Каждой весной, которая расцветала после долгой зимы, Ван Тигр чувствовал, что в нем пробуждаются честолюбивые замыслы, каждой весной он думал о великих войнах и о том, что нужно осмотреться и решить, как ему лучше расширить свои владения. Он послал лазутчиков узнать, собираются ли в этом году воевать генералы и как ему соединить войну для личных целей с общей войной, и говорил себе, что нужно подождать возвращения лазутчиков, теплой погоды и того часа, когда он услышит зов своей судьбы. Дело было в том, что молодость Вана Тигра миновала, и теперь, когда у него был сын, он стал уравновешеннее, и не было в нем прежней тревоги, гнавшей его из дому на поле битвы. Каждую весну он говорил себе, что должен выступить и совершить то, что было предназначено ему совершить в своей жизни, хотя бы ради сына, и каждую весну отыскивалась какая-нибудь основательная причина, из-за которой приходилось откладывать поход до другого года. А кроме того, в годы юности его сына не было ни малых, ни больших войн. По всей стране было много мелких военачальников, каждый из них держался своей маленькой области, и не было ни одного великого полководца, чтобы стать над ними всеми. И поэтому Ван Тигр считал, что безопаснее и лучше подождать еще один год, а когда проходила весна, то и еще один год, и он был уверен, что когда-нибудь настанет время и час его пробьет, и тогда он выступит в поход и возвратится победителем. Но наступила весна, когда сыну его исполнилось тринадцать лет, и от старших братьев Вана Тигра прибыл посланный с печальным известием, что сын Вана Помещика томится в городской тюрьме. Братья прислали вестника с тем, чтобы Ван Тигр замолвил словечко правителю своей провинции и помог молодому человеку освободиться из тюрьмы. Ван Тигр выслушал просьбу и подумал, что это очень хороший случай проверить свою силу в столице провинции и свое влияние на военачальника той провинции. И потому он отложил задуманный поход еще на один год, чтобы выполнить просьбу братьев, гордясь тем, что старшие прислали с просьбой к нему, младшему брату, и с презрением думал о том, что сына их можно было посадить в тюрьму, чего никогда не могло случиться с его собственным сыном.
Вот как это случилось и вот как попал в тюрьму сын Вана Помещика.
Сыну этому шел теперь двадцать восьмой год, а он все еще женат не был, даже и не помолвлен. А произошло это потому, что в юности он ходил год или два в школу нового образца и там выучился очень многому и между прочим тому, что жениться на девушке, которую выбрали родители, — значит быть в рабстве у старых обычаев, и что все молодые люди сами должны выбирать себе жен из девушек, с которыми они виделись, говорили и которых могли полюбить. И потому, когда Ван Помещик начал перебирать всех девушек на выданьи, чтобы выбрать невесту для старшего сына, этот сын взбунтовался, заупрямился, надул губы и сказал, что сам выберет себе жену.
Сначала Вана Помещика и его жену оскорбило такое намерение, и в этот единственный раз они действовали согласно, и госпожа с горячностью кричала на сына:
— Где же ты увидишь девушку из хорошей семьи так близко, чтобы говорить с ней, и как ты узнаешь, нравится она тебе или нет? И кому же лучше выбирать, как не родителям, которые воспитали тебя и знают особенность твоего ума и характера?
Но молодой человек вспылил и приготовился спорить и, откинув длинные шелковые рукава и отведя белой холеной рукой черную прядь волос с бледного лба, закричал в свою очередь:
— Ни ты, ни мой отец не знаете ничего, кроме старых обычаев, которые давно вывелись, вы не знаете, что на Юге все богатые и образованные семьи позволяют сыновьям самим выбирать себе жен!
И заметив, что отец с матерью переглянулись и отец вытер лоб рукавом, а мать поджала губы, он снова закричал:
— Что ж, только просватайте меня, и я уйду из дому, и вы больше никогда меня не увидите!
Это испугало родителей, и Ван Помещик поторопился сказать:
— Да скажи нам, какую девушку ты любишь, и мы посмотрим, нельзя ли это устроить!
Сказать по правде, молодой человек не видел такой девушки, на которой хотел бы жениться, потому что он знал только таких женщин, которых нетрудно было купить, но ему не хотелось говорить, что у него нет любимой девушки, и он только надул красные губы, сердито разглядывая холеные ногти. Но он смотрел с такой злобой и упрямством, что и на этот раз и каждый раз, как заговаривали об этом деле, они принуждены были успокаивать его, говоря; «Ну, ну, оставим это!» И в самом деле, Вану Помещику дважды приходилось отказываться от невест, уже начав переговоры, потому что молодой человек, услышав о них, поклялся, что повесится на потолочной балке, как повесился его брат, и это так ужаснуло его мать и отца, что они оба раза ему уступили.
Однако время шло, и Вану Помещику с женой все больше и больше хотелось видеть сына женатым, потому что он был их старший сын и первый наследник, и его сыновья были бы первыми среди внуков. К тому же Ван Помещик хорошо знал, что сын его ходит по чайным домам и там расточает свою молодость, и хотя он знал, что таковы все молодые люди, которым нет нужды работать ради того, чтобы быть сытыми и одетыми, однако беспокоился за сына, и оба они с женой боялись, что если он женится в скором времени, то приведет какую-нибудь ветреную девушку из чайного дома, которую еще можно было бы взять наложницей, но жениться на такой — позорно. Но юноша, когда они говорили ему o своих страхах, безжалостно заводил речь о том, что теперь юноши и девушки освободились от родительской власти, что мужчины и женщины свободны и равны, и много говорил он таких же неразумных речей, и родителям его оставалось только молчать, потому что язык у сына был такой бойкий, что отвечать ему было довольно трудно, и они скоро научились не возражать ему в то время, как он горячо изливал свое недовольство, сверкая глазами на стариков и ежеминутно отбрасывая назад свои длинные волосы и приглаживая их мягкой и белой рукой. Но когда он уходил, выговорившись, потому что был непоседлив и не любил долго оставаться дома, жена с упреком смотрела на мужа и попрекала его:
— Это ты со своими распутными привычками научил его всему этому, от родного отца он научился ходить к девушкам из чайного дома, вместо того чтобы довольствоваться одной честной женщиной.
Она провела рукавом по глазам и вытерла сначала один глаз, а потом другой, чувствуя себя очень обиженной. А Ван Помещик был в большой тревоге, зная, что такое кроткое вступление могло повести к большой буре, потому что чем больше старела его жена, тем праведней и неуживчивей она становилась. Он поспешно встал и сказал очень покорно:
— Ты знаешь, что теперь я уже не тот, что прежде, и всегда слушаюсь твоих советов, и если ты найдешь выход из этой неурядицы, я сделаю по-твоему, обещаю тебе!
Сказать по правде, жена его ничего не могла придумать для усмирения строптивого сына, и Ван Помещик видел, что в ней поднимается раздражение и что ей нужно успокоиться, и потому поспешил уйти из дому. Проходя двором, он увидел, что вторая его жена, сидя на припеке, укачивает ребенка, и торопливо сказал ей:
— Ступай отнеси что-нибудь госпоже, потому что она гневается. Отнеси ей чаю, или молитвенник, или еще что-нибудь, постарайся угодить ей и скажи, что о ней лестно отзывался какой-нибудь священник или еще что-нибудь в этом роде!
Женщина послушно встала и пошла с ребенком на руках, а Ван Помещик, выйдя на улицу и раздумывая, куда бы ему отправиться, благословлял тот час, когда увидел вторую свою жену, потому что, если бы он остался один с госпожой, ему пришлось бы плохо. А вторая жена с годами становилась все более спокойной и кроткой, и в этом Вану Помещику посчастливилось, потому что когда две женщины имеют общего мужа, они часто ссорятся и поднимают крик, особенно, если одна из них, а то и обе любят своего господина.
Эта вторая жена утешала Вана Помещика, незаметно помогая ему в мелочах, и делала для него то, чего не хотели делать слуги. Потому что слуги знали, кто глава в доме Вана Помещика, и когда он громко звал кого-нибудь из слуг или служанок, те отвечали: «Да, сейчас иду!», а сами мешкали или совсем не являлись на зов, и если Ван Помещик начинал ворчать, слуга оправдывался: «Госпожа приказала мне сделать то-то и то-то» — и господину приходилось молчать.
Но вторая жена тайком оказывала ему услуги, и она же утешала его. Когда он возвращался с оставшихся у него участков земли не в духе и усталый, она заботилась о том, чтобы ему был горячий чай, а если это было летом, чтобы в колодце для него охлаждалась дыня, и когда он принимался за еду, она садилась рядом: и обмахивала его веером, приносила воды обмыть ему ноги, доставала чистые чулки и башмаки. Ей он изливал и все свои огорчения и нелады, и самыми важными из них были огорчения от арендаторов, и горько жалуясь, он говорил ей:
— Да, а сегодня эта старуха, у которой зубы торчат в разные стороны, мать арендатора с западного участка, налила воды в корзину с зерном, когда ее взвешивал управитель, — он такой дурак, а может быть, и мошенник, и они подкупают его, чтобы он смотрел сквозь пальцы, да я-то видел, как подскочили весы!
И она отвечала, успокаивая его:
— Не думаю, чтобы они тебя обманывали: ты такой умный, я не видывала человека умнее тебя.
Ей же он жаловался и на непокорного сына, и в этом она тоже его утешала; и теперь, идя то улице, он мечтал, как расскажет ей, что госпожа обошлась с ним немилостиво, и предвкушал, как она ответит ему кротко и скажет, как говорила не раз:
— Для меня нет лучше человека, чем ты. И лучшего мужа я не прошу, я готова поклясться, что госпожа не знает, каковы все мужчины, и насколько ты лучше их всех!
Да, устав от сына и жены и от всех своих хлопот с теми участками земли, которых он не решался продать, Ван Помещик все больше привязывался ко второй своей жене и думал, что из всех женщин, за которыми он бегал, только эта одна была ему утешением, и говорил себе самому:
— Из всех, кого я кормлю, только она одна понимает, что я за человек!
А в тот день сердце его особенно переполнилось раздражением на сына, потому что сын снова его огорчил.
В то самое время, как Ван Помещик шел, задумавшись, по улице, сын его отправился к одному приятелю и там самым удивительным образом встретился с девушкой, которая понравилась ему. Этот приятель, к которому шел молодой человек, был сыном начальника полиции в том городе, и сын Вана Помещика постоянно играл с ним в кости, предпочитая его общество всякому другому, так как азартные игры были теперь запрещены новым законом, а в случае беды сыну начальника полиции легко было избежать наказания и его приятелям также, потому что отец его был человек влиятельный.
В этот день сын Вана Помещика решил поиграть немного в кости, чтобы облегчить свое сердце от гнева и забыть о докучавших ему родителях, и потому отправился в дом приятеля.
Когда ему открыли дверь, он сказал свое имя слуге и сел дожидаться в приемной, нахмуренный и занятый своими мыслями. Вдруг дверь во внутренние покои растворилась, и вошла очень хорошенькая молодая девушка. Если бы она была обыкновенная девушка, то, увидев, что молодой человек сидит один, она должна была бы закрыться рукавом и как можно скорей уйти обратно. Но она не ушла. Она очень спокойно взглянула на молодого человека, взглянула прямо и ничуть не смущаясь, но без кокетства, и, встретив этот спокойный, прямой взгляд, он первый опустил глаза. Он видел, как мог бы увидеть каждый на его месте, что, несмотря на свою смелость, она была достойная и хорошая девушка, но из тех, которые придерживались новых правил. Черные волосы были у нее коротко подстрижены, ноги не забинтованы, и одета она была в прямое длинное платье, какие носят новые девушки, и так как стояла поздняя весна, платье это было из мягкого шелка, цвета пуха на гусенке.
Сказать по правде, сыну Ваш Помещика, несмотря на его задорные речи, до сих пор не представлялось случая познакомиться с такой девушкой, на которой он хотел бы жениться. Если он не играл в кости, не бражничал, не веселился где-нибудь, то весь его день проходил в чтении романов. Старинных повестей он не любил, но жадно читал новые романы, повествующие о свободной любви между девушкой и мужчиной, и мечтал о девушках благородного происхождения, не куртизанках, но свободных в обращении, не застенчивых и не робеющих с мужчинами, — как раз такую он искал для себя. Но он не знал такой девушки, потому что свобода эта водилась больше в книгах, чем в жизни. Теперь же ему показалось, что эта девушка именно та, которую он искал, и его податливое сердце сразу загорелось от ее спокойного, смелого взгляда, потому что сердце его было похоже на разложенный костер, и стоило только к нему поднести факел, чтобы оно вспыхнуло огнем.
В один миг его охватила такая сильная любовь к этой девушке, что он сидел, словно пораженный громом; он не сказал ей ни слова, и она прошла мимо, а он все сидел, и когда вошел его товарищ, сердце его билось так, что готово было разорваться, и с пересохшим ртом он пролепетал:
— Кто эта девушка?
Приятель его отвечал небрежно:
— Это моя сестра; она учится в чужеземной школе на побережьи и приехала домой на весенние праздники.
Тогда сын Вана Помещика не выдержал и спросил с запинкой:
— Она еще не замужем?
Брат ее засмеялся и сказал:
— Нет, она очень упряма и вечно ссорится с родителями, потому что не хочет выходить замуж по их выбору.
Сын Вана Помещика слышал этот ответ — и словно чашу с вином поднесли к его жаждущим устам: он ничего больше не сказал и начал играть с ним в кости. Но во время игры он был очень рассеян, потому что сердце его было охвачено пламенем и сгорало в нем. Он скоро извинился и торопливо ушел домой, заперся там в своей комнате и, оставшись один, почувствовал, что неразрывно связан с этой девушкой. И он шептал самому себе, какой это позор, что и она тоже должна терпеть от родителей, и говорил, что он будет добиваться ее только такими путями, какие достойны человека в новые, свободные времена. Нет, он не желает никаких посредников: ни свахи, ни родителей, ни даже своего приятеля, а ее брата. И спеша, как в лихорадке, он схватил те книги, которые раньше читал, и начал их перелистывать, отыскивая, какие письма писали новые герои своим возлюбленным, и сам написал ей такое же письмо.
Да, он написал девушке, начав письмо всеми учтивыми словами, какими полагалось начинать, а под тем, что написал, поставил свое имя. В письме говорилось, что он свободен духом и понял, что она также свободна, и потому она для него подобна солнечному лучу, цвету лепестков пиона, музыке флейты и что во мгновение ока она вырвала сердце из его груди.
Потом, написав все это, он отослал письмо со своим личным слугой и, дожидаясь у себя дома ответа, был в такой лихорадке, что родители понять не могли, что такое с ним творится. Когда слуга вернулся и сказал, что ответ будет позже, молодому человеку оставалось только ждать, но ожидание было для него невыносимо; он возненавидел всех в доме и закатывал оплеухи младшим братьям и сестрам, как только они подходили близко, и ворчал на слуг, так что даже добродушная наложница отца заметила ему:
— Так бесятся только собаки! — и увела своих детей подальше от него.
Через три дня посланный принес ответ, и молодой человек, который целыми днями торчал у ворот, схватил его, убежал к себе в комнату и разорвал письмо пополам, торопясь его вскрыть. Он сложил разорванные половинки вместе и прочёл письмо. Почерк у нее был очень смелый и красивый, и, написав учтивое вступление и извинившись за свою смелость, она говорила: «Я тоже свободна духом и не желаю, чтобы родители меня принуждали в чем бы то ни было».
Этим она тактично дала понять, что относится к нему благосклонно, и молодой человек был вне себя от радости.
Так это началось, но скоро даже длинных писем стало для них мало, нужно было встретиться, и раз или два они встречались у боковой калитки в доме девушки. Оба они робели, хотя ни тот, ни другая не хотели этого показывать, и от этих торопливых встреч и от множества писем, которыми они обменялись, и оттого, что слуг нужно было подкупать и нельзя было подписывать письма своим именем, любовь эта разгоралась все жарче и жарче, а так как ни юноше, ни девушке никогда не приходилось отказывать себе в том, чего очень хотелось, они и теперь этого не сделали. На третьем свидании молодой человек сказал с большим жаром:
— Я хочу на тебе жениться, и ждать я больше не могу, так я и скажу отцу!
И девушка ответила ему очень настойчиво:
— И я тоже скажу отцу, что отравлюсь, если он не позволит мне выйти за тебя.
Так они и сказали своим отцам, и если Ван Помещик был даже рад, что выбор сына пал на девушку из такого почтенного дома, и немедленно принялся хлопотать о браке, то отец девушки заупрямился и не желал такого мужа для своей дочери. Нет, он был начальник полиции, имел своих шпионов повсюду, и потому, зная о молодом человеке многое, чего не знали другие, он прикрикнул на свою дочь:
— Как, за этого бездельника и щеголя, который все время проводит в чайных домах и игорных притонах?
И он приказал слугам держать девушку под замком на ее дворах, пока ей не придет время возвращаться в школу, а когда она прибежала, взбешенная, объясняться с ним, надеясь его упросить, он не стал с ней разговаривать, и в то время, как она его убеждала, он то напевал что-то, то брался за книгу, а когда она вышла из себя и начала говорить слова, какие не подобает говорить девушке, он повернулся к ней и сказал:
— Я так и знал, что нужно было держать тебя дома и не посылать в школу. От этого учения девушке один вред, и если б можно было начать сначала, ты бы у меня была такая же скромная и неученая, как твоя мать, и я давно уже выдал бы тебя замуж за хорошего человека. Да я и теперь так сделаю!
И он так на нее заревел, что она задрожала от страха.
Тогда молодые люди стали писать друг другу красноречивые и полные отчаяния письма, и слуги разбогатели от подачек, нося их из одного дома в другой. Но юноша томился дома и не ходил играть ни в карты, ни в кости, и родители видели, как он томился, и не знали, что делать. Ван Помещик тайно через третьих лиц послал взятку начальнику полиции, но тот, хотя и брал взятки, на этот раз не согласился ее принять, и все они были в отчаянии. А молодой человек лишился аппетита и всё говорил, что повесится, так что Ван Помещик совсем растерялся.
Как-то вечером, когда молодой человек прогуливался позади того дома, где жила его возлюбленная, он увидел, что маленькая потайная калитка открылась, и служанка, которая носила письма, выглянула и подозвала его. Он подошел нерешительно и боязливо, но сердце все же влекло его вперед, а войдя, увидел, что позади калитки на маленьком дворике стоит его возлюбленная, — она была очень настойчива и решительна, и у нее много было всяких планов. Но теперь, когда они очутились лицом к лицу, слова у них не так легко шли с языка, далеко не так легко, как ложились на бумаге, и, сказать по правде, молодой человек боялся, как бы его не застали здесь, куда ему ни в коем случае нельзя было приходить. Но девушка была настойчива и в своей самонадеянности хотела поставить на своем и потому сказала:
— Нечего смотреть на стариков. Давай убежим куда-нибудь вместе, и тогда они испугаются позора и позволят нам жениться. Я знаю, отец меня любит, я у него — единственная дочь, а мать моя умерла, ты же старший сын у своего отца.
Не успел еще молодой человек собраться с духом и ответить ей так же решительно, как в дверях дома появился неожиданно начальник полиции: один из слуг, не ладивший со служанкой девушки, в отместку донес на них, и начальник полиции крикнул своим прислужникам:
— Свяжите его и бросьте в тюрьму, он посягнул на честь моей дочери!
Молодому человеку не посчастливилось: отец его возлюбленной был начальник полиции и мог кого угодно посадить в тюрьму, — у другого не было бы такой власти, и без взятки он не смог бы арестовать юношу. По приказу начальника молодого человека потащили в тюрьму, а девушка взвизгнула, уцепилась за его руку и стала кричать, что ни за кого другого она не пойдет и лучше проглотит свои серьги. Но старик отец невозмутимо повернулся к прислужникам и сказал:
— Смотрите за ней, и если она хоть на минуту останется одна и сделает то, что говорит, то вы мне за это ответите.
И он ушел, как будто не слыша ее стонов и криков, а служанки не осмеливались оставить ее одну, опасаясь за свою судьбу, и молодой девушке не удалось покончить с собой.
А начальник полиции послал известить Вана Помещика, что сын его посажен в тюрьму за то, что покушался на честь родной дочери начальника, и, послав такое известие, он сел в своей приемной и стал ждать. В доме же Вана Помещика поднялся переполох, и Ван совсем растерялся и не знал, что ему делать. Он немедленно послал хорошую взятку, собрав все серебро, какое у него было, с трудом облачился в свой лучший халат и сам отправился с извинением к начальнику полиции, но тот вовсе не намеревался так легко покончить с этим делом и велел привратнику передать, что он заболел от таких огорчений и никого принять не может, а когда принесли взятку, он отослал ее обратно, говоря, что Ван Помещик не за того его принял и что купить его нельзя.
Тогда Ван Помещик, вздыхая, вернулся домой, он понял, что взятка была слишком мала, а так как это случилось перед жатвой пшеницы, то серебра у него почти не было, и он знал, что ему придется просить помощи у брата. А еще сын его сидел в тюрьме, и нужно было еще послать еды и постель, чтобы облегчить его участь. Распорядившись об этом и послав за Ваном Купцом, Ван Помещик сел в своей комнате, опустив голову на руки, и стал ждать, а жена его, забыв всякие приличия, ворвалась к нему и в отчаянии призывала всех богов в свидетели того, что ей приходится терпеть в этом доме.
Но на этот раз Ван Помещик не тронулся с места, несмотря на все ее вопли и упреки, потому что он до глубины души был потрясен тем, что сын его очутился во власти начальника полиции. Но Ван Купец пришел очень спокойно, делая равнодушное лицо, как будто он ничего не знает, хотя слух уже облетел весь город, и так как история была соблазнительная и непристойная, ее уже знала каждая служанка, знала и его жена, и не только рассказала ему, но и прибавила от себя, с величайшим удовольствием повторяя все снова и снова:
— Я так и знала, что из сыновей этой женщины ничего хорошего не выйдет, да и отец у них тоже распутный.
Но теперь Ван Купец сидел и слушал эту историю в том виде, как рассказывали ее отец и мать молодого человека, а они старались изобразить проступок молодого человека сущим пустяком, и Ван Купец притворялся, что верит его невинности и думает только о том, нельзя ли как-нибудь похитрее освободить его. Он как нельзя лучше понимал, что брат хочет занять у него денег, и придумывал, как ему извернуться и избежать этого. Когда рассказ был окончен и мать юноши залилась слезами, он сказал:
— Правда, серебро очень полезно, когда имеешь дело с чиновниками, но есть нечто более полезное — это сила оружия. Мы еще успеем истратить все, что у нас есть, но сначала попросим нашего брата, который теперь генерал и занимает высокое положение, чтобы он пустил в ход все свое влияние и похлопотал у военачальника своей провинции. Пусть тот пошлет приказ нашему правителю, и тогда правитель велит начальнику полиции освободить твоего сына. Вот тогда можно дать кой-кому немного серебра, это поможет делу.
Этот план всем показался очень хорошим, и Ван Помещик дивился, что он не пришел ему в голову раньше, и в тот же самый день и час он послал вестника к Вану Тигру, и вот почему Ван Титр узнал об этом.
Ван Тигр увидел в этом хороший случай испытать свое влияние и власть, не говоря о том, что его долг был помочь братьям. Он написал вежливое и почтительное письмо военачальнику провинции, приготовил подарки, и отослал все это с верным человеком, дав ему провожатых в охрану от бандитов. А генерал, получив дары и прочтя письмо, подумал и решил, что хорошо воспользоваться этим случаем и укрепить свою связь с Ваном Тигром на случай войны: если он окажет эту милость, Ван Тигр будет ему обязан, а генералу ничего ие стоило освободить юношу из тюрьмы, потому что с такой мелкой сошкой, как начальник полиции в каком-то городке, он вовсе не считался. И он известил Вана Титра, что исполнит его просьбу, и сказал об этом гражданскому правителю, а тот послал указ правителю области, а правитель области переслал этот указ правителю того города, в котором жили братья Вана.
Ван Купец стал теперь еще изворотливей прежнего, еще хитрее и не сделал ни одного шага без того, чтобы не дать кому следует серебра, и каждый, причастный к этому делу, чувствовал себя вознагражденным по заслугам, но не настолько, чтобы алчность заставила его во второй раз обратиться за деньгами к тому же источнику. В свое время начальник полиции получил указ, а Ван Помещик и Ван Купец внимательно следили, когда наступит эта минута, зная, что по своей воле никто не захочет осрамиться на весь город, и как только он получил указ, братья отправились к нему с хорошей взяткой и множеством извинений и просили начальника полиции от себя, как будто бы ничего не знали об указе свыше. Нет, они кланялись и просили его простить юношу, и наконец он принял деньги небрежно и снисходительно, как человек, оказывающий милость. Потом он приказал освободить молодого человека и, пожурив его, отослал домой.
А братья устроили большой пир для начальника полиции, — тем и кончилось дело, потому что молодой человек был опять на свободе, и любовь его несколько остыла в тюрьме.
Но девушка стала еще настойчивей прежнего и снова приставала к отцу. На этот раз он оказался уступчивей, потому что понял, как могущественно семейство Ванов и какой важный военачальник младший из трех братьев и как много денег у Вана Купца, и, послав сваху к Вану Помещику, сказал:
— Поженим наших детей и скрепим нашу новую дружбу.
Так дело было доведено до конца; устроили помолвку и свадьбу назначили на первый же счастливый день. И Ван Помещик с женой вздохнули легко и были как нельзя более счастливы. А жених, хотя и ошеломленный таким необыкновенным оборотом дела, чувствовал, что к нему возвращается понемногу прежняя страсть, и был доволен, а девушка торжествовала.
Но для Вана Тигра все это значило очень мало, если не считать одного: он знал теперь, что в своей провинции он человек влиятельный и что военачальник заискивает в нем, и сердце его преисполнилось гордостью. Когда все это было улажено, весна уже сменилась летом, и Ван Тигр сказал себе, что до сих пор ему было некогда, a теперь время года уже позднее, и потому отложил задуманную войну еще на один год. Это было тем легче сделать, что теперь он был уверен в себе и своем положении, тем легче, что в начале лета вернулись один за другим его лазутчики и донесли, что на Юге идет слух о войне, но им неизвестно, что это за война и кто в ней главный. Услышав это, Ван Тигр понял, почему военачальник провинции так заискивает в нем и зачем ему нужно войско Вана Тигра. И он стал ждать следующей весны и событий, которые она принесет.
И как всегда, Ван Тигр жил вместе с сыном. Мальчик степенно делал все, что входило в его обязанности, и Ван Тигр по своей привычке молчаливо и с удовольствием следил за ним. Часто он пристальным взглядом смотрел на сына и любил подолгу смотреть на его полудетское и полуюношеское лицо. Не раз, когда он рассматривал лицо сына, склоненное над какой-нибудь книгой или работой, Вана Тигра поражало что-то странно знакомое в очертаниях широких, выдающихся скул и крепко сжатых губ. Рот был некрасивый, но крепко сжатый и резко очерченный для такого юного возраста.
И как-то ночью Вану Тигру пришло в голову, что это знакомое выражение в нем от бабушки, родной матери Вана Тигра. Да, Ван Тигр помнил это выражение у своей матери, хотя ясно представлял ее себе только такой, какой она была при смерти, и румяное лицо мальчика было совсем не похоже на бледное лицо умирающей. Ho сильнее всякого воспоминания было какое-то чувство, которое говорило Ван Тигру, что у сына его каждое движение так же медленно и беззвучно, как у его покойной матери О Лан, и что губы и глаза его сына имеют то же серьезное выражение, что и у нее. Иногда Ван Тигр чувствовал что-то смутно знакомое во всем облике сына, на сердце у него становилось теплей, и тогда он любил сына еще глубже и чувствовал себя еще тесней связанным с ним, сам не понимая причины.