Трупы павших в бою солдат и офицеров сжигали на большом поле. Вокруг ровными рядами, четырехугольником построилась вся бригада; даже легко раненные притащились из полевого лазарета, чтобы присутствовать при этой торжественной церемонии. Сжигали долго.
В центре четырехугольника суетились священники, офицеры. Прямо на землю ставили маленькие фанерные ящички, обтянутые кусочками белой марли[51]. Это были урны с прахом павших в бою. Число их все увеличивалось. Наконец, когда все трупы были сожжены, священники пошли вместе с командованием бригады вдоль урн. Священники негромко приговаривали, офицеры шли молча. Командир бригады вышел в центр поля и обратился к солдатам с речью. Где-то в задних рядах зашумели.
— Солдаты! Мы выполняем великую миссию, возложенную историей на Японскую империю. Мы завоевываем Азию для того, чтобы покорить весь мир. Никакие жертвы не должны беспокоить вас…
Протолкавшись сквозь ряды, на поле выбежал офицер разведки. Подойдя к генералу, он прервал его речь и тихо доложил ему:
— Шестая бригада требует немедленной помощи. Китайцы угрожают ей полным разгромом. Она несет огромные потери.
Генерал, не окончив своей речи, махнул рукой, подозвал к себе офицеров и приказал выступать. Батальоны строились в походные колонны здесь же, на поле, и поспешно уходили в сторону шоссейной дороги Шанхай — Нанкин. Солдаты проходили мимо командира бригады и стоявших возле него офицеров. Генерал задержал две роты последнего батальона и приказал им сопровождать урны с прахом японских солдат и офицеров[52].
— Возьмем Нанкин, оттуда отправим их в Японию, — бросил он командирам рот.
Генералу и офицерам, сопровождавшим его, подали легковую машину, и они поехали тоже в сторону шоссе.
Солдаты расположились на поле, возле урн. Был полдень, солнце сильно припекало, солдаты потели. Вызванные грузовики прибыли лишь часа через три. Их нагрузили урнами доверху, и они медленно покатили через поле в сторону шоссе. Командиры рот забрались в кабины шоферов, а солдаты с унтерами и лейтенантами форсированным маршем двинулись за ними. На разбитом снарядами шоссе грузовики высоко подпрыгивали, поднимая тучи густой, едкой пыли. Урны от тряски падали на землю, и процессия задерживалась. Солдаты заново увязывали белые ящички.
Вскоре нагнали обоз бригады. Начальник обоза, размахивая руками, рассказывал офицерам:
— Китайцы отступили. Оказывается, кроме нашей бригады, на помощь шестой пришла вся восьмая и тринадцатая дивизии. Китайцы этого не ожидали. Теперь сражение идет уже на окраинах Нанкина. Теперь надо ехать прямым путем в город…
Возле переднего грузовика с урнами стоял на-часах молодой солдат Кендзи Мицухара. Он безучастно слушал торопливую болтовню начальника обоза, переминаясь с ноги на ногу.
«Теперь прямо в Нанкин, — думал он. — Очень хорошо. Значит, правду говорили, что войне этой скоро будет конец. Взять только Нанкин! Правда, сперва говорили так же, когда Шанхай брали. Нанкин в Китае — все равно, что в Японии Токио. Это, конечно, верно: если взять Нанкин, тогда войне будет конец. И тогда домой. Очень хорошо это — домой!»
Взгляд Кендзи упал на урны, обвязанные белой марлей. Они горой высились на грузовике.
«Интересно, где урна Ито Мосабуро, — на этом грузовике или на другом? Все-таки мы очень дружили, да и из одной деревни. Дома спрашивать будут, а что я им скажу? Убит во славу императора, и все».
— Однако китайцы не такие уж трусливые, как наши офицеры говорят. Вот сколько положили наших! — Кендзи с грустью посмотрел на грузовики с урнами.
Последние слова Кендзи произнес вслух и поэтому испуганно взглянул на разговаривавших офицеров. «Не слышали! — облегченно вздохнул Кендзи. — Лучше и не думать об этом», решил он.
Внезапно сверху зашумели моторы самолетов.
— Это наши! — радостно закричал начальник обоза. — Они возвращаются из Нанкина: отбомбили.
Все подняли головы к небу. С востока приближались самолеты. Их было девять, они летели низко, тесной стайкой. Лучи закатного солнца обесцветили плоскости машин, глазам было больно смотреть на них. Самолеты снизились еще больше. И вдруг сразу в нескольких местах упали бомбы. Взрывы, следовавшие один за другим, вырывали огромные ямы, высоко подбрасывали в воздух грузовики.
Одна бомба взорвалась очень близко, и испуганный Кендзи залез под грузовик и пролежал там все время бомбежки, ни о чем не думая, уткнув лицо в землю, вздрагивавшую от взрывов. Когда самолеты улетели, Кендзи вылез из-под грузовика, оглянулся по сторонам, Зажмурился и опустился на корточки. Вокруг валялись изуродованные грузовики, обозные повозки, люди. Отовсюду неслись стоны и вопли раненых.
«А говорили, что они воевать не умеют и что у них нет самолетов!» обозлился Кендзи.
Грузовик, возле которого стоял Кендзи, уцелел. Урны от сотрясения воздуха переместились к одному борту. Там, где стояли офицеры и начальник обоза, бомба вырыла глубокую яму. Рядом с ней лежал начальник обоза. Кендзи подошел к нему и увидел, что он мертв.
Все автомашины были исковерканы. Поэтому с уцелевшего грузовика торопливо сбросили урны прямо на землю и приказали солдатам взять по одной и нести до Нанкина. В грузовик уложили «боеприпасы» — огромные чемоданы и узлы, принадлежащие офицерам. Солдаты были недовольны этим, но никто не осмелился сказать что-нибудь вслух.
Кендзи взял одну урну, раздобыл кусок марли и подвязал ею коробку себе за шею. Урна была легкой, но неудобной. Когда остатки рот построились и пошли дальше вдогонку бригаде, Кендзи заметил на урне надпись. Он медленно разбирал ее на ходу:
«Тридцать третья дивизия действующей японской императорской армии в Китае. Пятая бригада, второй полк, третья рота первого батальона. Рядовой второго разряда Ито Мосабуро. Префектура Ибараки, уезд Циба, деревня Кояма, Япония…».
От неожиданности у Кендзи даже подкосились ноги. Он побледнел, ему стало не по себе.
«Значит, я буду наступать на Нанкин вместе с мертвым Ито! Так захотело небо. Он был моим другом и земляком».
Кендзи не мог отвести взгляда от надписи на урне. Он бездумно перечитывал ее раз за разом. И урна казалась ему все тяжелее и тяжелее. Словно не невесомый прах лежал в ней, а большое и тяжелое тело его земляка Ито Мосабуро.
К вечеру остатки рот подтянулись к тылу действующей бригады. Впереди шли упорные, тяжелые бои на самых подступах к городу.
Несмотря на превосходство японских сил, китайцы упорно оборонялись. Неумолчно грохотала артиллерия, обстреливая улицы города; где-то в стороне рвалась и рассыпалась со звоном шрапнель. В тыл, к полевым лазаретам, без конца проносили раненых. Их мучительные стоны наполняли вечерние сумерки. Внезапно к остаткам рот подскакал на взмыленной маленькой лошадке командир батальона и приказал прорываться в город, объятый огнем.
Нанкин горел, подожженный японцами. Ветер играл огнем, взмывая к небу величественные столбы искр и пламени. Китайцы медленно отступали, защищая каждую пядь своей земли. Солдаты бросились вперед, откинув за спины белые урны.
Чем ближе к Нанкину, тем страшнее грохотала, полыхала война. Огненные языки пламени метались в темноте, зловеще озаряя окрестности города. Рвались снаряды и бомбы, высоко в небе перемешивались люди, кони, земля.
Кендзи полз на коленях, напряженно пригибаясь к земле. В темноте он и другие солдаты наползали на мертвые тела, но когда они натыкались на раненых, те истошно кричали и плакали в беспамятстве. Это были свои, японцы. Кендзи узнавал их по крикам. «Сколько же здесь полегло?» мелькнуло у него в голове.
— Вперед! — яростно крикнул взводный.
И Кендзи, опять привалившись к земле, пополз вперед. Теперь уже было светло. Пылающий город освещал путь наступавшим. Впереди Кендзи, с боков, позади ползли по земле, через трупы солдаты его батальона с урнами на спинах.
— Марш мертвецов! — исступленно крикнул Кендзи.
В грохоте пулеметной пальбы и треска китайских гранат этот крик никто не услышал.
— Домо-о-ой! — опять завопил Кендзи, припадая к земле и продираясь вперед.
Подскакивая, урна била его по спине.
— Банзай! — вдруг над самым ухом Кендзи закричал взводный. — Банзай!
Солдаты вскочили на ноги и бросились вперед, вытянув перед собой короткие ружья с широкими штыками. Навстречу им прямо из огня выскочили из города люди. Они бежали молча. И когда уже казалось, что японские штыки проткнут этих смельчаков, они швырнули в лица японцам гранаты.
Кендзи высоко подбросило взрывом, и, падая на землю, он вспомнил о друге и земляке Ито Мосабуро, чей прах лежит у него за спиной в урне: «Что сказать в деревне о нем?»
Но в это время кровь подступила к горлу, и Кендзи, захлебываясь, прошептал:
— До-мо-ой!..
Скорчившись, он замер на земле, освещенной заревом нанкинского пожара.