Над огромным прямоугольником аэродрома висела туманная дымка. Она пришла ночью с озера, обволокла соседний лес, границу летного поля и держалась еще в полдень, не рассеиваемая солнцем, выступающим из плотной пелены оранжевым мутным пятном.
Старт пустовал, — погода была нелетная.
Тем неожиданнее в полуденной тишине прозвучал сигнал боевой тревоги. Тревога — значит вылет независимо от погоды, тумана, любых случайностей.
Штурман Завилович вскочил из-за стола, — ему только что подали диэтический завтрак. Радист Сергеев, получив отпуск на сорок пять суток, укладывал вещи…
Протяжные, длительные гудки сирены звали на старт. Люди в мохнатых унтах, застегивая на ходу меховые комбинезоны, бежали к машинам.
Мобилизационная готовность летной части измеряется минутами.
Стальной рокот моторов уже разносился по полю. К старту, сбавляя газ, примчался на мотоцикле командир части — капитан Скитев. На черте взлета, рассекая туман, метнулась ракета — вылет разрешен.
Приказ получен, — больше Скитеву ничего не нужно.
Через несколько минут над аэродромом снова воцарилась тишина. Кильватерная колонна бомбардировщиков уже шла к далекому озеру, где, по донесению разведки, сосредоточились крупные силы «противника».
Тридцатилетний командир Михаил Скитев, подняв свою часть на высоту пяти тысяч метров, шел сбоку с превышением на сто метров от общего строя, чтобы удобнее наблюдать боевые действия экипажей.
Пара наушников, микрофон соединяют Скитева с экипажем каждого корабля. Скитев отдает приказание, — радист Комендантов, находящийся в соседней кабине, передает приказ по эскадре:
— Курс сто шестьдесят, высота шесть тысяч метров.
Сквозь могучий рокот моторов слышен четкий ответ:
— Есть курс сто шестьдесят, высота шесть тысяч метров.
Приказ передан точно. Теперь командир через целлулоид обтекателя следит за разворотом эскадры и сам вместе с нею ведет самолет по курсу.
Изумительный строй белокрылых машин словно плывет над огромной вуалью, покрывшей пятнистую бурую землю. Вглядывающемуся с этой высоты в задымленные земные ориентиры, кажется, что земля дышит легкой испариной, успокоенная тишиной сентябрьского полудня.
Чуть отвлекаясь от своих наблюдений, Скитев смотрит на приборы: стрелка компаса уже совпадает с курсовой чертой. Самолет идет по заданному направлению.
Скитев переводит взгляд на термометр. Полчаса назад ртутный столбик стоял на плюс тридцать три, сейчас он упал до минус двадцать шесть градусов. Электрический комбинезон греет все меньше. Становится холоднее.
Скитев вспоминает свою первую вылазку на высоту. Зимой 1935 года в открытой боевой машине без кислородного оборудования он впервые забрался на семь тысяч метров. Полуокоченевший он вернулся в свою часть и радостно доложил о своем успехе.
— Рекорд ставите, что ли? — равнодушно спросил командир.
— Никак нет.
— Кому же нужны ваши высотные стремления?
Скитев вышел от командира смущенный.
Любимая работа свела меня с этим замечательным волевым летчиком, объединила в стремлении достичь желанной цели.
В будничных рядовых полетах мы дотянули до восьми тысяч метров, — старенькие машины выше не везли, а других командир не давал. Но мы были настойчивы, перешли в барокамеру и там, в обстановке условного подъема, приучали себя к пребыванию на высоте до двенадцати-четырнадцати тысяч метров.
В 1937 году мы получили, наконец, возможность продолжать свои экспериментальные работы, так необходимые для дела обороны родины.
После нескольких десятков тренировочных полетов в июле 1937 года Михаил Скитев поднял меня на высоту в девять тысяч восемьсот метров, и первый парашютный прыжок из стратосферы принадлежал советской родине. Месяцем позже Скитев поднял меня на высоту в одиннадцать тысяч тридцать семь метров.
Скитеву давно уже ясен был смысл той раздражительности, с которой в 1935 году встретили его рапорт о первом высотном полете. Вражеские наймиты, пробравшиеся в Красную армию, всячески занижали потолок советской авиации, зная, что на большой высоте она обретет новые скорости, неуязвимость, независимость от погоды, то есть все те боевые свойства, которые являются знаменем сталинских летчиков.
Настойчивость и упрямство привели, наконец, к желанной цели. Скитев это ясно почувствовал.
Высота освоена и настолько прочно, что сейчас Скитев идет с целой боевой частью, для которой нижняя кромка стратосферы стала уже обычным горизонтом боевых полетов.
Для тридцатилетнего командира это было ощущение глубочайшего морального удовлетворения, которое может испытывать только человек, завершивший большой жизненный этап. Полнота этой волнующей гордости за успех любимого дела искупала все неудачи и горечи первых лет. Дело не только в том, что сам он получил реванш в борьбе за свою боевую идею: партия и правительство высоко оценили заслуги Скитева, отметив его высокой наградой.
С потолка боевого полета, на котором теперь шла белокрылая эскадра, Скитеву казалась еще более значительной и осмысленной вся его трудовая жизнь.
Курьер, наборщик, садовник, шофер — до десятка разнообразных профессий перебрал молодой Скитев, пытливо отыскивая в них самого себя.
Взятый по очередному призыву в Красную армию, молодой боец попал в авиационную часть. После года службы он убедился, что тяжелые жизненные поиски окончились и он нашел, наконец, настоящую профессию.
И вот он летчик.
Всего лишь шестью годами измеряется путь Скитева от пилота-экстерна до командира части передового соединения округа.
Скитев с гордостью осматривает эскадру и спрашивает в микрофон:
— Как самочувствие людей?
Самолеты покачивают плоскостями:
— Все в полном порядке!
Не нарушая строя, эскадра плывет в эфире. Вдруг легкий взрыв в воздухе. Справа по борту флагманского корабля вспыхивает белый дымок. Это зенитная артиллерия «противника» нащупала боевую эскадру.
— Курс прежний, семь тысяч пятьсот! — быстро приказывает Скитев.
Корабли словно в гору задирают носы. Стрелка альтиметра плывет по кругу, отмечая новые горизонты боевого строя — 7000… 7100… 7200… 7300…
Легкая вуаль скрывает задымленную землю, вспышки разрывов остаются все ниже, и скоро эскадра уходит от досягаемости «противника». Она идет уже в верхних слоях тропосферы, неуязвимая, под ослепительно чистым голубым небосводом. Взору командира, в радиусе почти на сотню километров, открываются свободные ясные дали, величественные в своей красоте и спокойствии.
В эти минуты стрелка альтиметра стоит на высоте семи тысяч пятисот метров, любопытной исторической высоте, еще недавно считавшейся пределом боевого полета. Десятки завоевателей стратосферы, пытливых и талантливых стратонавтов, погибли от удушья и холода. Но ни один из пилотов, штурманов и радистов боевого соединения, которое ведет капитан Скитев, не испытывает малейшего ограничения в своем дыхании. Люди давно уже перешли на кислород, поглощая его тем больше, чем выше становится потолок полета. Автоматические приборы подают кислород непрерывной струей. Живительный газ поступает через гофрированные шланги настолько обильно, что никто не испытывает даже малейших признаков высотного заболевания.
А еще так недавно воздухоплаватели Кроча-Спинелли и Тиссандье задыхались, едва достигнув семи тысяч метров.
Первоклассная советская техника вооружила наших летчиков безотказной материальной частью, которая делает совершенно свободным и безболезненным полет и боевые действия на высоте до двенадцати тысяч метров.
Пребывание в разреженном пространстве, конечно, сковывает движения людей. Человеческий организм должен быть приспособлен к суровым требованиям стратосферы, в которой каждое лишнее движение вызывает утомление и упадок сил, сонливость и безволие. Именно поэтому сейчас движения людей так экономны. Летчики, штурманы словно впаяны в свои сидения, но ясность боевой задачи увлекает их все вперед, все выше к предельному потолку полета.
Капитан Скитев, неуклюжий в меховом комбинезоне, полулежит в кресле, держа штурвал обеими руками. Сейчас, когда грелки электрического комбинезона сдаются пятидесятиградусному морозу (не забудьте — на земле тридцать три градуса жары), руки Скитева коченеют, как у человека, вылезающего из ледяной проруби… Он держит штурвал, почти не чувствуя его окоченевшими пальцами.
Скитев смотрит в далекую и безжизненную даль, потом переводит взгляд в угол рамы, где лежит шмель, запрокинувшись вверх лапками. Крылатый спутник залетел в кабину и случайно отправился в необычное путешествие. Мороз скрутил его хрупкие нежные крылышки. Полосато-желтое тельце обволок иней. Летчик царской армии Слепень погиб так же, как некогда погиб, примерно на этой же высоте, от удушья и холода немецкий воздухоплаватель Шренк со своими спутниками.
На Скитеве маска, предохраняющая лицо от обморожения, от колючих уколов холода, которые особенно ощутимы при температуре ниже сорока градусов. Кислородный присосок обильно подает газ прямо ко рту. Скитев дышит учащенно. Его глубокие жадные вздохи слышит в наушники радист Комендантов и, сам того не замечая, глотает кислород торопливо, будто спеша за своим командиром. Такая же картина в каждом боевом самолете, который идет в воздушном строю.
В морозном воздухе люди напряженно преодолевают высоту. Командир выверяет людей и машины своей боевой части, ибо моторы, как и сердце пилотов, по-своему реагируют на высоту. Иногда винтам нехватает воздуха. В руках даже опытного летчика неприспособленная к высоте машина впустую глотает воздух, не поднимая экипаж ни на один метр выше своего предельного потолка. Но эскадра Скитева, идущая на первоклассной материальной части, уверенно набирает высоту, далеко оставив все пределы, которые были установлены вредителями-лазутчиками, пробравшимися в советскую авиацию.
Н-ская часть бомбардировочной авиации, управляемая молодым командиром, сыном московского садовника, отшвырнула вражескую теорию опасностей высотных полетов и, совершая свой обычный рейд в стратосферу, шла по горизонту в девять тысяч метров над землей, боеспособная, грозная в своей стремительности и сокрушающей силе вооружения.
И вот настал момент испытать меткость молодых высотников.
За бортом кабины Скитев увидел сверкнувшее зеркало озера. Огромная водная поверхность казалась не больше чайного подноса. С этой высоты предстояло найти огневые точки «противника» и, подавив их, решить свою боевую задачу.
По приказанию командира эскадра разомкнулась и легла на боевой курс. В этом строю машина Скитева пошла первой… Теперь ее курс лежал словно по натянутой струне, точный до мельчайших измерений, оптических и температурных поправок.
Скитев не отрывается от сверкающих циферблатов компаса и курсоуказателя…
Настал момент, когда от мастерства летчика и расчета штурмана зависит исход боевой операции. Нужно точно выдержать боевой курс, постоянную скорость и высоту. Малейшее отклонение сведет на-нет штурманские расчеты, — бомбы окажутся в нескольких километрах от цели.
В эти секунды штурман Завилович, связанный со Скитевым радиотелефоном, прильнув к узкому стволу своеобразного перископа-прицела, напряженно глядит на землю, подернутую дымкой, на сверкающую гладь далекого озера. Земные ориентиры плывут перед ним, как на исполинском экране, слегка бурые на безжизненной поверхности земли, освещенные преломленным светом солнца.
И вот она, цель, ничтожная с высоты девяти тысяч метров, едва уловимая в видоискателе прицела. Завилович видит ее бегущей прямо к центру прицела. Скитев изумительно точно ведет самолет.
Рука штурмана лежит на спуске, затем сжимается, и в мгновение, когда темное пятнышко цели скрещивается с центром прицела, спусковой механизм облегчает самолет от груза.
Бомбы пошли на цель…
Скитев разворачивается для второго захода, но вспышки сигнала обрывают намерение. Штурман Завилович передает:
— Справа, впереди и выше истребители «противника».
Тогда, чтобы до конца выполнить боевую задачу и сбросить все бомбы на цель, Скитев через флаг-радиста подает сигнал: «Сомкнись!»
Эскадра взаимной огневой поддержкой прикрывает друг друга, действуя по принципу: все за одного, один за всех.
Вмиг передав команду, стрелок-радист Комендантов разворачивает свои пулеметы на противника. Нервная дробь вспыхивает в воздухе. Эскадра смыкается.
Мощный огневой шквал отражает атаку истребителей.
Истребители не выдерживают страшного огневого натиска и обращаются в бегство. Эскадра, выполнив боевое задание, возвращается на аэродром.
Скитев же, не снижая высоты, провожает товарищей. Развернувшись влево, он приветствует их покачиванием плоскостей. Смысл этого обращения понятен только Скитевской эскадре: командир желает экипажам счастливого пути, сам он остается в воздухе.
…Снова необъятные голубые дали. Молодой командир продолжает полет на новые высоты. С горизонта в девять тысяч метров начинается новый набор высоты. Озябший командир кладет самолет в вираж и, обхватив штурвал руками, следит за приборами. В движениях стрелок нет уже прежней резвости. За заиндевевшим стеклом циферблатов они плывут медленно под звенящую песнь винтов. И в этом могучем стальном напеве ощущается одиночество боевого полета. Эскадра ушла, она уже где-то внизу, может быть, тремя-четырьмя тысячами метров ниже, но ему, командиру, предстоит тяжелое и обязательное преодоление высоты.
Командир должен знать предельный потолок своей боевой машины.
Штурманская кабина покрылась колючими иглами инея, целлулоид обтекателя затуманился легкой изморозью. Температура — минус сорок три.
— Ну, как? — спрашивает Скитев радиста.
— Терпимо, — отвечает Комендантов.
Проходят еще минуты, десятки минут настойчивого стремления к пределу. Машина с ревом врезается в высь, и по ее голосу, поведению, по всему многообразию ее интонаций Скитев определяет запас высоты. Потом, удовлетворенный достигнутым потолком, снова ставит самолет на боевой курс.
Где теперь цель, объект высотного бомбометания?
Цели не видно. Она скрыта плотной дымкой, которая висит над озером и землей легкими облаками, плывущими на большой высоте. Но Скитев знает, что цель должна быть совсем близко, в каких-нибудь двадцати-тридцати секундах полета, и выравнивает самолет по абсолютно геометрической прямой. Штурман Завилович получает предупреждение. Машина ложится на боевой курс и резвой птицей несется по горизонту к тому направлению, которое известно в этом самолете только двум человекам.
Руки Скитева и Завиловича кажутся в этот момент онемевшими и соединенными в одной электрической цепи. Люди согнулись у боевых постов в ожидании какого-то мгновения, которое нужно уловить, которое должно решить исход боевой операции.
Если бы можно было воспроизвести безупречно высокую звонкую ноту, то именно такой звук характерен был в этот момент для самолета Скитева, несущегося к объекту «противника». Люди отсчитывают тягостные секунды, сверяя поспешный бег мысли с показаниями холодных, но точных приборов. Скитев ждет, когда в воздухе, отделившись от самолета, бомбы пойдут вниз… Ему кажется, что вот-вот самолет проскочит цель… Но, видимо, еще рано. Завилович словно в один комок собрал свои мускулы и готов их разжать для стремительного и внезапного броска… До невидимой цели остаются еще, может быть, последние километры по горизонтали, но Завилович, безукоризненный знаток траектории воздушного снаряда, уже рассчитал точку сбрасывания. Он смотрит на приборы и считает про себя. Рука плавно нажимает спуск. Последний запас бомб несется в цель…
Альтиметр показывает, что нижняя кромка стратосферы лежит далеко внизу…
Солнце уже растопило пелену тумана, когда самолет капитана Скитева коснулся своего аэродрома. Сняв маску, Скитев вылез из кабины навстречу товарищам, с нетерпением ждавшим его возвращения. Они порадовали своего командира, — первая и вторая бомбежки произведены отлично.