(1914–1939)
К 1918 году Русская Армия должна была технически сравняться с Германской. Британский флот должен был стать вдвое сильнее Германского флота. А дни престарелого Франца Иосифа в 1914 г. были уже сочтены. С его кончиной Германия теряла своего союзника (отход Австро-Венгрии от союза с Германией и ее преобразование в федеративное государство с сильным славянским уклоном был предрешен).
Германии приходилось либо отказаться от мечты о мировом господстве, либо ковать железо пока оно было горячо — иными словами, начать предупредительную войну.
Обманув заступившегося за Сербию великодушного Государя Николая Александровича (подложный номер «Локаль Анцейгера», ставший причиной нашей мобилизации) и оставив без ответа его предложение третейского суда, Вильгельм II превратил австро-сербский конфликт в европейскую войну. Двусмысленное поведение Англии, дававшее повод до последней минуты рассчитывать на ее нейтралитета, в значительной степени способствовало заносчивости кайзера.
* * *
Россия выставила по мобилизации 2.500.000 бойцов в первой линии, составивших 105 пехотных дивизий, 18 стрелковых бригад и 36 конных дивизий. В тылу оставались запасные войска (208 батальонов — полков) и 118 бригад Государственного Ополчения — около 2.000.000 чел. Главнокомандующим был назначен Вел. Кн. Николай Николаевич, не участвовавший в разработке плана нашего стратегического развертывания.
Поддавшись домогательству французского главнокомандующего генерала Жоффра, Великий Князь к двум, предусмотренным уже операционным направлениям, добавил еще третье — «наступление кратчайшим путем на Берлин» от Варшавы. Для этого там была образована новая, 9-я армия, за счет 1-й и 4-й. Было ослаблено (на целый корпус) люблинское направление, на которое как раз нацеливались главные силы Австро-Венгров. Эта французская затея едва не привела к катастрофе всего фронта.
Армии нашего Северо-Западного фронта, согласно данному союзникам обещанию, перешли границу Восточной Пруссии на 14-й день мобилизации, еще совершенно неустроенные.
Спешка эта, тактически гибельная, в стратегическом отношении оказалась благодетельной. Лишь благодаря этой великодушной опрометчивости удалось получить вовремя оттяжку германских сил с Запада, достигнутую победой 1-й армии ген. Ренненкамфпа при Гумбиннене. Этим была спасена Франция и были спасены мы сами от разгрома победоносными германскими армиями, которые освободились бы после крушения французского фронта. Стратегический успех Северо-Западного фронта был куплен дорогой ценой разгрома 2-й армии, плачевно предводимой генералом Самсоновым, с совершенно невозможными корпусными командирами, никуда негодным армейским штабом и невтянутыми (а то и недостаточно подтянутыми) войсками. Прискорбное это событие — «сражение при Танненберге» — искусно раздутое нашими врагами (и втайне недоброжелательствовавшими нейтральными странами, да и союзниками) чрезвычайно повредило славе русского имени во всем мире. Продолжает вредить и по сию пору.
Тем временем, на Юго-Западном фронте разыгралось решительное сражение наших армий с австро-венгерскими. На юге — на путях ко Львову — нами был одержан ряд крупных побед, но на севере — на путях к Люблину — лишь с трудом удалось избежать крушения. Ставка еле успела выправить свою оплошность, бросив собранные у Варшавы войска под Люблин. Геройскими их усилиями и ценой жестоких потерь удалось добиться выигрыша «Галицийской битвы». Но это не было решительным разгромом Австро-Венгрии (на что мы имели все данные рассчитывать), а всего лишь «заурядной победой». В этом вина не только Ставки, но и командовавшего 3-й армией ген. Рузского, упустившего случай разгрома Австро-Венгерских армий ударом им во фланг и в тыл и ломившего — в чаянии дешевых лавров — на не имевший никакого значения Львов.
* * *
Увлекшись планами осады Перемышля, наш Юго-Западный фронт не преследовал порядком потрепанного неприятеля — и дал возможность Австро-Венграм беспрепятственно отойти, привести себя в порядок и собраться с силами.
На помощь им поспешили Немцы. Их IX-я армия Гинденбурга, высадившись в Силезии, бросилась левым берегом Вислы, рассчитывая взять во фланг наши армии, Юго-Западного фронта. Но генерал Иванов уже произвел перегруппировку. Германцы Гинденбурга и Австрийцы Данкля наскочили под Ивангородом на нашу 4-ю армию генерала Эверта и 9-ю генерала Лечицкого и потерпели поражение.
Отраженный от Ивангорода, Гинденбург, все еще не желая признать себя побежденным, подался на Варшаву. Но здесь его ждали Сибиряки — прямо с поездов бросившиеся в бой — и танненбергский победитель, потерпев и здесь неудачу, спешно отступил в Силезию.
Тогда Ставка решила взять инициативу в свои руки и возобновить «наступление в сердце Германии» — от Варшавы на Берлин. Нелепая эта затея — вне времени и вне пространства — была оборвана ударом IX-й Германской армии (неожиданно для наших стратегов оказавшейся не в Силезии, а у Торна) — во фланг и в тыл нашему расположению.
Стойкость войск и энергия командовавшего 5-й армией генерала Плеве предотвратили катастрофу и немцы из обходящих сами оказались обойденными. Однако, ошибочные распоряжения главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Рузского дали возможность окруженным было врагам вырваться из мешка.
Неприятель снова перебросил на наш фронт из Франции крупные силы.
* * *
Тем временем произошли два события капитального значения для российской великодержавности.
В сентябре Россия подписала так называемый Лондонский протокол — по которому державы Согласия обязались друг перед другом не заключать сепаратного мира. Этим совершена была самая крупная дипломатическая ошибка за всю войну. Мы лишили себя великолепного орудия дипломатического воздействия, выдали себя головой союзникам.
Требуя все новых и новых гекатомб русского пушечного мяса, союзники все время угрожали лишить нас подвоза снаряжения, если мы не выполним тотчас же их требований. Нам они сплавляли забракованные у себя партии оружия (особенно авиационного материала: наши летчики с горькой усмешкой называли присылаемые союзниками самолеты не аппараты, а «препараты»). За всю эту заваль они снимали с нас последнюю рубашку, два раза обогащаясь на каждой капле пролитой русской крови.
Россия добровольно низвела себя Лондонским протоколом на степень державы второго сорта. На конференциях мы были только «союзниками с правом совещательного голоса». Удельный вес Италии был там гораздо большим.
Один единственный раз за всю войну Россия вспомнила свою великодержавность и вытекающие из нее права. Сербская армия, брошенная союзниками на произвол судьбы, погибала в Албании. Французы отказались перевезти ее на Корфу. Сын Александра III вспомнил отцовский язык для Европы и сказал через головы оробевших своих дипломатов, что, если Сербов немедленно же не спасут, то Он, Император Всероссийский, выведет свою страну из войны… Пароходы у союзников немедленно же нашлись. Нашлись, бы у них и снаряды, и самолеты (и все — хорошего качества), разговаривая с ними Россия своим природным царственным языком — единственном на котором мы должны разговаривать с Европой…
Второе событие случилось в октябре. Турция объявила нам войну.
Событие исключительной важности, целиком изменявшее иерархию ценностей войны.
До сих пор война имела государственный смысл лишь для Германии («предупредительная война», вызванная, до того как Россия окрепла бы). Россия, вовлеченная в войну высокоморальными побуждениями защиты меньшого брата — Серба, лишь отбивалась.
С нападением на нас Турции, война приобрела для нас великодержавный смысл. Соображения духовного порядка — крест на Святой Софии. Соображения политические — проливы. Соображения экономические — те же проливы, без которых Россия осенью 1914 года уже начала задыхаться. Эти троякие соображения придали войне с Турцией активно-великодержавный (и творческо-великодержавный) характер, которого была лишена оборонительная война против Германии и Австро-Венгрии.
Эта истина оказалась скрытой от слепорожденных руководителей российской государственности времен ее упадка. Турцию они считали только второстепенным врагом, навязавшим нам второстепенный театр военных действий.
Ключи от Босфора полагали в Берлине… Сейчас мы видим, что ключи от Берлина находились на Босфоре. Овладей мы Константинополем весною 1915 года, все успехи Австро-Германцев были бы сведены на нет. Революция не произошла бы: «климат» в стране стал бы совсем не тот. Да и война не затянулась бы до 1917 года.
Турецкий фронт становился для России главным. Только там мы могли решать великодержавную задачу. Австро-Германский фронт ставился второстепенным. Там главное было — «продержаться».
Ничего этого не заметили — более того, не хотели заметить.
Это видел лишь Император Николай Александрович. У Него одного ум сочетался с духовностью — необходимое условие для управления великой страной вообще, — и Россией в частности.
Но Русский Царь уже не был хозяином в своей стране — не был хозяином своей вооруженной силы. Дважды Он повелевал овладеть Константинополем — и дважды это повеление не было исполнено Его военачальниками (Великим Князем в мае и гененералом Щербачевым в ноябре 1915 г.). А когда Государь назначил в третий раз овладеть Царьградом в апреле 1917 года — все сроки оказались безвозвратно пропущенными.
Вот основной стержень русской драмы в Мировую войну.
* * *
В январе 1915 года Фалькенгайн и Конрад решили нанести России смертельный удар в оба фланга — в Литве и Карпатах.
Беззаветная доблесть русских войск разбила в прах этот план.
Австро-Германское наступление было сломлено в Карпатах 8-й армией генерала Брусилова. На противоположном фланге — в Августовских лесах — немцы имели тактический успех против 10-й армии незадачливого Сиверса. Однако крепким ударом новообразованной 12-й армии генерала Плеве на Ломженском фронте — в Праснышском сражении — этот первоначальный успех немцев сменился поражением. Французы именуют Прасныш «Русской Марной».
Выигрышем колоссального зимнего сражения от Прасныша до Мезо Лаборча и Ужка наши успехи прекратились надолго. Отметим занятие Перемышля, последовавшее несколько позднее и не имевшее стратегического значения. По ликованию, охватившему всю Россию при этой вести, можно составить себе приблизительное понятие о том великом духовном подъеме, что охватил бы страну при известии о покорении Константинополя…
Подошли критические месяцы войны, когда наша Артиллерия, расстреляв свои запасы, перешла на поражение «четыре выстрела на пушку в день». Местные парки могли быть поданы на фронт не раньше середины лета. Промышленность не могла закончить своей «мобилизации» раньше начала осени.
В то же время неприятель, стабилизировав свой фронт на Западе, перебросил оттуда крупные массы войск и, перейдя на трехполковые дивизии, получил достаточные силы для решительного удара на Востоке. Наш снарядный голод, отнюдь не бывший тайной для противника, открывал ему широкие перспективы разгрома России с минимальными потерями.
Наша Ставка ничего не видела и ничего не предвидела.
Нельзя было продолжать вести широкие операции безоружными армиями. Нельзя было занимать этими безоружными армиями огромный и чрезвычайно невыгодно начертанный фронт.
Обстановка требовала от Ставки сберечь и сохранишь русскую вооруженную силу, временно поставленную в чрезвычайно невыгодный условия.
Для этого надо было заблаговременно отойти по всему фронту, давая отступательные бои там, где мы хотим, а не там, где нам это навяжет противник. Жертвуя землей, сберечь кровь. Уступив временно пространство, сохранить вооруженную силу (которая потом это пространство вернула бы с лихвой).
В положении Барклая надо было принять решение Барклая.
Ставка не оказалась способной на это решение. Она предписала армиям стоять на месте («ни шагу назад!») — и этим подписала им смертный приговор. Более того — отменила готовившийся десант на Константинополь (что должно было спасти Россию от удушения) и направила эти войска в южную Галицию, променяв Царьград на Дрыщов.
* * *
Разгром не заставил себя ждать. В конце апреля Макензен истребил геройски бившиеся полки 3-й армии генерала Радко-Дмитриева в побоище от Горлицы до Сана — где каждый русский полк принял грудью удар свежей дивизии. В мае — июне, с огромными потерями, была оставлена Галиция.
Враг положил вывести Россию из строя. Двойным ударом: Макензена с юга на север — на Люблин — и Галльвица с севера на юг — на Пултуск — норовил он взять в клещи наши армии Северо-Западного фронта на Висле и, сомкнув эти клещи у них в тылу — где-нибудь у Седлеца — принудить их к сдаче.
Клещи были из крупповской стали высшего качества. Но еще выше качеством были те русские кости, о которые эти клещи сломались!
Июльское побоище пятнадцатого года затмило собой все остальное, до сих пор виденное. В «летнем Праснышском сражении» наша 1-я армия генерала Литвинова отразила Галльвица (в условиях совершенно неслыханных: одного против пяти). А в Люблинской и Холмской битвах (Красностав, Реиовец, Лысая Гора, Верещин) наши 3-я армия генерала Леша и 13-я генерала Горбатовского спружинили удар Макензена и измотали его армии. Воспользовавшись этим, генерал Алексеев (главнокомандующий Северо-Западным фронтом) смог вывести из намечавшегося мешка стоявшие на Висле 2-ю и 4-ю армии, зачем-то устроив повторение Порт-Артура в потерявшем всякое значение Новогеоргиевске (запер там 100 тысяч «ртов»).
В этих боях наши войска воздвигли памятник своей неслыханной доблести. Но лучше бы этого памятника не было: он был сложен из черепов.
Обескровленные и надорванные армии отступили в Литву и Полесье. «Ни шагу назад» Ставки сменилось полной растерянностью.
Тогда Государь решился на жертву. Он сместил Великого Князя и Сам стал во главе вооруженных сил — другого выхода не было. Начальником штаба Царя стал ген. Алексеев. Местопребыванием Царской Ставки — из соображений узко-технического свойства — был избран отрезанный от страны захолустный Могилев. Роковая ошибка: Царь должен был оставаться в столице, откуда имел бы полную возможность руководить Действовавшей Армией.
Надломивший свои силы противник сделал последнюю попытку захлестнуть хоть часть наших армий. Но и это усилие (Вильно — Свенцяны) ему не удалось.
Не пожелав отступить вовремя на двести верст без потерь, наш первый Верховный был вынужден отступить на шестьсот верст с уроном трех миллионов человек, полным разгромом вооруженной силы и потерей стратегической железно-дорожной сети, все узлы которой оказались в августе в руках врага.
* * *
Катастрофическая — по вине первой Ставки — кампания 1915 года повлекла за собой рост оппозиционного движения в стране. И это оппозиционное движение становилось революционным.
Радикальная общественность пользовалась затруднительным положением страны для того, чтобы дорваться к страстно ею чаемой власти. Попутно, она не пренебрегала и наживой.
Военно Промышленный Комитет Гучкова стал поставлять снаряды Действовавшей Армии по цене 32 рубля за трехдюймовую шрапнель, кое-как сделанную, с дистанционной трубкой кустарного производства. Та же шрапнель, но тщательного изготовления казенных заводов, обходилась в 9 рублей. Разница шла в карманы военно-промышленников и «земгусар».
Гофмейстер Родзянко, председатель Государственной Думы, занялся поставкой березовых ружейных лож — и тоже себе не в убыток (знаменитое беляевское «Михаилу Владимировичу еще накиньте по рублику с ложи»).
Поставляя в Армию лишь 12 процентов общего количества снабжения (12 процентов шло из заграницы, а 76 процентов, единственно доброкачественные, шли от казны) — военно-промышленники и радикальная общественность беззастенчивой и лживой саморекламой убедили страну и армию, что только они и работают на оборону. Вся печать и все трибуны были в их руках.
Эти люди проповедовали «войну до победного конца, в единении с союзниками», на всю страну и на весь мир кричали о «неспособности царского правительства», о «слабости царя» и «царице немке». Всюду выставляли два ходких «жупела» — Сухомлинова и Распутина — и обработали на славу общественное мнение — многоголовое и безголовое человеческое стадо — начиная с военачальников, генерал-адъютантов Императора Всероссийского.
* * *
Слабой числом, но могучей духом Кавказской Армии выпало свершить великие дела. Она решала великодержавную задачу России.
За первыми боями последовало вторжение турок в в Закавказье. Со времени Прутского похода российские войска не находились в более трагическом положении и никакая иная армия в мире не выходила из такого положения с большей честью. Отраженная Берхманом от Караургана, армия Энвера была сокрушена и уничтожена Юденичем у Сарыкамыша. Мечтам о создании «пан-туранскаго царства» от Адрианополя до Казани и Самараканда наступил конец.
Летом 1915 г. Юденич разбил пытавшихся наступать турок на Евфрате.
Осенью турки разгромили англо-французов в Дарданеллах. Зная, что неприятель должен усилиться, а ему подкрепления не дадут, Юденич решил не дожидаться удара, а бить самому. В разгар ледяной кавказской зимы он перешел во внезапное наступление, разгромил Турецкую армию при Азап Кее, а затем — на свой риск и страх (Наместник Вел. Князь Николай Николаевич на это не давал согласие) беспримерным в Истории штурмом взял Эрзерум.
В мае — июне 1916 года Кавказская армия отразила яростные турецкие наступления (Оф, Мамахатун). В июле разгромила 3-ю Турецкую при Эрзинджане, а в августе — в Евфратской долине — сокрушила и 2-ю армию Дарданелльских победителей.
К концу 1916 года она выполнила все, что от нее потребовала Россия в эту войну. Дело было за Царьградским десантом. Живая сила Турецкой армии была уже сокрушена.
* * *
За лето и осень 1915 года было сформировано из Государственного Ополчения и пограничных частей 32 дивизии. Стрелковые бригады развернуты в дивизии. Зимой 1915–16 годов дополнительно сформировано еще 4 дивизии и 4 отдельные бригады пехоты и 9 дивизий конницы. Армия к весне 1916 г. состояла из 148 пехотных дивизий (за вычетом 4 погибших и 3 расформированных), 4 отдельных бригад, 45 конных дивизий и 55 бригад Государственного Ополчения.
Сербская катастрофа побудила Государя сосредоточить в районе Одессы 7-ю армию генерала Щербачева. Однако Румыния отказалась ее пропустить. Государь желал направить эту армию на Константинополь, но Щербачев (при всех своих достоинствах военачальника не бывший полководцем) не верил в успех этой операции и ее пришлось отставить. Петля на шее России затянулась еще туже.
Союзники постановили на будущий, 1916 г., ударить всем одновременно по Германии 1 июля н. ст. Ген. Жоффр настоял на производстве нами главного удара к северу от Припяти. Французский главнокомандующий, уже скомкавший нам раз план стратегического развертывания неуместным советом наступлением от Варшавы «по кратчайшему направлению» на Берлин, сейчас вторично вмешивался не в свое дело (как бы он сам одернул Алексеева, если бы тот вздумал ему советовать наступать не на Сомме, а, например, в Шампани!).
Вместо спокойной и внушительной отповеди, Алексеев поспешил принять указку, преподанную из Шантильи.
Мы не сумели себя поставить на подобающее нам место и наши союзники перестали с нами считаться, как с великой державой.
* * *
План союзников был нелеп, ибо предполагал, что немцы 8 месяцев будут сидеть сложа руки и ждать, чтобы их 1 июля со всех сторон ударили.
Немцы разбили эту, достойную Вейротера, схоластику своим февральским ударом на Верден.
Франции понадобилась помощь — и эту помощь ей дали русские. «Нарочское наступление» марта 1916 г. обошлось нам в 200 тысяч человек, обескровило войска и своей неудачей угасило дух военачальников. Несмотря на выяснившуюся невозможность забивания лбом гвоздя в стенку и наступления на самый сильный участок неприятельского фронта между Двиной и Припятью, наша Ставка, загипнотизированная французским ментором, продолжала громоздить все силы и средства к северу от Припяти. Юго-Западный фронт генерала Брусилова был оставлен без резервов.
В мае Австро-Венгры нанесли поражение итальянцам в Тироле. Очередной союзный вопль о помощи. И снова Русские кидаются в огонь.
Юго-Западному фронту велено было наступать. Зная, что главный удар предполагается нанести западными армиями, генерал Брусилов не задался целью самостоятельной операции стратегического характера, для которой ему не было к тому же отпущено средств. Помня, что его задача — производство демонстрации, он не счел необходимым связать воедино блестящие победы своих четырех армий — 8-й Каледина под Луцком, 11-й Сахарова у Сопанова, 7-й Щербачева под Язловцом и 9-й Лечицкого у Доброноуц — и обратил все внимание на Ковельское направление, само по себе не выигрышное (каким, например, было направление на Раву Русскую — во фланг и в тыл Львовской группе), но смежное с предположенным главным ударом западных армий генерала Эверта. Это, конечно, было ошибкой: настоящий полководец обязан и в малом делать великое. Но обвинять генерала Брусилова в чрезмерной дисциплинированности его стратегической мысли не приходится. Это — редчайшее качество.
Успех превзошел все ожидания и мог бы привести в выводу из строя Австро Венгрии и победному завершению войны — догадайся Ставка снабдить Брусилова с самого начала достаточными средствами. Однако, повинуясь французской указке, она держала все силы и средства в болотах к северу от Припяти. «Брусиловское наступление», вовремя не поддержанное и не развитое, захлебнулось.
Злополучному Алексееву понадобилось сорок дней колебаний и нерешительных проволочек — переговоров, уговоров и разговоров — чтоб передать Брусилову ведение главной операции. Однако время было упущено безвозвратно. На помощь австро-венграм подошли немцы.
Шесть Ковельских сражений июля — октября историк иначе, как стратегическим преступлением назвать не может. Здесь была загублена мощь Императорской Армии, с таким трудом восстановленная после потрясений пятнадцатого года. Злополучный ковельский фетиш сам по себе не имел никакой ценности. Раз было решено отказаться от наступления к северу от Припяти, ковельское направление теряло всякое стратегическое значение.
Всецело во власти «ковельского миража», генерал Алексеев не использовал исключительно выгодной стратегической обстановки, созданной выступлением Румынии. Исподволь подготовленным и быстро проведенным наступлением через Молдавию во фланг и в тыл австро-германскому расположению, мы заставили бы рухнуть весь неприятельский фронт до Припяти.
Не пожелав воспользоваться выгодами Румынского фронта, Алексеев взвалил на плечи Русской армии все его невыгоды по разгрому Румынии поздней осенью, когда нам пришлось принять на себя остатки Румынских армий и удлинить фронт с 1.200 верст на 1.900.
Это удлинение фронта побудило нашу ставку (где заболевшего Алексеева заменил генерал Гурко) увеличить соответственно на одну треть нашу вооруженную силу путем формирования при каждом корпусе одной дивизии средствами самих же войск — с бору по сосенке и без артиллерии. Так было образовано 78 пехотных дивизий, 4 отдельные пехотные бригады и 7 конных дивизий, что, вместе с двумя морскими дивизиями, дало в феврале 1917 г. 228 пехотных дивизий, 8 отдельных бригад и 52 конные дивизии, не считая национальных формирований (Юго-славянская дивизия, 3 латышских стрелковых бригады, формирующиеся 3 польских и 3 чехословацких дивизии и т. д.).
План кампании на 1917 г. предусматривал наступление на Юго-Западном и Румынском фронтах и десантную операцию по овладению Царьградом. Великие дела, до которых великая страна, терпевшая тридцать месяцев, не дотерпела только двух…
* * *
Германский план войны на 1917 г. предусматривал вывод из строя Англии беспощадной подводной войной, подрыв Франции устройством бунта части Французской армии (что произошло в мае — июне) и, наконец, организацию рабочих беспорядков в столице России.
Войдя в сношения с партией большевиков, Германская Главная Квартира распорядилась, чтобы ЦИК партии (Молотов, Шляпников, Залуцкий) устроил выступление 23 февраля — в «международный день работницы».
Выступление это состоялось в назначенный день и в последовавшие дни, благодаря растерянности и волевому параличу властей, разрослось в серьезные беспорядки.
Думская радикальная общественность была захвачена этими беспорядками врасплох (там готовили дворцовый переворот весной — не без участия британского посольства). Однако, она быстро оценила положение и решила, спекулируя на несчастьи своей Родины, использовать «великие потрясения» в своих целях и ценою их дорваться к власти.
Родзянко и его единомышленники обратили этот мятеж в революцию и устранили ненавистный им «царский режим».
С помощью обманутых ими недалеких военачальников они вынудили у пойманного ими в ловушку Государя манифест об отречении…
Следует ли рассказывать, что затем произошло? Упомянем лишь про обстоятельства, мало известные и мало оцененные.
В марте 1917 г. австрийский кайзер Карл, имевший через жену — Бурбонскую принцессу Зиту — большие связи в Англии, Бельгии и Франции, вступил с державами Согласия в переговоры о сепаратном мире.
Масон Рибо и проходимец Ллойд-Джордж вели эти переговоры в строгой тайне от России — за спиной русского союзника и, в конце концов, по настоянию темных сил, ими представленных, прервали их. Этим «Брест-Литовском под сурдинку» они затянули войну на полтора года.
Русская Армия, подколотая сзади отравленным кинжалом и обезглавленная, вела войну еще 8 месяцев в условиях, в которых армия германская — в ноябре 1918 года — смогла воевать лишь три дня. Спасая всех своих союзников, преданная и проданная, она из призванных в ее ряды 15.500.000 человек лишилась 2.400.000 убитыми и умершими от ран, 7.000.000 ранеными и 2.400.000 пленными (большей частью попавшими в руки неприятеля ранеными). Нами было взято в плен 2.200.000 Германцев, Австро-Венгров и Турок с 3.850 орудий — в шесть раз больше, чем всеми остальными армиями Согласия, вместе взятыми, за то же время.
Будем это помнить.
* * *
Переходя к войне на море, попробуем охарактеризовать роль Русского флота одной фразой.
Вот она: Русский флот был мозгом всех союзных флотов. Единственный, имевший свежий боевой опыт, он располагал исключительной ценности кадрами специалистов во всех отраслях. Эти специалисты учили союзников постановке минных заграждений, их тралению, связи, разведке, радиопеленгации. Располагая в продолжение всей войны секретным «кодом» германского флота, мы всю войну осведомляли наших союзников о малейших намерениях неприятеля.
Блестящие возможности возрожденного после дальневосточной катастрофы флота не были, однако, использованы в полном объеме.
Судовой состав до конца войны не отвечал тактическим заданиям. Балтийский флот, имевший основной задачей оборону побережья, не располагал ни одним кораблем береговой обороны. Черноморский, главной задачей которого было непрестанное и интенсивное крейсерство (перерыв морских сообщений неприятеля), можно сказать, не имел в своем составе крейсеров.
А главное — система управления морскими силами с берега — и береговыми людьми — была глубоко порочной. Третий раз за 60 лет (Севастополь, Порт-Артур) это привело к полной разрухе.
Располагая немногочисленными, но превосходными кораблями новейшей постройки, зная всегда заранее силы и намерения противника, наш Балтийский флот мог и должен был прославить Андреевский флаг блестящими делами. Все разбивалось о трусливую бюрократию ставки. Страшась потерять «дорогостоящие» корабли, Ставка добилась того, что потеряла весь флот, угасив дух его команд и создав на нем почву, слишком благоприятствовавшую революционному брожению.
* * *
Вот главные выводы этой небывалой по размерам и последствиям войны:
1. Русскую кровь — только за русские интересы.
2. Не связывать себя никакими письменными обязательствами с державами, в данную минуту находящимися на нашей стороне. Иметь все время свободные руки. Вести войну, пока это отвечает нашим интересам, немедленно выйти из войны, коль скоро нами начинают злоупотреблять и на русскую кровь смотреть, как на удобрение. Все время пользоваться этим несравненным орудием дипломатического давления. То, что в частной жизни справедливо клеймится, как шантаж и вымогательство — в дипломатии именуется искусством.
3. Между Верховным и вверенными ему армиями не должно быть парализующего средостения, «фронтов». Один мозг — одна воля.
4. Бить всегда в слабое место противника, а не в сильное: помнит бесчисленные могилы Нарочи и Ковеля!
5. Не командовать флотом с берега.
6. Помнить о существовании внутреннего врага. Сегодня — с царскими портретами, завтра — с красными флагами.
7. Война — слишком серьезное и слишком ответственное дело, чтобы хоть одну ее отрасль, даже побочную, поручать дилетантам. Только правительство, только правительственные органы. Никаких общественных организаций, даже благотворительных — ни на фронте, ни в прифронтовой полосе, ни в тылу. Все выборные учреждения — народное представительство и местные самоуправления (земства) должны прекратить всякую деятельность с первого дня мобилизации по день ратификации правительством мирного договора.
8. Ум без воли — тлен и гибель. Нерешительность и колебания — залог поражения. Первое дело — характер, а знание — лишь второе дело. Волевой неуч научится побеждать. Старый данцигский гусар — герой Горлицы и Бухареста — начал с Гумбиненского разгрома. Из этих людей выходить толк. А ученая тряпка — всю жизнь останется тряпкой. При поражении падет духом (Самсонов, Клюев), а победу упустит и не использует (Алексеев). И чем ученее — стало быть, с мирного времени авторитетнее — тем хуже.
Таковы эти выводы, великой кровью начертанные, великими страданьями осмысленные.