3 июля Пржевальский вернулся в Кульджу. Здесь он получил ответ из Петербурга. «Велено продолжать экспедицию. Теперь я могу делать это уже со спокойной совестью; вышло, что отправлюсь не на Дунай, а на Брамапутру».
В самом радостном настроении путешественник писал в своем дневнике: «Первый акт экспедиции окончен! Успех полный! Лоб-нор сделался достоянием науки!»
В Кульдже Пржевальский получил известие о смерти Якуб-бека и о вспыхнувшей вслед затем в Джеты-шааре междуусобице. Пржевальский не мог не придти к тому выводу, что в общем обстоятельства сложились исключительно благоприятно для его экспедиции. Вероятно, ни годом раньше, ни годом позже исследование Лоб-нора не удалось бы. Раньше Якуб-бек, чувствуя себя еще достаточно сильным в борьбе с богдоханскими войсками, не находил нужным считаться с Россией и не впустил бы русских путешественников. Теперь же, когда весь Восточный Туркестан охватила гражданская война, путешествие было бы и вовсе невозможно.
Пржевальский и его спутники провели в Кульдже около двух месяцев, готовясь к новому странствованию — через Джунгарию в Тибет.
28 августа 1877 года караван экспедиции с новым проводником — киргизом Алдиаровым — выступил в путь.
В этот день Николай Михайлович записал в свой путевой дневник: «Идем в Тибет и вернемся на родину года через два. Сколько нужно будет перенести новых трудов и лишений!.. Зато и успех, если такого суждено мне будет достигнуть, займет, вместе с исследованием Куку-нора и Лоб-нора, не последнюю страницу в летописях географического исследования Внутренней Азии!»
Однако на этот раз путешественнику не суждено было осуществить свои замыслы.
Уже через месяц, в горах Джунгарии, Николай Михайлович почувствовал себя больным. Распухло лицо, болело горло, по ночам трясла лихорадка. Но всего хуже был зуд. «От этого проклятого зуда нет, покоя ни днем, ни ночью», — жаловался Пржевальский.
Чтобы избавиться от зуда, он испробовал всевозможные средства: мылся отваром табака, солью, квасцами, мазался трубочной гарью, дегтем и купоросом, в городе Гучене пил лекарство, составленное китайским врачом из различных трав. Ничто не помогало.
Болезнь была вызвана длительными лишениями и нервным переутомлением. Николай Михайлович настолько ослабел, что у него тряслись руки. При всей своей выносливости он был не в состоянии продолжать путь и остановился в Гучене. Но в дымной, грязной юрте, без всякого дела, он чувствовал себя еще хуже, чем в пути. Сесть же в седло ему мешала сильная боль.
Ни делать съемку, ни даже ходить Пржевальский уже не мог. Оставаться дальше в Гучене или продолжать путь в Тибет — значило истощить окончательно силы и погибнуть без всякой пользы.
«Я решил возвратиться в Зайсанский пост, вылечиться там в госпитале и тогда с новыми силами идти опять в Гучен и далее в Тибет. Трудно было свыкнуться с подобным решением, но горькая необходимость принуждала к нему».
2 ноября экспедиция выступила в обратный путь. Сесть в седло Пржевальский не мог. Даже в телеге, которую пришлось купить в Гучене, ехать было мучительно: от тряски усиливалась боль.
Больного путешественника мучила мысль о том, что он возвращается, не осуществив дела, за которое взялся. Горько было ему сознавать, что на обратный путь уйдет еще месяц, что «приходится тащить пудов сто клади до Зайсана и обратно совершенно бесполезно», что понапрасну «верблюды натрутся, да казаки истомятся каждодневным вьючением».
В другое время мысль об утомительном труде его спутников не озаботила бы Пржевальского. Путешествие в его глазах было работой, — тот, кто за нее взялся, должен ее выполнять. Сам он в пути работал больше всех.
Но теперь его мучило сознание, что этот ежедневный утомительный труд выполняется не для того, чтобы на карту пройденного пути легло еще несколько километров неисследованного прежде пространства, не для того, чтобы коллекции экспедиции обогатились новыми чучелами зверей и птиц, прежде неизвестных науке. Теперь все тяготы путешествия его спутники несли лишь для того, чтобы доставить его, больного, в Зайсан…
Караван шел без дневных привалов, от восхода до захода солнца. Все это время больной Пржевальский должен был трястись в телеге. Холода стояли лютые, пять суток подряд ртуть в термометре замерзала. Ночью в юрте мороз доходил до 26°.
И все же Николай Михайлович не оставлял своих наблюдений, регулярно вел дневник, делал метеорологические записи, поддерживал дисциплину в своем отряде.
Наконец 20 декабря караван пришел в Зайсан.
Здесь Пржевальский пробыл три месяца. Он стал поправляться, но на вынужденной стоянке и он и его спутники чувствовали себя как в тюрьме.
Зато какой радостью сменилось унынье, когда 19 марта, с первым весенним теплом, они собрались в путь.
Вдруг в 4 часа дня прибыла эстафета из Семипалатинска. Генералы Полторацкий и Кауфман сообщали о конфликте с богдоханским правительством.
Беда пришла не одна. 25 марта Николай Михайлович получил от брата телеграмму о смерти матери.
В этот день он сделал следующую запись:
«К ряду всех невзгод прибавилось еще горе великое. Я любил свою мать всей душой… Сколько раз я возвращался в свое гнездо из долгих отлучек, иногда на край света. И всегда меня встречали ласка и привет. Забывались перенесенные невзгоды, на душе становилось спокойно и радостно. Буря жизни, жажда деятельности и заветное стремление к исследованию неведомых стран Внутренней Азии — снова отрывали меня от родного крова. Самой тяжелой минутой всегда было для меня расставание с матерью… Женщина от природы умная и с сильным характером, моя мать вывела всех нас на прочный путь жизни. Правда, воспитание наше было много спартанским, но оно закаляло силы и сделало характер самостоятельным. Да будет мир праху твоему!..»
Вечером 29 марта в Зайсан прибыла телеграмма из Петербурга. Сообщалось, что из-за дипломатических осложнений с богдоханским правительством экспедицию Пржевальского решено отложить.
Эти осложнения произошли из-за «кульджинского вопроса». Как уже говорилось, царское правительство, чтобы создать защитный барьер между своими среднеазиатскими владениями и поддерживаемым Англией государством Якуб-бека, в 1871 году ввело свои войска в Илийский (Кульджинский) край. В то время богдоханские войска, разбитые Якуб-беком, были вытеснены из Восточного Туркестана. Поэтому богдоханское правительство приветствовало оккупацию Кульджи царскими войсками: потеря Кульджи должна была ослабить мусульман.
Но в 1878 году, после подавления восстания, положение в Восточном Туркестане коренным образом изменилось. Китай потребовал, чтобы русское правительство вывело свои войска из Кульджи. При переговорах между двумя правительствами возник спор (по некоторым территориальным, торговым и другим вопросам)[40].
Известие о конфликте с Китаем принесло тоже немало горя Николаю Михайловичу. «Крайне тяжело и грустно ворочаться назад», — писал он в своем дневнике. — «Мои казаки, узнав о возвращении, сильно пригорюнились».
Ободряла его только вера в то, что задуманное им путешествие удастся совершить в недалеком будущем.
«Рассчитываю вернуться сюда к будущей весне и тогда с новыми силами и новым счастием предпринять новую экспедицию.
Теперь дело сделано лишь наполовину: Лоб-нор исследован, но Тибет остается еще нетронутым.
Я не унываю! Если только мое здоровье поправится, то весною будущего года снова двинусь в путь…
Абсолютная свобода и дело по душе — вот в чем именно вся заманчивость странствований…
Прощай же, моя счастливая жизнь, но прощай ненадолго! Пройдет год, уладятся недоразумения с Китаем, поправится мое здоровье, и тогда я снова возьму страннический посох и снова направлюсь в азиатские пустыни…»
Слово, которое Пржевальский так торжественно дал самому себе в дневнике, он сдержал, и путешествие, в которое он отправился через год, увенчалось замечательными открытиями.