Даже те небольшие деньги, которые царское правительство ассигновало экспедиции на 1872 год, оно не перевело своевременно в Пекин.
«Вы не можете себе представить, — писал Николай Михайлович в Россию М. П. Тихменеву, — сколько хлопот требует снаряжение при нищенских средствах моей экспедиции. Да и этих-то денег не высылают в срок. Так, например, на нынешний год не выслали ни копейки».
Между тем, для успеха экспедиции дорогá была каждая минута, и дожидаться присылки остальных денег из Петербурга Пржевальский не мог.
«Если я, — писал Пржевальский, — не буду в конце февраля или в первых числах марта на берегу Желтой реки, чтобы перейти ее по льду, то наверно не попаду вторично в Ордос, так как китайцы, с трудом пустившие меня туда летом прошлого года, не согласятся теперь перевезти на лодках на правую сторону Хуанхэ».
Пржевальский обратился за помощью к русскому посланнику в Пекине — генералу Влангали.
Александр Егорович Влангали сам был путешественником. Естественно, что он принял участие в судьбе экспедиции, которая уже за первые десять месяцев собрала множество сведений о районах Азии, до того времени неисследованных.
Влангали ссудил Пржевальского деньгами и просил адмирала Литке увеличить ассигнования на экспедицию. Благодаря поддержке посланника Географическое общество прибавило Пржевальскому по 500 рублей, а правительство по 800 рублей в год.
Посланник выхлопотал также Пржевальскому паспорт на право въезда в Ганьсу и в Куку-нор. Получить этот паспорт удалось лишь с большим трудом, так как богдоханские власти не допускали иностранцев в провинции, охваченные мусульманским (так называемым «дунганским»[29].) восстанием. Богдоханское правительство боялось усиления иностранного влияния в этих областях, боялось, что за границами Китая распространятся известия о неудачах правительственных войск в борьбе с повстанцами.
Согласившись в конце концов выдать паспорт, богдоханские чиновники пытались, тем не менее, запугать Пржевальского, приложив к паспорту, как он писал, «официальное уведомление, что в вышеназванных странах, объятых в настоящее время дунганским мятежом и неурядицами всякого рода, путешествовать весьма рискованно, и что поэтому китайское правительство не может поручиться за нашу безопасность».
Запугать Пржевальского было невозможно, но он благоразумно принял меры для усиления безопасности путешественников: приобрел несколько револьверов и скорострельных штуцеров.
В конце февраля Николай Михайлович вернулся в Калган. К тому же времени из русского отряда, стоявшего в Урге, прислали в Калган двух новых казаков взамен прежних, вернувшихся на родину.
«На этот раз, — рассказывает Пржевальский, — выбор был чрезвычайно удачен и вновь прибывшие казаки оказались самыми усердными и преданными людьми во все время нашего долгого путешествия. Один из них был русский, девятнадцатилетний юноша, по имени Панфил Чебаев, а другой, родом бурят, назывался Дондок Иринчинов. Мы вскоре сблизились с этими добрыми людьми самой тесной дружбой, и это был важный залог для успеха дела. В страшной дали от родины, среди людей чуждых нам во всем, мы жили родными братьями, вместе делили труды и опасности, горе и радости. И до гроба сохраню я благодарное воспоминание о своих спутниках, которые безграничной отвагой и преданностью делу обусловили как нельзя более весь успех экспедиции».
Дондок Иринчинов стал верным сподвижником Пржевальского во всех последующих путешествиях.
По возвращении в Калган Николай Михайлович стал деятельно готовиться в путь. «Теперь я занят с раннего утра до поздней ночи снаряжением в новую экспедицию», — писал он 1 марта М. П. Тихменеву.
Много времени посвящал Пржевальский практическим занятиям с казаками. «На днях, — писал Николай Михайлович в том же письме, — делал я ученье — примерное отбитие нападения на нас. В четыре минуты мы дали 68 выстрелов из ружей и револьверов, и мишени (поставленные в 300 шагах) были избиты пулями».
«Наученный горьким опытом», по собственным словам, Николай Михайлович сделал ряд приобретений, о которых он не заботился, снаряжаясь в предшествующие странствия. На этот раз он взял с собою четыре боченка для воды. Постоянный запас воды должен был избавить путешественников от мучительной жажды во время летних переходов по пустыням. Чтобы освободить себя и своих спутников от утомительной сторожевой службы по ночам, Николай Михайлович купил «большую и очень злую монгольскую собаку, называвшуюся Карза».
Карза оказался отличным сторожем. «Этот пес выходил с нами всю вторую экспедицию и оказал много услуг», — рассказывает Пржевальcкий. Однако один участник экспедиции отнесся неодобрительно к появлению нового спутника: «Фауст возненавидел Карзу с первого взгляда, и оба они были заклятыми врагами до самого конца экспедиции».
Отправляясь на Куку-нор, Пржевальский снарядился много лучше, чем в прежних странствиях. Зато багаж весил около полутора тонн, едва умещался на девяти вьючных верблюдах, и четырем путешественникам предстояло ежедневно вьючить эту кладь. Денег у Николая Михайловича осталось после всех покупок только 87 лан[30]. Но это его не смущало.
Утром 5 марта 1872 года караван Пржевальского выступил из Калгана, чтобы идти к берегам Куку-нора и дальше — в Тибет.