножик и тарелку.
Маурисьо. Что вы! Если его резать и есть на тарелке, это будет блюдо. А так — это неживая природа. Натюрморт.
Хеновева. Как вы сказали?
Маурисьо. Неважно, Хеновева. Можете идти.
Хеновева. К вашим услугам, сеньор.
Маурисьо ждет, пока она выйдет, потом идет к телефону. Говорит, не переставая есть яблоко.
Маурисьо. Алло! Элена? Ну, конечно, я понял. Есть новости? Ага! Надеюсь, ЭФ-48 доволен, что прибывают эти два греческих судна. Его любимый язык. Только, ради Бога, пусть не говорит матросам о Парфеноне! Тут все превосходно. Бабушка просто прелесть. Лучше не выберешь. Изабелла? Счастлива, с каждым днем работает все лучше. Будет прекрасный работник. Она бы хотела, чтобы мы тут навсегда остались. Но, по-моему, пришло время опустить занавес. Приготовьте телеграмму из Канады. Диктую текст: «Проект дешевые дома рабочий квартал принят точка необходимо присутствие срочно». Подпись… Гамильтон. Повторите. Так. Пусть придет завтра пораньше… А к вечеру — два фальшивых билета на самолет. Больше ничего. Спасибо, Элена. До завтра. (Вешает трубку, идет в сад, насвистывая свою песенку)
Слева входит бабушка, она очень взволнована. За ней идет Хеновева.
Бабушка. Нет, нет. Хеновева, этого не может быть! Сколько я ни думаю, никак не могу поверить. Ты не ошиблась?
Хеновева. Сама бы не хотела верить. Но когда я вам говорю, что видела своими глазами…
Бабушка. Почему ты мне раньше не сказала?
Хеновева. Правду сказать, побоялась. Дела-то такие деликатные. Если бы сеньора меня совсем не замучила вопросами, я бы ни словечка не вымолвила.
Бабушка. И очень плохо. Это надо сразу выяснить, и чем скорее, тем лучше.
Хеновева. А, может, я впрямь ошиблась?
Бабушка. Не одна ты заметила. Я все эти дни наблюдаю, и все выходит одно. Мне сердце говорило, у нас что-то неладно.
Хеновева. Так сеньора тоже замечала?
Бабушка. С первой же ночи. Знаешь — тут посмотрит не так, там слово какое-нибудь. Но я что угодно могла подумать, только не это. Где Изабелла?
Хеновева. Хотите с ней говорить?
Бабушка. Да, и сейчас же. По-твоему, я способна выслеживать, подсматривать из-за дверей? Где Изабелла?
Хеновева. Гортензии поливает.
Бабушка. Позови ее.
Хеновева. Сеньора, пожалуйста, подумайте еще…
Бабушка. Я тебе сказала, позови ее!
Хеновева (высовывается в сад, зовет). Изабелла! Доченька! Изабелла! Вот она идет.
Бабушка. Оставь нас.
Хеновева идет в кухню. Входит Изабелла с огромным букетом гортензий.
Изабелла. Вы меня звали?
Бабушка. Подойди ко мне. Посмотри мне в глаза и отвечай честно. Что ты от меня скрываешь все эти дни?
Изабелла. Я?
Бабушка. Вы оба.
Изабелла. Бабушка!
Бабушка. Не отводи глаза. Отвечай!
Изабелла. Я вас не понимаю.
Бабушка. Очень хорошо понимаешь. И больше нечего притворяться. Я знаю, это слишком интимное признание, может быть, тебе будет больно. Но я с тобой говорю не как бабушка с внучкой. Я говорю, как женщина с женщиной. Что происходит у тебя с Маурисьо?
Изабелла. Ради бога, что вы подозреваете?
Бабушка. Это не подозрение, девочка. Это правда. Сегодня утром, когда Хеновева принесла вам завтрак, ты была одна в комнате. Маурисьо спал в соседней. Можешь ты мне объяснить, что это значит?
Изабелла (с облегчением). Комнаты?.. И это все? (Нервно смеется)
Бабушка. Не вижу, что здесь хорошего. А этот нервный смех тоже ничего не значит?
Изабелла. Ну, конечно, это я просто… Вы со мной так говорили… как будто узнали что-то ужасное.
Бабушка. Этого мало, по-твоему? Если супруги не спят вместе, это безнравственно. Но может быть хуже. Может быть, нет любви.
Изабелла. Нет, нет, бабушка! Как вы могли даже подумать?
Бабушка. Разве у меня не было оснований?
Изабелла. Никаких, правда. Просто там из сада много москитов… Маурисьо не может спать.
Бабушка. А ты можешь? Что ж это за супруги, которые способны расстаться из-за москита?
Изабелла. Там не один, их целая куча!
Бабушка. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, меня не могли бы оторвать от мужа все десять казней египетских. Ты должна мне обещать, что больше так не будет.
Изабелла. Не беспокойтесь. Больше не будет. Но разве имеет какое-нибудь значение такая маленькая разлука?
Бабушка. Меня не одна эта ночь тревожит. Меня тревожит вся ваша жизнь. В моем возрасте — одно счастье: смотреть на счастье других. И было бы очень печально, если бы вы притворялись, чтобы не огорчать меня.
Изабелла. Вы решили, что мы с Маурисьо не любим друг друга?
Бабушка. В моем присутствии, даже слишком. Но потом. Вчера, когда вы пили чай в саду, я стояла у окна. Вы ни слова не сказали, даже не посмотрели друг на друга. Он думал о чем-то, ты помешивала чай, опустив глаза. Когда ты стала пить, чай был совсем холодный.
Изабелла. Но ведь молчание ничего не значит! Столько есть способов быть вместе…
Бабушка. Можешь ты мне поклясться, положив руку на сердце, что ты совершенно счастлива?
Изабелла. Почему вы спрашиваете меня?
Бабушка. Не знаю… Что-то не так у вас. Ты как будто робеешь перед ним, как будто он хозяин… А когда любовь настоящая — никто не хозяин, оба подчиняются.
Изабелла. Маурисьо выше меня во всем! Ему и не нужно приказывать, я всегда счастлива подчиняться.
Бабушка. Плохо, что ты так думаешь. Дай только Бог, чтобы он об этом не знал, не то ты пропала. Я всегда говорила, что любовь похожа на коляску рикши — один так удобно сидит, а другой тянет. Вижу, тебе приходится тянуть коляску.
Изабелла. Какое это имеет значение, если в коляске — он! Вы не можете понять, что такое для меня Маурисьо! Он больше, чем любовь, он вся моя жизнь. В тот день, когда я увидела его, я была в таком отчаянии, я бы умерла в углу, как собака. Он прошел мимо меня с букетом роз… и одно только слово. Это слово мне все вернуло, сразу, все, что я потеряла. Тогда я поняла, что принадлежу ему, навсегда. Пусть он будет далеко, пусть он даже на меня не посмотрит больше. Вот я и привязана к его коляске, но я счастлива, ведь это его коляска.
Бабушка. Ты так безумно любишь его, девочка?
Изабелла. Если это безумие, благословенно безумие. Благословенны его глаза, даже если они меня не видят. Благословенна его рука на моем плече, даже если это только сон. Послушайте меня, бабушка… (Становится на колени у ее кресла) Вы меня спрашивали, почему я не хочу говорить на другом языке, а только на его языке. Теперь вы поняли? Язык — это не слова, это сама жизнь. Когда я была маленькой, мама мне говорила «дорогая». Это было слово. Когда в школе учительница мне говорила «дорогая», это тоже было слово. Маурисьо сказал мне почти неслышно: «Дорогая»… Это было не слово, это было что-то живое, так схватило за сердце, что даже закружилась голова. Это было как будто бы первый день земли, и никто еще никогда не любил до нас. Ночью я не спала. «Дорогая, дорогая, дорогая»… Со мной было мое живое слово, оно билось в ушах, на подушке, в сердце. Теперь мне не важно, что Маурисьо меня не видит — ведь я всегда его вижу, даже когда его нет со мной. Пусть букет вечно твердит «завтра» — ведь Маурисьо дал мне силу ждать. Ведь не обязательно быть любимой… надо только любить самой, чтоб быть счастливой, бабушка, счастливой, счастливой! (Она пришла в такое волнение от собственных слов, что зарыдала, спрятав лицо в бабушкины колени)
Бабушка. Хватит, девочка, ну, не надо. Право, сама не пойму, радоваться мне или нет. Я боялась, что ты его не любишь, а теперь почти боюсь, что ты его любишь слишком сильно. Но ему — ни слова, ни в коем случае! Слушай меня, девочка: пока не пропала молодость, перемени все это. Пусть он тянет повозку, на то он мужчина.
Входит Маурисьо. Изабелла поднимается.
Маурисьо. Внучка исповедуется бабушке? Тем хуже для внука, он же супруг.
Бабушка. Почему ты думаешь, что мы говорили о тебе? Разве у нас не может быть других тем?
Маурисьо. Конечно, много есть тем, и даже очень важных. Разрешите узнать, какие именно привлекли ваше внимание?
Изабелла. Так, тебе неинтересно будет. Женские дела.
Маурисьо. Ну, понятно. Говорили о тряпках, да?
Бабушка. Конечно. Дай тебе Бог всегда так хорошо угадывать, мальчик. Таким умным людям, как ты, не мешает иногда спускаться с облаков (смотрит на Изабеллу) и пройтись по нашей грешной земле.
Маурисьо. Изабелла сказала обо мне что-нибудь плохое?
Изабелла. Наоборот. Я рассказывала, как я счастлива.
Бабушка. У некоторых женщин своеобразная манера быть счастливыми. Попробуй это понять, а то ты слишком привык, что все тебе падает с неба. И смотри, не огорчай ее! Она уже не одна. Теперь нас двое. (Вынимает из шкафа картонную коробку) Возьми, дорогой. Ведь тебе это очень нужно.
Маурисьо. Что это?
Бабушка. Сетка от москитов. (Выходит в сад)
Маурисьо. Какие москиты?
Изабелла. Мне пришлось выдумать. Сегодня утром Хеновева видела, что ты спишь в другой комнате.
Маурисьо. Черт! Так я и знал! Единственный раз я забыл запереть дверь.
Изабелла. Не волнуйся. Все улажено.
Маурисьо. Совсем улажено? Ты уверена, она ничего не подозревает?
Изабелла. Теперь ничего. Рядом с тобой так легко приучаешься врать.
Маурисьо. Очень деликатный способ назвать меня лгуном.
Изабелла. Человеком с воображением. Это был комплимент твоему мастерству.
Маурисьо. Наверное, ты опять очень нервничала, как всегда.
Изабелла. Ко всему привыкаешь.
Маурисьо. Ну, теперь немного осталось. Могу сообщить тебе хорошую новость. Завтра с утра мы получим телеграмму из Канады, а к вечеру два билета на самолет.
Изабелла (вздрагивает). Не может быть! Ты хочешь сказать, что мы уезжаем?
Маурисьо. Да, Элена обо всем позаботится.
Изабелла. Это и есть твоя хорошая новость?
Маурисьо. Чем же плохо? Кончились, наконец, эти трюки и укоры совести, от которых ты спать не могла. Теперь — последний семейный вечер, трогательное прощание… и снова на воле! Миссия выполнена. Ты недовольна?
Изабелла. Очень, очень довольна.
Маурисьо. По твоему лицу это незаметно.
Изабелла. Так, сразу, немножко трудно…
Маурисьо. Не думала же ты, что мы будем здесь всю жизнь? Ты сама говорила столько раз, что это жестокая игра и что ты не можешь.
Изабелла. Так и было, вначале. Только я знаю, чего мне стоило привыкнуть. Теперь посмотрим, чего мне стоит отвыкнуть. Значит, завтра?
Маурисьо. Завтра.
Изабелла. Ты бы не мог подождать еще немножко? Ну, хоть один день?
Маурисьо. Зачем? Все, что можно было сделать для этой женщины, сделано.
Изабелла. Не для нее, Маурисьо. Теперь — для меня. Мне надо привыкнуть к мысли…
Маурисьо. Я все меньше тебя понимаю. Для начала я поручил тебе исключительно трудное дело. Ты справилась, и с такой невероятной естественностью, как будто ты и впрямь счастливая новобрачная. А теперь, когда мы дошли до заключительной сцены, неужели у тебя не хватит сил?
Изабелла. Я не знаю… Меня пугает именно то, что ты называешь заключительной сценой.
Маурисьо. Прощание? Пустяки! Самое простое из всего: немножко дрожи, когда будешь упаковывать чемоданы… Долгие взгляды, как будто бы ты ласкаешь глазами каждый уголок… Даже говорить не нужно. Время от времени будешь что-нибудь ронять, как будто бы нечаянно. Предмет, падающий в молчании, гораздо выразительнее, чем слово. Почему ты так смотришь на меня?
Изабелла. Я восхищаюсь тобой.
Маурисьо. Опять ирония?
Изабелла. Нет, не ирония. Я, правда, восхищаюсь. Меня поражает, как все вы, мечтатели, видите ясно только то, что далеко от вас. Скажи мне, Маурисьо, какого цвета глаза у Джиоконды?
Маурисьо. Темно-оливковые.
Изабелла. Какого цвета глаза у сирен?
Маурисьо. Зеленые, цвета морской воды.
Изабелла. А мои?
Маурисьо. Твои?.. (Задумался. Подходит к ней, чтобы рассмотреть. Она опускает веки. Он растерянно улыбается) Ты не обижайся. Ты подумаешь, это от невнимания, но я тебе клянусь, что сейчас я даже не смог бы сказать, какие глаза у меня.
Изабелла. Серовато-карие. Когда ты смеешься — с золотой искоркой. Когда ты говоришь одно, а думаешь о другом — затягиваются такой дымкой.
Маурисьо. Прости меня.
Изабелла. Не за что. (Овладевает собой, улыбается) И если завтра, когда я буду упаковывать чемоданы, у меня что-нибудь упадет из рук, «как будто нечаянно», не беспокойся, это будет не от волнения, просто у меня хороший учитель. Спасибо, Маурисьо. (Выходит в сад. Там уже сильно стемнело, падают длинные вечерние тени)
Маурисьо задумчиво зажигает сигарету. Звонок и дверь, Хеновева идет открывать.
Из своего кабинета выходит сеньор Бальбоа, в руке у него книга.
Бальбоа. Если это газеты, отнесите ко мне в кабинет.
Хеновева. Слушаюсь, сеньор. (Выходит в переднюю)
Бальбоа. Ты не эту книгу искал? «Последние открытия в археологии».
Маурисьо. Они меня не интересуют. Я сам только что сделал одно сенсационное открытие.
Бальбоа. Ты? Когда?
Маурисьо. Вот сейчас. В результате длительных разысканий я пришел к выводу, что я полный идиот. (Бросает только что зажженную сигарету и идет в сад, крича: «Изабелла»!)
Возвращается Фелиса.
Хеновева. К сеньору пришли.
Бальбоа. В такое время! Я никого не жду и никого не принимаю.
Хеновева идет в переднюю, в дверях появляется Другой.
Другой. Меня примете. Слишком большое путешествие я проделал, так что придется принять.
Бальбоа. По какому праву вы врываетесь в мой дом? Оставьте нас, Фелиса.
Хеновева уходит.
(Зажигает свет) Кто вы такой?
Другой (делает несколько шагов вперед. Бросает шляпу на кресло). Неужели я так изменился за последние двадцать лет?
Бальбоа (окаменел, говорит чуть слышно). Маурисьо…
Другой. Не вижу, чему так удивляться. Как будто я привидение. Разве вы не получили телеграмму, сообщающую о моем прибытии?
Бальбоа. Этого не может быть… «Сатурния» пошла ко дну, никто не спасся.
Другой. А ты и обрадовался! Что же, вполне естественно: темное пятно, позор семьи, смыто навсегда. Только это, сам видишь, не так. Такие, как я, не путешествуют под своим именем и не сообщают названия корабля. Полиция бывает очень любопытна.
Бальбоа. Довольно. Маурисьо. Зачем ты пришел?
Другой. Считаешь необходимым спрашивать? Какое плачевное отсутствие воображения! Надеюсь, ты не предполагаешь, что я собираюсь пасть на колени и оплакивать свои грехи?
Бальбоа. Нет, я тебя знаю слишком хорошо. Я следил за всей твоей жизнью и знаю, чего можно ждать от тебя.
Другой. Счастлив слышать. Так мы избежим многих неприятных объяснений Особенно для тебя.
Бальбоа. Для меня?
Другой. Это самое меньшее, чего ты мог ожидать. Разве ты не чувствовал себя ответственным хотя бы за один момент той жизни, которую я влачил вдали от отчего дома?
Бальбоа. Не пытайся свалить свою вину на других. Все, что ты делал там, ты начал здесь.
Другой. Так что совесть спокойна?
Бальбоа. Я сделал то, что должен был сделать. Если надо будет — снова сделаю то же самое.
Другой. Да, рад бы, я думаю. Только теперь, боюсь, не выйдет. Мальчик стал немного покрепче.
Бальбоа. Это — угроза?
Другой. Предупреждение. Я по опыту знаю, путь ни для кого сам не открывался. Каждый должен пробиться своими силами. А мой путь сегодня проходит через этот дом.
Бальбоа. Так говори же сразу, что тебе надо?
Другой. Я мог бы предъявить права, потребовать все то, чего ты меня лишил в одну ночь: обеспеченную жизнь, почтенную семью…
Бальбоа. Не думаешь же ты остаться здесь жить?
Другой. Не волнуйся. То, что ты зовешь очагом, не для меня. Кроме того, это было бы достаточно неудобно для нас обоих.
Бальбоа. Чего же ты хочешь?
Другой. Я тебе сказал, что я мог бы требовать. Но я благоразумен и удовлетворюсь частью. Одним словом, мне нужны деньги.
Бальбоа. Так я и думал. Сколько?
Другой. Тут-то и начинается самое сложное, так как при всем желании я не могу уступить тебе по дружбе. (Внезапно оставляет иронический тон) Я совсем запутался, понимаешь? Не с полицией, к этому я привык. Со своими, а они не прощают.
Бальбоа. Я не прошу объяснений. Сколько?
Другой. Тебе не покажется много, если я скажу: двести тысяч?
Бальбоа. Ты сошел с ума! Откуда мне взять столько?
Другой. Я и не думаю, что они у тебя в кармане. Но ты можешь их выручить и не отлучаясь далеко… не сходя с места. Если я не ошибся в счете, дом стоит раза в два больше.
Бальбоа. Дом? Продать этот дом?
Другой. Для двух стариков он велик.
Бальбоа. Ты способен выгнать нас на улицу?
Другой (злобно). А разве ты меня не выгнал двадцать лет назад? Я еще не забыл ту пощечину! У меня до сих пор горят твои пальцы вот здесь! Это было в первый и последний раз, больше никто не осмелился ударить меня по лицу!
Бальбоа. Потому ты и пришел! О, я понял тебя! Тут не только деньги, вся эта муть досады и мести…
Другой. Этот вопрос, несомненно, заслуживает обсуждения, но сейчас у меня нет времени. Деньги нужны мне завтра. Договорились?
Бальбоа. Ни завтра, никогда.
Другой. Обдумаем спокойно. Я уже понял, что моя судьба тебя мало волнует. Но твое незапятнанное имя… тебе приятно будет встретить его в скандальной хронике и в полицейских отчетах?
Бальбоа. Но я не могу. Если бы и хотел — клянусь тебе, не могу.
Другой. Ты меня не удивляешь. Ты всегда не слишком легко раскошеливался. Но есть тут человек, который не даст мне подохнуть на улице. Где бабушка?
Бальбоа. Нет! Бабушка — нет! Я займу у друзей, соберу все, что можно. Возьми бумаги, драгоценности…
Другой. Я пришел не за милостыней. Я пришел за моей собственностью. Ты прекрасно знаешь, что бабушка не может мне отказать. Почему ты не хочешь, чтобы я с ней говорил?
Бальбоа. Послушай меня, Маурисьо! Бабушка ничего не знает. Для нее тот испорченный мальчик стал мужчиной. Он счастлив. Он к ней приехал. Он помнит все хорошее.
Другой. А, рождественский рассказик! Жаль только, что я вышел из того возраста, и они меня как-то не трогают. Где бабушка? (Делает шаг вперед, Бальбоа преграждает ему путь)
Бальбоа. Подумай, что ты можешь разрушить в одну минуту!
Другой. Я спешу. Отойди!
Бальбоа. Нет! Я не отойду!
Другой (схватывает его за руку). Ты не думаешь, надеюсь, меня опять ударить? Это легко с мальчиком. Со взрослым не то. Отойди, говорю! (Отталкивает его и зовет, громко) Бабушка!
Входит Маурисьо. Говорит глухим от гнева голосом.
Маурисьо. Без крика. Сейчас вы выйдете со мной из этого дома.
Другой. Могу узнать, кто вы такой?
Маурисьо. Потом. Сейчас, сию минуту, бабушка войдет в эту дверь, вы слышите? Если вы произнесете при ней хоть одно слово, одно слово, я вас убью.
Другой. Меня?..
Маурисьо (резко прерывает). Душой клянусь, убью на месте!
За сценой смех.
Молчите.
Входят бабушка и Изабелла.
Бабушка. В жизни не слышала такой чепухи. Ты в уме? Говорить мне, что этот зеленый огонек у светлячков… О, простите! Я думала, вы одни.
Маурисьо. Ничего. Сеньор ошибся адресом. (Подчеркнуто) Я покажу ему дорогу. (В дверях) Вы идете?
Другой (решительно идет к двери). Иду.
Изабелла (чувствует что-то недоброе в вызывающем тоне мужчин). Маурисьо!..
Услышав свое имя, Другой удивленно оборачивается. Пристально смотрит на Изабеллу и Маурисьо.
Маурисьо. Я сейчас, Изабелла. Сейчас вернусь. Вот сюда.
Другой колеблется. Наконец, слегка кланяется.
Другой. Прошу прощения, сеньора… (Идет за Маурисьо)
Изабелла и Бабушка смотрят им вслед.
Занавес
Картина вторая
Та же комната. В углу открытый большой чемодан. На столе чемодан поменьше и стопка белья. Изабелла молча складывает белье. Хеновева кончает укладывать чемодан.
Хеновева. Туфли вниз положить, правда?
Изабелла (думая о другом). Правда.
Хеновева. А платье я хорошо уложила?
Изабелла. Все равно.
Хеновева. Как же так — все равно? Вы лучше меня знаете, я никогда никуда не ездила. Так?
Изабелла (не глядя). Так.
Хеновева безнадежно вздыхает и закрывает чемодан. Наверху бьют часы.
Изабелла подняла глаза, слушает. Часы пробили четыре.
Хеновева. Не молчите вы, хуже это! Скажите что-нибудь, ради Христа, вам же легче станет!
Изабелла. Что сказать?
Хеновева. Да что хотите, хотя бы невпопад. Как вот — идешь, где темно… и запоешь. Молчать, так оно вроде могилы.
Изабелла. Да, похоже. Сколько вы платьев уложили?
Хеновева. Семь штук.
Изабелла. Семь платьев, целая жизнь. Светлое платье первого утра… Платье, в котором я поливала гортензии… Голубое, в нем я бросала камешки в реку… Вечернее, платье того вечера, мы прожгли его сигаретой… Теперь они уложены, так плотно лежат, нет ни праздника, ни реки, ни гортензий. Вы правы, Хеновева. Укладывать чемодан — это как похороны.
Хеновева. Не тому плохо, кто едет. Вы-то возвращаетесь к себе, вся жизнь у вас впереди. А вот сеньора наша…
Изабелла. Вы с ней говорили?
Хеновева. Нет, куда там. Заперлась у себя, никого видеть не хочет и ни словечка не говорит.
Изабелла. Зачем она молчит, как будто протестует? Она ведь знала, что рано или поздно придет время расстаться. Разве я виновата?
Хеновева. Время виновато, сеньора, всегда-то оно торопится, всему оно мешает. Помню, когда вас ждали, у нас каждая минута была точно целый век. «В понедельник, Хеновева, в понедельник!» А понедельник все не приходил. Теперь другое. Только и думаешь, когда это день успел пройти? Моя мать говорила: когда ждешь — одни часы, когда расстаешься — другие. Когда ждешь, часы всегда отстают. (Роняет носовые платки) Ой, виновата! Как это я?
Изабелла. Что вы! Спасибо вам, Хеновева.
Хеновева. За что спасибо-то?
Изабелла. Ни за что, это я так.
С улицы входит Маурисьо.
Хеновева. Пойду, простирну, еще успеют высохнуть. (Уходит в кухню)
Изабелла нетерпеливо подходит к Маурисьо.
Изабелла. Есть какая-нибудь надежда?
Маурисьо. Никакой. Я ему все возможное предлагал — и ничего. Через несколько минут он сам придет и скажет последнее слово.
Изабелла. Ты разрешишь ему войти в этот дом?
Маурисьо. К сожалению, это его дом. На него не действуют ни доводы, ни мольбы, ни угрозы. Он готов на все и ни в чем не уступит.
Изабелла. Значит, все наше дело будет разрушено в одну минуту, на наших глазах. И мы должны спокойно смотреть на это?
Маурисьо. Твоя правота ничего не значит. На его стороне сила и правда.
Изабелла. Я тебя не узнаю. Когда ты говорил со мной в первый раз, ты казался мне всесильным волшебником, чудотворцем. Любую уродливую вещь ты мог сделать прекрасной. Любую печальную истину мог ты изменить веселой игрой воображения. Потому я и пошла за тобой с закрытыми глазами. И вот к твоим дверям приходит истина, даже не величественная — и этого оправдания нет — низкая, а ты стоишь перед ней и ничего не можешь сделать!
Маурисьо. Конечно, не могу. Мы сами дали ему карты в руки, он знает нашу игру. Ему теперь незачем даже просить. Он может спокойно шантажировать нас. Надежды нет, Изабелла. Нет.
Изабелла. Ты еще можешь сделать одно доброе дело в этом доме, последнее. Расскажи сам бабушке всю правду.
Маурисьо. Зачем?
Изабелла. Это — как снять повязку. Ты можешь сделать это мягко, нежными пальцами. Не жди, пока он сорвет ее резким рывком.
Маурисьо. Не могу, я не решусь. Я боюсь увидеть рану. Ведь мы сами нанесли ее, а вылечить не можем. Уедем отсюда, скорей!
Изабелла. В твой спокойный и удобный дом? Развлекаться выдумыванием снов, у которых такое пробуждение? Нет, Маурисьо. Уезжай один.
Маурисьо. Не думаешь же ты здесь остаться!
Изабелла. Ах, если бы я могла! Но, во всяком случае, я хочу вырваться из этой выдуманной жизни не для того, чтобы вернуться вместе с тобой в другую жизнь, такую же фальшивую.
Маурисьо. Куда же ты поедешь? В свою старую жизнь?
Изабелла. Невероятно, правда? А все-таки это и есть тот великий урок, который я выношу отсюда. Моя комната была маленькая и бедная, но больше мне и не нужно, я сама небольшая. Зимой дуло в окно, но это был чистый холод, я привыкла к нему, как к домашнему платью. И не было роз на окнах, только несколько пыльных гераней. Все это было по моей мерке, все было мое: бедность моя, мой холод, мои герани.
Маурисьо. И ты хочешь вернуться к этой нищете? Нет, Изабелла!
Изабелла. Кто мне запретит?
Маурисьо. Я.
Изабелла. Ты? Послушай меня, Маурисьо. Теперь уже нет ни учителя, ни ученицы. Поговорим впервые как равные. Я расскажу тебе все, как будто это было не со мной, чтобы ты яснее видел. Однажды одинокую девочку вытащили из ее мира и перенесли в новый, чудесный, как будто в сказку. Ей дали сразу все, чего у нее не было никогда: семью… дом, окруженный деревьями… медовый месяц. Только надо было, конечно, играть фарс, но она «была лишена чувства меры» и слишком увлеклась. Подмостки стали для нее настоящим домом. Когда она говорила «бабушка» — это было не заученное слово, это жило в ней глубоко, с давних пор. Даже когда ее мнимый муж целовал ее, голова у нее кружилась от благодарности. Семь дней продолжался сон, и вот что вышло. Теперь я знаю, что одиночество будет еще тяжелее, и герани — еще несчастней, и холод — холоднее. Но они — моя единственная истина. Я не хочу опять заснуть, потому что боюсь снова проснуться. Прости, если я кажусь тебе несправедливой.
Маурисьо. Несправедливо одно. Почему ты считаешь, что это было только с тобой? Тебе ни разу не пришло в голову, что это было и со мной?
Изабелла. Что ты хочешь сказать?
Маурисьо. Я хочу сказать, что мне тоже нужно было пожить в этом доме, чтобы найти свою истину. Вчера я еще не знал, какого цвета у тебя глаза. Хочешь, я скажу тебе теперь, какие они в каждый час дня и как меняется их цвет, когда ты открываешь окно, и когда смотришь на огонь, и когда я пришел, и когда я ухожу… Семь ночей я чувствовал, что ты спишь за дверью. Ты не была моей, но мне нравилось слушать, как ты дышишь в соседней комнате. Я привык к твоему дыханию и теперь знаю одно: я не мог бы жить без него. Оно нужно мне рядом, навсегда, на моей подушке. В твоем доме или в моем, какое это имеет значение! Каждый из них может стать нашим. Выбирай ты.
Изабелла. Маурисьо! (Бросается в его объятия)
Маурисьо. Марта-Изабелла!..
Долгий поцелуй. Раздается звонок за дверью. Они испуганно смотрят друг на друга, не разжимая объятий. Снова нетерпеливо звонит звонок.
Это он. (Идет к входной двери)
Изабелла удерживает его.
Изабелла. Не надо! Оставь меня с ним одну!
Маурисьо. Ты сошла с ума!
Хеновева идет открывать дверь
Изабелла. Может быть, женщина сумеет сделать больше, чем ты. Разреши мне!
Они быстро целуются.
Маурисьо. Я буду близко.
Изабелла. Не бойся. Теперь я сильна за двоих.
Маурисьо выходит в сад. Фелиса возвращается.
Хеновева. Это вчерашний. Спрашивает сеньору.
Изабелла. Проведите его сюда.
Хеновева идет к двери. На пороге появляется Другой.
Изабелла. Не надо. По-видимому, сеньор не нуждается в приглашении.
Другой жестом приказывает Хеновева уйти. Потом идет к Изабелле, меряет ее взглядом с головы до ног.
Другой. Если не ошибаюсь, моя мнимая супруга?
Изабелла. Ваша мнимая супруга.
Другой. Чрезвычайно рад. Во всяком случае, они неплохо выбрали.
Изабелла. Благодарю вас.
Другой. Я уже в курсе дела. Ну и балаган вы здесь развели. Трогательные письма, влюбленная чета, счастливая бабушка!.. Миленькая сказочка, с моралью и всем прочим. Жаль, что она так глупо кончается.
Изабелла. Еще не кончилась.
Другой. Продолжайте, если хотите. Вы знаете условия?
Изабелла. Слишком дорого. Пришлось бы продать дом — лишить их крова, под которым они могли бы спокойно умереть.
Другой. Я тоже могу преспокойно умереть, если вернусь без денег. Мои товарищи не понимают сказок, зато — неплохо стреляют.
Изабелла. Это ваше последнее слово?
Другой. Сказать еще раз? Ваш дружок просил меня вчера об отсрочке. Я согласился. Теперь она кончилась. Хватит проволочек. Есть монета или нет монеты?
Изабелла. Вы знаете не хуже меня, что это невозможно.
Другой. Посмотрим. Предполагаю, старушку вы где-нибудь заперли? А? Не утруждайте себя. Я дорогу знаю. (Идет)
Изабелла преграждает ему путь.
Изабелла. Стойте! Вы не пойдете!
Другой. Предупреждаю: меня еще никогда не останавливали дамы, предлагавшие себя. А угрожавшие мне — тем более! Посторонитесь!
Изабелла. Ради всего святого, подумайте, будет поздно! Одно ваше слово может убить ее!
Другой. Ну, это вы слишком.
Изабелла. К сожалению, нет. Только иллюзия поддерживала ее. Она действительно может умереть.
Другой. Вас так интересует жизнь этой женщины?
Изабелла. Больше, чем моя собственная.
Другой. Тогда, чего же мы теряем время? Можем обделать дельце ко всеобщему удовольствию. Двести тысяч стоит жизнь вашей драгоценной бабушки. Дешево, а?
Изабелла. Подлец!.. (Кидается к нему, хочет ударить)
Открывается дверь слева, входит бабушка.
Бабушка. Что здесь происходит, Изабелла?
Изабелла (бежит к ней). Бабушка!
Бабушка. Если не ошибаюсь, я видела сеньора вчера вечером… (Идет к нему) Вы хотите поговорить с кем-нибудь из нашей семьи?
Изабелла. Нет. Сеньор пришел проститься. (Умоляюще) Ведь вы уезжаете, правда, сеньор?
Другой. Я не для того проделал такое длинное путешествие, чтобы возвращаться с пустыми руками.
Изабелла. Это неправда! Не слушайте его, бабушка!
Бабушка. Что с тобой, дорогая? Что за манера принимать гостей? Простите ее. Она немного нервна. Оставь нас. Мне кажется, сеньор хочет сообщить мне что-то важное.
Изабелла. Нет, он не хочет! Я сама вам скажу, потом, когда он уйдет!
Бабушка (резко). Довольно, Изабелла. Иди в сад, и не возвращайся ни под каким предлогом, пока я тебя не позову, слышишь? Ни под каким предлогом! Иди.
Изабелла быстро выходит, закрыв лицо руками. Бабушка пристально смотрит на незнакомца, наконец спокойно подходит к нему.
Вижу, вы хотите сказать мне что-то очень важное. (Садится) Садитесь, пожалуйста.
Другой. Нет, спасибо. Наш разговор будет краток.
Бабушка. Так, значит, вы предприняли длительное путешествие, чтобы говорить со мною? Откуда же вы приехали, сеньор?
Другой. Из Канады.
Бабушка. Хорошая страна. Мой внук тоже приехал оттуда, несколько дней тому назад. Ведь вы знакомы с моим внуком?
Другой. Да, хорошо знаком… Думаю, много лучше, чем вы сами.
Бабушка. Это возможно… Мы так долго не виделись! Когда он ушел из этого дома…
Другой. Когда его выгнали ни за что.
Бабушка. Да, вы правы. Когда мой муж выгнал его, я за него боялась. Голова у него была горячая. Но я верила в его сердце! Я знала, если он только вспомнит обо мне, он не сделает дурного. Так и случилось. Стали приходить письма, с ними — новая жизнь. И, наконец, он сам приехал ко мне.
Другой. Я знаю эту сказку. Только не знаю, как вы могли поверить ей, в ваши годы.
Бабушка. Я вас не понимаю.
Другой. Скажите, сеньора, вам никогда не приходило в голову, что письма могли быть фальшивыми?
Бабушка. Письма, фальшивые!?
Другой (резко). Все. Письма, и эта дурацкая история, и ваш внук собственной персоной. Что вы, ослепли или нарочно закрываете глаза?
Бабушка (поднимается). В чем вы хотите убедить меня? Что этот веселый и счастливый мальчик, живущий под моим кровом, — не внук мне? Что настоящий, мой, последняя капля моей крови — вот этот несчастный подлец? Это ты пришел сказать мне, Маурисьо?
Другой. Бабушка!..
Бабушка. И, чтобы нанести этот удар старой женщине, ты пересек море? Можешь гордиться. Дело, достойное мужчины!
Другой. Кончим. Значит, ты тоже участвовала в фарсе?
Бабушка. Нет. Я не знала до вчерашнего вечера. Когда я тебя увидела, у меня открылись глаза. Потом уже нетрудно было заставить дедушку все рассказать. Это было так страшно!.. Я не могла поверить. Только одно оставалось: «При мне он не решится»… И я ждала до конца. Доброго слова, раскаяния, колебания… Чего-нибудь, чтоб тебя простить. И не дождалась. Ты полез в самую рану своими грязными пальцами… туда, где болело больше всего.
Другой. Я иначе не мог, бабушка. Мне надо спасать шкуру!
Бабушка. Я знаю сумму. Ты сам сказал ей: «Двести тысяч стоит жизнь вашей драгоценной бабушки». Нет, Маурисьо. Она столько не стоит. Я бы отдала ее тебе за одну слезу. Теперь поздно плакать. Чего ты ждешь? Ни гроша я не дам, чтоб спасти эту шкуру, в которой нет ничего моего!
Другой. Ты дашь мне подохнуть на улице, как собаке?
Бабушка. Разве это не твой закон? Имей хотя бы мужество следовать ему.
Другой (хрипло). Подумай, не только меня могут убить! Может быть, придется убивать мне!
Бабушка. Ради твоей души. Маурисьо, не говори больше! Если в тебе есть еще что-нибудь человеческое, если ты хочешь еще сделать что-нибудь для меня, уходи отсюда, сейчас же!
Другой. Тебя так раздражает мое присутствие?
Бабушка. Ни минуты! Разве ты не видишь: у меня кончаются силы, мне трудно стоять… и я не хочу упасть перед тобой. Вон!
Другой. Ты сама будешь виновата.
Бабушка. Вон!
Другой выходит. Бабушка без сил падает в кресло, захлебывается слезами.
Трус… трус!..
Пауза. Входит сеньор Бальбоа, подбегает к ней.
Бальбоа. Эухения, дорогая… Я ведь говорил, ты не сможешь.
Бабушка. Ты видишь, я смогла. Сильная боль прошла уже. Хуже всего — след, горе приходит потом, молча и захватывает так медленно, медленно… Но к нему я привыкла. Мы старые друзья. (Выпрямляется) Дети ничего не слышали?
Бальбоа. Ты не хочешь им говорить?
Бабушка. Ни за что. Я обязана им лучшими днями жизни. А теперь я могу сделать что-то для них. (Встает, зовет громко) Маурисьо! Изабелла!
Бальбоа. Откуда ты возьмешь силы?
Бабушка. Это последний день, Фернандо. Пусть не видят меня побежденной. Жизнь моя кончилась, но я стою. Как деревья.
Входят Изабелла и Маурисьо.
Что за печальные лица? Еще будет время печалиться завтра.
Изабелла. Тот человек ушел?
Бабушка. Да, только что. Что за странный человек! Говорит, что проделал длинное путешествие, чтобы говорить со мной, смотрит на меня, молчит и уходит, как пришел.
Маурисьо. Он ничего не сказал?
Бабушка. Казалось, он хочет сказать что-то важное, но вдруг у него пресекся голос и он не смог.
Изабелла. И ничего не сказал? Ни одного слова?
Бабушка. Одно: «Простите». Ты понимаешь что-нибудь? Больной человек, должно быть. Ты все уложила?
Изабелла. Еще есть время.
Бабушка (к Бальбоа). Срежь ту ветку палисандра. Детям будет приятно увезти эту память о доме. Ту, что у окна.
Бальбоа медленно идет по лестнице.
Ах, рецепт наливки, чуть было не забыла! Есть у тебя карандаш и бумага?
Маурисьо. Да, бабушка. (Дает Изабелле карандаш, они садятся к столу)
Бабушка. Пиши, девочка. Посмотрим, как-то у тебя выйдет! Все женщины нашего дома делали ее хорошо. Пиши: взять воды и спирту поровну… (Совсем просто) Когда улетает самолет?
Маурисьо. Завтра, на рассвете…
Бабушка. Завтра!.. Настой из изюма — на четверть. Лучше всего мускат. (Снова — очень просто) Ты мне будешь писать, Изабелла?
Изабелла. Да, бабушка, всегда, всегда.
Бабушка. Я хотела бы увидеть большие леса и санки!.. Два белка хорошо взбить. И когда-нибудь… когда у вас будет сын… Сын? (Замолчала, прислушиваясь к далекому обещанию)
Изабелла роняет карандаш и закрывает лицо рукой. Маурисьо сжимает плечи Изабелле и вкладывает карандаш ей в руку.
Горькой апельсиновой корки, хорошо размоченной… Корицы, для запаха… Две капли розмариновой эссенции…
Занавес