Если бы Ван Тигр был человеком простым и грубым и меньше уважал законность и приличия, он мог бы взять эту женщину и сделать с ней все, что хотел, потому что у нее не было ни отца, ни брата — никого, кто мог бы за нее заступиться. Но еще смолоду, с того часа, который словно ударом поразил его сердце, он стал разборчив, и наслаждение приобретало для него еще большую остроту при мысли, что, как ни сильна его страсть, он может ждать, пока эта женщина станет его женой. Больше того: ему нужно было, чтоб она стала его женой, потому что к страсти, которая росла с каждым часом, примешивалосъ желание иметь от нее сына, сына-первенца, а только от законной жены может родиться у человека законный сын. Да, радость его затаенной любви к ней наполовину крылась в мысли о том, какой сын может от них родиться — от его силы, от его высокого и крепкого тела и всего, чем он может наделить свое потомство, и от ее хищной красоты бесстрашного духа. Вану Тигру, когда он об этом мечтал, казалось, что сын его уже родился. И не медля ни минуты он позвал верного своего человека и дал ему такой приказ:
— Ступай к моим братьям и скажи им, что мне нужно серебро, та часть, которая отложена для моей женитьбы. Мне понадобится оно на свадьбу, потому что я желаю взять эту женщину в жены. Скажи им, чтобы дали мне тысячу серебряных монет, потому что нужно сделать ей подарки и устроить моим людям большой пир ради такого дня, и себе я должен купить новое платье, как подобает для такого случая. Но если тебе дадут восемьсот монет, не задерживайся из-за остального, возвращайся и с этим. И позови братьев на свадьбу, и не только их, но и всех, кого они захотят взять с собой.
Верный человек слушал его в великом замешательстве, нижняя челюсть у него безобразно отвисла, и, заикаясь от горя, он начал бормотать:
— Ох, генерал, ох, господин мой, на этой лисице! Да возьми ее лучше так, на день, на время, — только не женись!
— Замолчи, дурак! — заревел Ван Тигр, вскакивая с кресла и бросаясь на него. — Кто у тебя просит совета? Вот я прикажу бить тебя палками, как простого вора!
Тот молча повесил голову, но слезы выступили у него на глазах, и он с тяжелым сердцем отправился в путь, предчувствуя, что эта женщина не принесет ничего, кроме зла, господину, и дорогой не раз принимался бормотать:
— Да, я видел этих лисиц-оборотней! Да, а мой генерал не верит, что от них одно только худо! И всегда эти оборотни губят самых хороших людей, всегда так бывает!
Так он шел по дороге, поднимая густую пыль, которая лежала в сухую погоду толстым слоем, и прохожие смотрели на него с любопытством, слыша, как он бормочет и не замечает, что по щекам у него катятся слезы: потом, увидев, что он поглощен тем, что лежит у него на сердце, они приняли его за безумного и начали обходить его стороной.
Когда верный человек принес Вану Купцу известие о свадьбе, его покой был разом нарушен, и он бросил считать на счетах и взглянул на него из-за конторки, так как верный человек, не застав его дома, пошел прямо в хлебную лавку на рынке, где Ван Купец сидел в углу позади прилавка. Кисточка остановилась в его руке, и, подняв глаза, он сказал досадливо:
— Но разве я могу так, сразу, вынуть столько денег из разных мест, куда они отданы? Брат должен был сказать мне, что он помолвлен, и предупредить меня за год или за два. Едва ли прилично так спешить со свадьбой!
Ван Тигр знал своего брата, знал и то, как ему тяжко расставаться с деньгами, и сказав своему верному человеку перед его уходом:
— Если брат откажет тебе, то ты настаивай и скажи ему прямо, что деньги мне нужны и я получу их, хотя бы мне самому пришлось итти за ними. Все это нужно кончить в три дня после того, как ты вернешься, а в отсутствии ты должен пробыть не больше пяти дней. Придется спешить, потому что я не знаю, когда против меня выступит войско из главного города, — до правителя провинции должны дойти слухи о том, как я разогнал здешних чиновников, и нельзя надеяться, что он оставит это безнаказанным. Он пошлет против меня своих солдат, а во время битвы уже не до праздников и не до свадеб.
Правда, следовало ожидать, что стоящие выше узнают о поступке Вана Тигра, правда и то, что его могли и наказать за это. Но была правда и глубже этой: Ван Тигр так изголодался по этой женщине, что не мог ждать дольше положенного срока, и знал, что он немногого стоит как воин; пока она не будет принадлежать ему по праву, до тех пор он не сможет думать ни о чем другом. И потому он торопил верного человека и, разгневавшись, добавил:
— Я знаю, что мой брат, купец, будет вопить, что свободных денег у него нет и достать он их не может. Не обращай на это внимания. Скажи ему, что меч мой все еще при мне и что это тот старый меч, надежный и острый, который я взял у Леопарда, когда убил его.
Но верный человек приберег эту угрозу напоследок и не пускал ее в ход до тех пор, пока Ван Купец не нашел другой отговорки, что им стыдно брать в семью женщину без рода, без племени и, должно быть, потаскуху, как все такие женщины. Однако верный человек не стал говорить, что эту женщину взяли из гнезда бандитов. Нет, хотя у него было сильное искушение рассказать об этом и во что бы то ни стало избавиться от этой женщины, однако он хорошо знал Вана Тигра, знал, что он возьмет то, что захочет взять — и пустил в ход свою угрозу.
Тогда Вану Купцу пришлось метаться в поисках и добывать серебро, и он был в большом огорчении, что должен вынимать деньги из дела и терпеть на этом убыток. Хмурый пошел он к старшему брату и сказал:
— Младший брат требует те деньги, которые назначены для его женитьбы, а жениться собирается на какой-то потаскухе, которой мы и знать не знаем! Он все-таки похож больше на тебя, чем на меня.
Ван Помещик почесал в голове, подыскивая ответ, а потом решил, что можно кончить дело миром, и сказал:
— Это странно. Я думал, что он обратится к нам, когда добьется своего, и попросит нас посватать его, как подобает, потому что отец, который должен был женить его, умер. Да у меня есть даже одна-две девушки на примете. — А про себя он думал, что лучше всякого другого сумел бы выбрать невесту, потому что хорошо знает женщин, и все лучшие девушки в городе ему известны, хотя бы понаслышке.
Но Ван Купец был очень раздражен тем, что у него требуют денег, и сказал с насмешкой:
— Ну, конечно, у тебя есть одна-две девушки на примете! Сейчас это вовсе не важно. Дело в том, сколько ты можешь дать ему из этой тысячи, потому что у меня нет таких денег, — я не могу взять и выложить их тут же из пояса!
Ван Старший сидел, глядя перед собой, положив руки на толстые колени, а потом угрюмо взглянул на брата и хрипло сказал:
— Ты знаешь, какое мое состояние. Наличных денег у меня никогда не бывает. Продай еще участок моей земли.
Ван Купец вздохнул слегка, потому что невыгодно продавать землю перед новым годом, к тому же он рассчитывал на урожай пшеницы, которой были засеяны все участки. Но когда он вернулся в свою лавку и прикинул на счетах, подсчитывая прибыли и убытки, то увидел, что ему выгоднее продать еще участок земли, чем вынимать деньги, отданные в рост за высокие проценты, и решил продать немалый кусок, и когда он оповестил об этом, многие приходили к нему, желая купить землю. Он продал участок за тысячу с лишним серебряных монет, но дал верному человеку только девятьсот, утаив остальные.
Заячья Губа был человек простодушный и, помня, что господин велел ему не задерживаться из-за какой-нибудь сотни монет, ушел с тем, что ему дали. А Ван Купец поспешил отдать в рост деньги, которых у него не потребовали, и отчасти утешился тем, что удалось спасти хоть это.
Одно только вышло нехорошо во всем этом деле: то, что, продавая землю, он продал один-два участка поблизости от старого дома, и случилось так, что Цветок Груши была в это время на току перед домом. Заметив, что в поле собралась кучка людей, она вгляделась пристально, заслонив глаза от солнца рукой, и поняла, что там происходит. Она торопливо подошла к Вану Купцу и, отозвав его в сторону и подняв на него с упреком глаза, сказала:
— Ты опять продаешь землю?
Но Ван Купец вовсе не желал с ней возиться, когда у него и без того много было хлопот, и сказал прямо:
— Младший брат мой женится, и больше неоткуда взять денег, которые полагаются ему по праву; остается только продать один из участков земли.
Тогда Цветок Груши отступила в странном смущении и не промолвила ни слова больше. Нет, она медленно пошла к дому, и с этого дня жизнь ее замкнулась еще больше, и все время она проводила либо в заботах о своих детях, как она их называла, либо прилежно слушая монахинь, которые и прежде часто ее навещали, теперь она упросила их приходить каждый день… Да, даже утром, когда увидеть монахиню считается нехорошей приметой и многие плюют, если монахиня перебегает им дорогу — такая это дурная примета, — даже утром Цветок Груши встречала их приветливо.
С радостью отказалась она принимать в пищу мясо в течение всей жизни, и это было ей нетрудно, потому что у нее никогда не хватало духу отнять жизнь у кого бы то ни было. Да, она была такая, что даже в жаркую летнюю ночь закрывала ставни, чтобы мошки не летели на пламя свечи, не сгорали бы в нем, и думала, что этим она спасает жизнь. Горячее всего она молилась о том, чтобы дурочка умерла раньше нее, и ей не пришлось бы давать бедняжке тот белый ядовитый порошок, который оставил Ван Лун.
Цветок Груши училась у этих монахинь, до поздней ночи читала молитвы и всегда носила на запястьи маленькие четки из благовонного дерева. В этом была вся ее жизнь.
После того, как верный человек ушел, Ван Купец и Ван Помещик стали советоваться о том, следует ли им ехать на свадьбу брата. Каждому из них хотелось участвовать в успехе, какой выпал на долю брата, но верный человек настаивал на том, что нужно торопиться, пока стоящие выше не прислали войск, и братья побаивались, не зная, насколько силен Ван Тигр, не будет ли он строго наказан, если потерпит поражение, и не накажут ли их вместе с ним за то, что они ему братья. Вану Помещику особенно хотелось поехать посмотреть, какова жена у младшего брата, потому что верный человек рассказал довольно, чтобы разжечь его любопытство. Но жена его, услышав об этом, сказала степенно:
— Очень странно и удивительно, что он затеял свару, о которой мы слышали. Нет, если стоящие выше его накажут, то и всех нас могут наказать; мне не раз приходилось слышать, что если человек виновен в государственной измене и поднял бунт, то могут казнить всю его семью и даже самых дальних родственников.
Правда, в старое время, когда владетельные князья и императоры старались вывести во всей стране измену, бывали такие наказания, и Вану Помещику приходилось это видеть в театре или слышать в палатках сказочников, где он любил раньше проводить время, да и теперь хотя такие забавы были слишком низменны для его высокого положения, он с удовольствием слушал бродячих сказочников, заходивших иногда в чайный дом. Вспомнив все, что знал, он пожелтел от страха, пошел к Вану Купцу и сказал ему:
— Пожалуй, лучше бы нам засвидетельствовать какакую-нибудь бумагу, где говорилось бы, что брат наш был непочтительным сыном и мы выгнали его вон из дома. Это нужно сделать на тот случай, чтобы нас и наших сыновей не впутали в дело, если он проиграет сражение и будет наказан. — А про себя он с радостью подумал, как хорошо, в конце концов, что сын его не захотел поехать к дяде, и злорадно выражал сожаление брату, говоря:
— Сочувствую тебе; сын твой подвергается большой опасности!
Ван Купец только улыбнулся в ответ, но когда он поразмыслил над этим, такая предосторожность показалась ему не лишней. И он написал бумагу, в которой говорилось, что Ван Младший, прозванный Тигром, был непочтительным сыном и не считается больше членом семьи, заставил сначала старшего брата подписать ее, а потом подписал сам и понес бумагу к судье, где заплатил за то, чтобы ее тайком засвидетельствовали. И тогда он взял бумагу и спрятал, пока она не понадобится, в надежное место, где никто не смог бы ее найти.
Теперь братья чувствовали себя в безопасности, и однажды утром, встретившись в чайном доме, они посмотрели друг на друга, и Ван Помещик сказал:
— Почему нам не поехать и не отпраздновать свадьбу, если теперь мы в безопасности?
Но они еще не решились на это, потому что были не в таком возрасте, когда легко отправиться в путешествие, а уже по всей области пошли из уст в уста слухи, что правитель провинции очень разгневался, узнав о том, что какой-то мелкий выскочка, не то бандит, не то солдат, сбежавший из армии старого генерала на Юге, захватил главный город в одном из округов, и что собирается послать против этого выскочки свою армию.
Правителю приходилось отвечать перед другими, стоящими выше него, и им были бы недовольны, если бы он вставил этот проступок без наказания.
Когда этот слух просочился через придорожные харчевни и чайные дома, — а уж, конечно, нашлись люди, которые с радостью побежали докладывать о нем братьям, — Ван Помещик и Ван Купец бросили думать о поездке и некоторое время никуда не показывались из дому, и оба радовались тому, что не хвастались раньше времени тем, что брат их стал важным лицом, и утешались, думая о бумаге, подписанной и засвидетельствованной в суде. Если кто-нибудь заговаривал с ними о Младшем брате, Ван Помещик говорил во всеуслышание:
— Он всегда был своеволен и убежал из дома.
А Ван Купец говорил, поджимая свои тонкие губы:
— Пусть его делает, что хочет, это нас не касается, мы даже не считаем его за брата.
Брачный пир был в самом разгаре, когда этот слух дошел и до Вана Тигра; в самом разгаре было и трехдневное пиршество во дворах. Он приказал зарезать коров, свиней и кур и приказал заплатить за все, что было взято. Хотя он был так силен в этом округе, что мог бы брать бесплатно все, что ему вздумается, и перечить ему не посмел бы никто, он платил за все, потому что был человек справедливый. Такая справедливость привлекала к нему простой народ, и всюду хвалили его, говоря:
— Могло бы быть и хуже, чем при этом военачальнике, который правит нами. Он достаточно силен, чтобы держать в страхе бандитов, и сам он не грабит нас, берет только налоги, по моему разумению, больше нам нечего просить у богов.
Но все же они не высказывались открыто в его пользу, выжидая, победит он или нет, так как слух этот дошел и до них, и если бы он потерпел поражение, их не похвалили бы за преданность Вану Тигру. Но если бы он победил, у них достало бы храбрости открыто стать на его сторону.
Однако никто не препятствовал Вану Тигру брать все, что ему было нужно для празднества, хотя населению было тяжело накормить столько народа, а Ван Тигр брал только лучшее — и даже самое лучшее для себя, своей невесты, верных людей и женщин, прислуживавших невесте. Женщин этих было человек десять, из тех, что жили во дворах: жена тюремщика и прочая мелкая сошка, которым все равно, кто ими правит, и которые, крадучись, вернулись на свои места на другой же день после переворота, готовые присягнуть всякому, кто будет кормить их. И Ван Тигр хотел, чтобы женщины эти по обычаю оставались при его невесте, потому что он заботился об ее доброй славе и перед свадьбой по целым дням не подходил к ней, хотя ночью часто не спал, думая о ней, — пытался разгадать, кто она такая, и весь горел, как в огне. Но сильнее этого было чувство к матери будущего сына, и ему казалось, что ради сына он должен быть осмотрителен во всем.
Во всем она была непохожа на Цветок Груши, и оттого, что тот первый женский образ остался в его душе, он всегда думал, если вообще думал об этом, что бледные, кроткие женщины нравятся ему больше. А теперь ему было все равно, и в своем безумии он твердил, что ему нет дела до того, кто она и что, — лишь бы она принадлежала ему, лишь бы сын соединил их навеки.
В эти дни никто не подходил к нему и не обращался ни с чем, потому что люди его видели, что он весь поглощен своей страстью. Но тайком они совещались друг с другом и прилагали все усилия к тому, чтобы ускорить свадьбу и положить этому конец, чтобы вождь их, утолив свою жажду, снова стал самим собой и мог предводить ими, когда будет в этом нужда.
Скорее даже, чем мог надеяться Ван Тигр, было все приготовлено к пиршеству. Жена тюремщика отправилась за невестой, и ворота открыли настежь для всех, кто хотел притти на свадебный пир.
Однако мужчин пришло немного, а женщин и того меньше, потому что горожане боялись. Пришли только бездомные и такие, которым негде было жить и нечего терять, так как на свадьбу можно приходить всем, и они усердно ели и, не стесняясь, разглядывали необыкновенную невесту. Но когда, по приказу Вана Тигра, послали за старым правителем, чтобы в такой день усадили его на почетное место, он велел передать, что, к сожалению, притти не может, потому что болен поносом и не встает с постели.
Ван Тигр весь день своей свадьбы ходил как во сне; он едва ли хоть что-нибудь понимал, кроме того, что время идет очень медленно, и не знал, куда ему деваться. Ему казалось, что каждый его вздох длится не меньше часа и что солнце едва ползет по небу вверх и никогда не доберется до полудня, а добравшись, так и останется там. Он не мог быть веселым на своей свадьбе, как другие, потому что отроду не был веселым, и сидел молчаливый, как всегда, и никто даже не пошутил с ним. Весь этот день его томила жажда, и он пил много вина, но есть совсем не мог, потому что был так сыт, словно только что вышел из-за стола.
На пиршественные дворы сошлись мужчины и женщины, и толпы бедняков и нищих в лохмотьях для того, чтобы есть и веселиться, а с улицы сбежались собаки и подбирали обглоданные кости. Но Ван Тигр не пошел туда — он сидел в своей комнате, улыбаясь словно во сне. И так прошел день и сменился ночью.
Потом, когда женщины приготовили невесту для брачного ложа, он вошел в ее комнату и остался с ней. Она была первой женщиной, какую он знал. Да, небывалое и неслыханное дело, чтобы мужчина, доживший до тридцати с лишком лет, бежавший в юности из отцовского дома, солдат, ни разу не коснулся женщины, — оттого, что на сердце его лежала печать.
А теперь источник забил ключом, и ничто не могло остановить его, и, увидев, что женщина сидит на кровати, Ван Тигр шумно втянул в себя воздух, а она, услышав этот звук, подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
Он приблизился к ней, и она встретила его на брачном ложе молча, но страстно и смело; с этого часа он еще сильнее полюбил ее, так как он не знал других женщин, она казалась ему совершенной.
В середине ночи он повернулся к ней и сказал хриплым шопотом:
— Я даже не знаю, кто ты.
Она спокойно ответила:
— Не все ли это равно, если я здесь? Когда-нибудь я скажу тебе.
И он не стал ее расспрашивать и удовольствовался этим, потому что оба они были не обыкновенные люди, и жизнь у них была не такая, какой живут все.
Но верные люди дали Вану Тигру не больше одной ночи и на рассвете уже стояли у дверей, дожидаясь его, он вышел к ним из брачного покоя умиротворенный и освеженный, и человек с заячьей губой сказал, кланяясь:
— Господин, почитаемый нами, мы тебе ничего не говорили, потому что вчера был день радости, но с Севера идут слухи, будто бы правитель провинции узнал о том, что ты захватил власть, и он собирается итти на тебя со своим войском.
А Ястреб сказал в свой черед:
— Я слыхал это от одного нищего, он только что пришел оттуда и по дороге обогнал десять тысяч солдат, которые идут на нас.
И Мясник тоже поспешил рассказать о том, что слышал, заикаясь и шлепая толстыми губами:
— И я, я тоже слышал; я ходил на базар посмотреть, как они здесь режут свиней, и мясник говорил мне об этом.
Но душа Вана Тигра смягчилась, ему было легко и в первый раз в жизни не хотелось думать о войне, и, слегка улыбаясь, он сказал:
— Пусть их приходят, на своих солдат я могу положиться.
И собираясь выпить чаю перед едой, он уселся за стол возле окна; теперь было уже совсем светло, и ему неожиданно пришла в голову мысль о том, что в конце каждого дня наступает ночь, и ему казалось, что он узнал об этом в первый раз, потому что все остальные ночи в его жизни, не считая одной этой, не имели никакого значения.
Но не один он слышал, что говорили верные люди, — она стояла за занавеской и, посматривая, видела, что люди в отчаянии оттого, что их вождь занят какими-то приятными мыслями и не слушает их. Когда Ван Тигр встал и вышел в ту комнату, где ели, она звучным голосом позвала человека с заячьей губой и сказала:
— Расскажи мне все, что ты слышал.
Ему очень не хотелось говорить с женщиной о том, что вовсе ее не касалось, и он невнятно бормотал, что рассказывать ему не о чем, пока она не сказала повелительно:
— Не морочь меня, я видела кровь и битву, атаки и отступления все эти пять лет, с тех пор, как выросла. Рассказывай!
В изумлении, смущенный пристальным взглядом ее смелых глаз, которых она не опускала перед ним, как сделала бы каждая женщина, особенно новобрачная, которой приличествует стыдливость, он рассказал ей, как рассказал бы мужчине о том, чего все они боятся, и о том, что им грозит опасность, так как на них идет войско числом гораздо сильнее, многие же из солдат Вана Тигра не испытаны в бою и могут оказаться предателями.
Она быстро выслала его и велела, чтобы он позвал к ней Вана Тигра.
Ни на чей зов он не являлся так поспешно, улыбаясь такой мягкой улыбкой, какой никто у него не видел. Она села на кровать, и он сел рядом с ней, перебирая пальцами ее рукав и смущаясь перед ней гораздо больше, чем она перед ним, и с улыбкой опуская глаза перед нею.
Но она быстро заговорила своим звучным, немного резким голосом:
— Я не буду тебе помехой, если нужно дать сражение; я не такова, а говорят, что против тебя выступило войско?
— Кто тебе сказал? — отвечал он. — Я не намерен ни о чем беспокоиться раньше трех дней. Я дал себе три дня отдыха.
— А если за три дня они подойдут к городу?
— Войско не может пройти двести миль за три дня.
— Почем ты знаешь, когда оно выступило в поход?
— За такое короткое время слухи не могли бы дойти до правителя.
— Однако они дошли, — возразила она быстро.
Вот что было странно. Оба они, и мужчина и женщина, могли сидеть и говорить о чем-нибудь совсем не касающемся любви, и все же Ван Тигр чувствовал, что она так же близка ему, как и ночью. Его удивляло, что женщина может так разговаривать, — он ни с одной из них раньше не говорил, и женщины казались ему красивыми детьми, взрослыми только телом; он боялся их еще и потому, что не знал, чтó они понимают и о чем с ними можно разговаривать. Он был таков, что даже с продажной женщиной не мог бы обойтись грубо, как простой солдат, и робел перед женщинами больше всего потому, что не знал, как с ними разговаривать. А тут он сидел и разговаривал с этой женщиной, как будто она была мужчиной, и слушал ее, а она продолжала:
— У тебя меньше солдат, чем в войске правителя, а когда воин видит, что войско его слабее, чем у противника, он должен пустить в ход хитрость.
На это он засмеялся своим беззвучным смехом и сказал по своему обыкновению грубо:
— Мне это хорошо известно, иначе ты не была бы моей.
Она быстро опустила глаза, словно стараясь скрыть что-то, что могло промелькнуть в них, и, прикусив нижнюю губу, ответила:
— Не велика хитрость убить человека, — сначала нужно его поймать. Та же хитрость не удастся во второй раз.
Тогда Ван Тигр ответил с гордостью:
— Каждый из моих людей стоит троих солдат правительственной армии. Я учил их и муштровал целую зиму, заставлял их биться на кулачках, бегать, драться на палашах и всем хитростям военного дела, и ни один из них не боится умереть. А кроме того, всем известно, чтó такое правительственные солдаты: они всегда перебегают к тому, на чьей стороне сила, и, конечно, в этой провинции солдатам платят не лучше, чем везде.
Тогда она нетерпеливо сказала, освобождая свой рукав из его пальцев:
— А все-таки у тебя нет плана! Слушай, я придумала кое-что. Старый правитель сидит у тебя под стражей на своем дворе. Воспользуйся им как заложником.
Она говорила так дельно и трезво, что Ван Тигр слушал ее и сам дивился, что слушает, так как не часто советовался с другими, думая, что может справиться и сам. Однако он слушал, а она говорила:
— Стань во главе твоих солдат, возьми его с собой и заставь его силой, — только научи его, что говорить; пусть он говорит то, что ты прикажешь. Пусть он выйдет навстречу генералу, а по бокам его станут верные люди и будут слушать все, что он скажет, а на случай, если он скажет не то, что ты ему велишь, пусть они держат свои палаши наготове и распорют ему живот, — и это будет знаком начинать битву. Но желчи у него не больше, чем у курицы. Он будет говорить, что ему велят, — так пусть же скажет, что все делалось с его согласия, что слух о бунте пошел только потому, что взбунтовался прежний его генерал, и если бы не ты, были бы украдены государственные печати и сам он лишился бы жизни.
Эта хитрость показалась превосходной Вану Тигру, и он слушал, не отрывая глаз от ее лица. Весь план теперь был перед ним как на ладони, и, встав с места, он беззвучно засмеялся, думая про себя: «Так вот она какая» — и вышел, чтобы сделать все по ее слову, и она пошла за ним следом. Он приказал верному человеку пойти за старым правителем и привести его в зал суда. Тогда женщине вздумалось вот что: пойти вместе с ним в зал суда и сесть вдвоем на возвышении, и чтобы старого правителя привели и поставили перед ними. И Ван Тигр согласился на это, потому что нужно было хорошенько припугнуть старика. И они уселись вдвоем на возвышении: Ван Тигр на резном стуле, а женщина на другом стуле, рядом с ним.
Скоро вошел, едва держась на ногах, старый правитель в сопровождении двух солдат, вошел, весь дрожа, в наброшенном кое-как халате. Он в удивлении оглядывал зал, не видя ни одного знакомого лица. Нет, даже те из слуг его, которые возвратились на свои места, отвернулись в сторону, когда он вошел, и старались выискать какой-нибудь предлог, чтобы уйти, будто бы по делу. Кругом вдоль стен зала видны были только лица солдат, и у каждого из них было ружье, и все они были преданы Вану Тигру. Тогда старый правитель поднял глаза, сморщенные губы его посинели и задрожали, и рот раскрылся: на возвышении сидел Ван Тигр с нахмуренными бровями, свирепый и грозный с виду, а рядом с ним какая-то женщина, которой старый правитель до сих пор никогда не видел, и слышать о ней ему тоже не доводилось, и он не понимал, откуда она могла взяться! Он стоял, дрожа и робея, совсем приготовившись к смерти, — вот как должна была кончиться его жизнь, а ведь он был человек мирный и когда-то изучал Конфуция!
Тогда Ван Тигр обратился к нему по привычке грубо п резко, почти невежливо:
— Теперь ты в моих руках и должен слушаться меня, если хочешь жить здесь попрежнему. Завтра мы выступаем в поход против войск этой провинции, и ты пойдешь вместе с нами; и когда мы встретим войско, ты первый выйдешь навстречу генералу, и вместе с тобой пойдут двое из моих людей. Ты скажешь ему, что назначил меня своим военачальником, что я спас тебя во время бунта в ямыне и что я остался при тебе по твоему желанию. Мои люди будут слушать, что ты говоришь; если хоть одно слово ты скажешь не так — тебе конец, оно будет твоим последним словом. Но если ты скажешь то, что нужно, и так, как я тебе велел, — можешь вернуться и попрежнему занять свое вместо на этом возвышении, и достоинство твое не пострадает. Незачем разглашать, кому принадлежит власть в здешнем ямыне, потому что я вовсе не собираюсь оставаться военачальником какой-то маленькой области и, пока ты будешь делать, что я велю, не допущу, чтобы кто-нибудь другой занял твое место.
Что оставалось делать слабому старику, как не дать свое слово? И он сказал со вздохом:
— Ты поддел меня на острие своей пики. Пусть будет так, как ты говоришь. Я — старик, и у меня нет сына, мне не из-за чего дорожить жизнью.
Он повернулся и вышел, и, шаркая и вздыхая, побрел на свой двор, к старой своей жене, которая безвыходно сидела дома. Сыновей у него и вправду не было, потому что двое детей, которых она ему родила, умерли, еще не выучившись говорить.
Неизвестно, вышло бы все так, как задумал Ван Тигр, или нет, но судьба снова ему помогла. В полях весна была в разгаре, снова налились почки на ивах, и персиковые деревья быстро оделись пышным цветом. Крестьяне сняли зимнюю одежду и, голые до пояса, снова работали в поле, и радовались, чувствуя мягкий ветерок и теплое, ласковое солнце на своем теле; военачальники пробудились тоже, и всю страну охватила весенняя тревога. И военачальники пробудились, полные воинственного задора, и рвались в битву; все старые нелады были обновлены и очищены от ржавчины, и старые споры обострились снова; каждый из военачальников пылал жаждой славы и стремился добиться лучшего места, пока весна не пришла к концу.
А в это время столица всей страны находилась в руках человека слабого и неспособного, и многие военачальники смотрели на столицу жадными глазами и думали, что овладеть ею было бы нетрудно. Одни подсчитывали людей, стоявших у них поперек дороги, другие уже заключили между собой союз и советовались о том, как захватить власть над страной, прогнать из столицы чужого ставленника и посадить туда человека по своему выбору, который служил бы их целям.
Среди этих военачальников Ван Тигр был покуда одним из самых незначительных, и более важные из них едва его знали, разве только на каком-нибудь сборище или пиршестве, где военные передают друг другу разные слухи, кто-нибудь из них говорил:
— Слышали вы про того начальника, который откололся от своего старого генерала и основался в такой-то провинции? Говорят, он хороший воин, а зовут его Тигром за вспышки гнева и лютый нрав и за густые черные брови.
Так услышал о нем главный военачальник той провинции, где находился теперь Ван Тигр, услышал он и о том, как Ван Тигр прогнал Леопарда, и ему это понравилось. Этот военачальник был одним из главных военачальников в стране, одним из тех, кто задумал сместить неспособного правителя и если не сесть на его место самому, то по крайней мере назначить туда своего ставленника, чтобы доходы со всей страны шли к нему в руки.
И потому этой весной, когда повсюду стало неспокойно, небывалым цветом расцвела жажда славы. На городских воротах, на стенах и везде, где проходит много народа, появились воззвания, и воззвания эти приказал расклеить военачальник той провинции. В них говорилось, что правитель плох, а народ в таком угнетении, и такого преступления перед небесами он больше допускать не намерен. Как он ни слаб, как ни малоумен, ему придется выступить на защиту народа. И выпустив такие воззвания, он стал готовиться к войне.
А народ, не умея ни читать, ни писать, и не знал о своем спасителе и только громко стонал, потому что новые налоги обременяли его землю, его урожаи и скот, а в городах — лавки и товары. Если люди стонали или жаловались вслух, то шпионы военачальника, подслушав их, кричали:
— Неблагодарный вы народ, вы не хотите платить даже за собственное спасение! Кому же другому платить солдатам, которые сражаются за вас и охраняют вас!
И люди платили, сколько было нужно, хоть и неохотно, боясь, что если они не уплатят, на них либо обрушится гнев теперешнего военачальника, либо явится какой-нибудь новый, победит их и начнет грабить сызнова, осмелев после победы.
Решившись вести войну, военачальник этой провинции стремился присоединить к себе каждого мелкого военачальника и генерала, и, услышав о бунте, который поднял Ван Тигр, он сказал гражданскому правителю:
— Не карай слишком тяжко этого нового генерала, которого зовут Ван Тигр. Я слышал, что он хороший вояка, храбрый и грозный, и я хочу, чтобы такие, как он, становились под мое знамя. Вся наша страна разделится надвое, может быть этой весной, а если не в этом году, то в следующем, и военачальники Севера объявят войну против военачальников Юга. И поэтому нужно помягче обойтись с этим человеком.
Хотя и говорят, что военачальники страны должны быть подчинены гражданским правителям, однако известно и доказано, что власть всегда переходит к тому, в чьих руках находится оружие, и каким образом мог бы безоружный человек, если даже право на его стороне, противиться военачальнику одной с ним области, у которого в распоряжении находятся солдаты?
Так судьба помогла этой весной Вану Тигру. Когда правительственная армия выступила против него, Ван Тигр стал во главе своих людей, а старого правителя послал на носилках вперед, а на случай измены посадил в засаду немало сильнейших и лучших солдат. Дойдя до места встречи, старый правитель вышел из носилок и, спотыкаясь, побрел по дорожной пыли, одетый в парадное платье и опираясь на двоих верных людей Вана Тигра. Генерал, посланный правительством, вышел к нему навстречу, и после того, как соблюдены были обычные церемонии, старик сказал, запинаясь по привычке:
— Тебе неверно донесли, господин мой! Этот Ван Тигр вовсе не бандит, а у меня на службе, он мой новый генерал, который охраняет ямынь и спас меня от бунта среди моих подчиненных.
Хотя генерал этому и не поверил, зная правду от своих лазутчиков, однако ему приказано было не трогать Ван Тигра и не терять людей в такой незначительной стычке, потому что каждое ружье понадобится для большой войны. И потому, выслушав старого правителя, он только слегка упрекнул его:
— Ты должен был бы известить об этом нас прежде, потому что мы вошли в расход, посылая солдат для наказания человека, которого считали мятежником. Тебе придется платить за то, что мы попусту издержали на этот поход: ты заплатишь десять тысяч серебряных монет.
Услышав об этом, Ван Тигр возрадовался и с торжеством повел своих людей обратно. И он в свою очередь ввел новый налог на соль сверх того, что полагалось обычно. И не прошло еще два раза по тридцать дней, как у него было уже десять тысяч серебряных монет, и даже более, потому что в тех местах много соли и ее вывозят оттуда будто бы даже в чужие страны.
Когда все было кончено, Ван Тигр стал еще сильнее прежнего и еще больше укрепился во власти, не потеряв при этом ни единого человека. Ему казалось, что этим он был обязан своей жене, и с тех пор он стал воздавать должное ее уму.
И все же он до сих пор не знал, кто она и что. Страсть попрежнему влекла его к ней, и, оставаясь с ней, он ни о чем другом не думал, но часто ему хотелось знать, какова была ее история. Однако, если он ее спрашивал, она всегда говорила уклончиво:
— Рассказывать об этом долго, я расскажу тебе как-нибудь зимой, когда не будет войны. А теперь весна, нужно сражаться и расширять свои владения, — и не время вести праздную болтовню.
И она в беспокойстве переводила речь на другое, и глаза ее блестели сухим и жестким блеском.
Тогда Ван Тигр понял, что женщина права, потому что над всею страной пролетела, словно на крыльях, весть о том, что весной будет война между генералами, какой не было уже лет десять, и люди тревожились, не зная, откуда поразит их война: по слухам, ее нужно было ждать чуть ли не со всех сторон разом. И все же оставалась земля, которую нужно было обрабатывать, и люди обрабатывали ее попрежнему, а в городах у купцов были лавки, и нужно было торговать, нужно было жить и кормить детей. И люди попрежнему жили своей жизнью, и хотя вздыхали перед надвигавшейся грозой, однако не бросали работы в ожидании того, что должно с ними случиться.
В этой области глаза всего народа были обращены на Вана Тигра, потому что он правил теперь открыто, и они знали, что налоги проходят через его руки. Старый правитель для вида оставался попрежнему на своем месте, но он был слишком стар, и все решалось Ваном Тигром. Да, Ван Тигр сидел теперь по правую руку правителя в зале суда, и старый правитель смотрел на него, когда нужно было вынести какое-нибудь решение, и деньги, которые прежде платили советникам, шли теперь в руки Вана Тигра и его верных людей. Но Ван Тигр оставался самим собой и брал только у богатых, а если приходил бедный человек и Ван Тигр знал о его бедности, то ему нечего было бояться. Многие из бедняков хвалили его. Но все ждали, что станет делать Ван Тигр этой весной, зная, что если он примет участие в большой войне, то им придется платить его солдатам и покупать для них оружие.
Ван Тигр советовался об этом деле и со своей женой и с верными людьми, но все еще не мог решить, что для него лучше. Военачальник провинции разослал приказ каждому генералу и командиру и военачальникам помельче, в котором говорилось:
«Становитесь под мое знамя с вашими солдатами, потому что настал час, когда все мы можем подняться ступенью или двумя выше».
Но Ван Тигр не знал, итти ему на этот призыв или нет, так как не мог решить, которая из сторон победит. Если он соединит свое имя с проигравшей стороной, ему это будет помехой и, может быть, погубит его, потому что он выдвинулся недавно. И он колебался, обдумывал и разослал своих лазутчиков, чтобы они подслушивали, высматривали и разузнали, которая сторона сильней и может победить. Ван Тигр сказал себе, что до тех пор, пока они не вернутся, он будет медлить и не станет ни на чью сторону, а тем временем война будет доведена почти до конца и станет ясно, кто выйдет из войны победителем, тогда он поторопится и примкнет к сильнейшему, чтобы последняя волна вынесла его наверх вместе с другими, и сам он не потеряет ни одного человека и ни одного ружья. Он разослал лазутчиков и стал ждать.
По ночам он говорил об этом с женой, потому что их любовь и его честолюбие были странным образом связаны; и когда он отдыхал, утолив свою жажду, он разговаривал с ней, как никогда ни с кем не разговаривал в жизни. Он делился с ней всеми своими замыслами и каждый раз заканчивал свою речь такими словами:
— Так я и сделаю, а если ты родишь мне сына, то все это будет сделано для него.
Но она не отвечала, когда он выражал эту надежду, а если он настаивал, то начинала тревожиться и заговаривала о чем-нибудь повседневном и не раз повторяла ему:
— Все ли ты обдумал и все ли готово к последней битве? — И часто замечала ему: — Лучшее оружие — хитрость, а лучшая битва — последняя, та, которая быстро и верно ведет к победе.
И Ван Тигр вовсе не замечал в ней холодности, оттого что сам был горяч.
Всю весну он провел выжидая, хотя в обычное время ожидание выводило его из себя, и теперь он не мог бы его вынести, не будь с ним этой новой для него женщины. Наступило лето, пшеницу убрали, жаркими и тихими солнечными днями везде по долинам раздавался с утра и до вечера стук цепов. На полях, где прежде стояла пшеница, поднялись высокие, частые стебли гаоляна и выкинули свои кисточки, и пока Ван Тигр выжидал, генералы на Юге заключали между собой союзы, так же как и генералы на Севере, а Ван Тигр все еще выжидал. Он очень надеялся, что победа останется не на стороне южан, чувствуя отвращение при мысли о том, что придется, может быть, заключить союз с этими маленькими, темнолицыми и хилыми людьми. Это было так ему противно, что иной раз, размышляя об этом, он говорил себе угрюмо, что если Юг победит, он уйдет и скроется на время в горах и будет ждать, пока война не примет другого оборота.
Но в ожидании он не оставался праздным. Он с новым рвением принялся обучать своих солдат, увеличивал свое войско, набирая в него молодых и здоровых людей, которые приходили к нему, и над новичками он поставил старых солдат, и армия его разрослась до десяти тысяч человек, и чтобы содержать ее, он повысил налоги на вино, на соль и на товары бродячих торговцев.
В это время его заботило, что у него мало оружия, и он видел, что придется сделать одно из двух: либо достать ружья хитростью, либо победить какого-нибудь военачальника и захватить у него оружие и патроны. Ружья было очень трудно достать, их привозили из чужих стран, и Ван Тигр не подумал об этом, когда выбрал себе область внутри страны. Он не владел ни одним портом на побережьи, а все порты охранялись, и нечего было надеяться провезти оружие контрабандой. Кроме того, он не знал никакого иностранного языка, не знали языков и бывшие при нем люди, и ему трудно было бы сговориться с иноземными купцами, и он думал, что в конце концов придется дать кому-нибудь небольшое сражение, потому что многим из его солдат не хватало ружей.
Как-то ночью он рассказал об этом своей жене, она сразу оживилась и принялась обдумывать, хотя часто оставалась равнодушной и не обращала на него никакого внимания. Теперь же, подумавши немного, она сказала:
— Ты говорил, что у тебя есть брат купец?
— Да, есть, — отвечал Ван Тигр в изумлении, — но ведь он торгует зерном, а не оружием.
— Ты ничего не понимаешь! — крикнула она нетерпеливо и властно, по своему обыкновению. — Если он купец и ведет дела с побережьем, он может купить ружья и провезти их контрабандой вместе со своими товарами. Я не знаю как, но сделать это можно.
Ван Тигр долго над этим думал, и снова ему показалось, что она очень умная женщина, и он сделал все по ее слову. На следующий день он позвал к себе рябого племянника, который очень вытянулся за этот год, — юноша неотлучно был при нем, выполняя разного рода поручения, когда было нужно, — и сказал ему:
— Поезжай к отцу и скажи, что ты приехал погостить, — и ничего больше. А когда останешься с ним наедине, передай ему, что мне нужно три тысячи ружей и что без них мне приходится очень трудно. Люди растут везде, но не ружья для них, а солдаты для меня бесполезны, если у каждого не будет по ружью. Скажи ему, что если он купец и ведет дела на побережьи, то может что-нибудь для меня придумать. Я посылаю тебя, потому что дело это нужно сохранить в тайне, а ты мне родной по крови.
Юноша был рад тому, что едет, охотно обещал хранить тайну и гордился таким поручением. И Ван Тигр выжидал снова, однако продолжал набирать людей под свое знамя, но принимал их с разбором, испытывая каждого, не боится ли он умереть.