Десант в Крым — так приказал Сталин. На таманском берегу в темную, холодную ночь на 1 ноября 1943 года заговорила артиллерия. Корабли с войсками гвардии генерал-лейтенанта Мельника форсировали пролив… В день 26 годовщины Октября — радостное сообщение Советского информбюро: «На днях войска Северо-Кавказского фронта во взаимодействии с Черноморским флотом и Азовской военной флотилией провели успешную десантную операцию с высадкой войск на восточном берегу Керченского полуострова в районах северо-восточнее и южнее города Керчь. Северо-восточнее города Керчь наши войска, сломив сопротивление противника, овладели сильно укрепленными опорными пунктами Оссовина, Маяк, Жуковка, Опасная, Крепость Еникале, Баксы, Капканы, создав в этом районе плацдарм шириною по фронту 10 километров и в глубину 6 километров»… Здравствуй, Крым!
Я вижу родной Севастополь
Это строчка из песни…
Среди прибрежных холмов, изъеденных ветром, я торопливо шел на позицию батареи старшего лейтенанта Исаюка. Ветер нес с моря соленые запахи и пронизывающий холод волн, которые глухо бились о берег Тамани.
Волны были тяжелые, как свинец. Снежно-белые барашки, взбитые ветром, беспомощно трепетали на их гребнях. Таким я увидел море ранним утром 1 ноября 1943 года, после ночи, начавшей страницу борьбы за освобождение Крыма.
Если бы волны могли рассказать, что делается на том берегу, который узкой полоской чернел за проливом!
Крымский берег то казался зыбким и исчезал в тумане, то вдруг солнечные пятна падали на него сквозь облака и вырывали песчаную кромку и белые домики рыбачьего поселка Эльтиген. Он был уже занят десантниками.
С тяжелыми ударами волн сливались раскаты грома. Это артиллерийские батареи, поддерживающие десант, били через пролив.
Вдруг выстрелы прозвучали рядом. Длинные, как хоботы, черные стволы орудий поднимались над глыбами валунов. Артиллеристы хорошо укрыли свои пушки. Орудия вздрагивали, стволы их, откатываясь, выбрасывали снаряды. За ними взвивались и таяли дымки, жарким ветром обдавало лицо, и привкус гари держался над батареей.
Блиндаж Исаюка был вырыт в кургане.
Много ночей командир готовился к залпам, а всю прошлую ночь батарея поддерживала высадку. Командир не спал, на моложавое его лицо легли заметные черты усталости, морская фуражка была сдвинута на затылок.
Исаюк рассказал, что его орудия уничтожили немецкую батарею и тяжелый танк.
— Да, да! — оживился он. — Один танк… Мы уже держим связь с Крымом, с батальоном Клинковского. У нас там надежный корректировщик. Он жив, рация работает.
Позднее на Керченском полуострове я встретился с этим корректировщиком — старшиной 1 статьи Виктором Ткаченко. Тогда, при посадке, прыгая в воду, на которой метались лучи немецких прожекторов, он снял бушлат и остался в одной тельняшке. В бушлат он завернул свою рацию, чтобы не замочить, и пробрался к берегу под пулями, в дикой пляске осколков, бережно прижимая рацию к груди, как ребенка.
Рация работала… Батарея вела огонь. Исаюк вышел из блиндажа, чтобы хоть немного подышать морским ветром. Он снял фуражку. «Как я устал, — говорили его глаза, — но если бы вы знали, сколько я могу еще не спать, у меня и мысли нет о том, чтобы лечь отдохнуть».
В эти минуты к нам и донеслись сквозь гул моря и канонады заветные строчки песни:
«Я вижу родной Севастополь,
На рейде стоят корабли…»
Пел рослый моряк с баяном в руках, присев у орудия на край окопа. Баян звучал задумчиво и чисто, и песне было тесно в его мехах, как в груди было тесно тоске по любимому городу. Высоко над нами плыли облака. Унесите эту песню к Севастополю, скажите ему: мы идем!
…Я вспомнил невысокого человека средних лет в ватнике, распахнутом ветром, — майора Клинковского, командира батальона десантников. Ночью он стоял на причале.
Бойцы батальона были уже в мотоботах, которые покачивались на воде, у причала. Прилаживали автоматы на груди. Разговаривали вполголоса, просили подвинуться. Первый раз эти бойцы шли в десант. Каждый знал, что от него потребуется подвиг. И в обычном, негромком говорке этих простых людей чувствовалась их большая сила, их уверенность в себе.
Крепили пушки на мотоботах.
Как ждал этой ночи майор Клинковский! Почти два года назад он оборонял от немцев Севастополь. Тогда он защищал последний клочок свободной земли в Крыму. Теперь он шел в Крым, чтобы освободить от немцев первый клочок земли и с него пробиться к городу-герою.
— Ну, вот, — сказал Клинковский, прощаясь. — Пожелайте удачи. Чтобы в Севастополе встретиться. Обязательно! И чарку выпить по этому поводу…
Над причалом раздавались приглушенные свистки и команды морских начальников. Клинковский прыгнул в мотобот. Боец подал майору каску. Какой-то моряк говорил в темноте:
— У меня, хлопцы, все будет в полном порядке. Вроде, как в танковых частях. На этом боте, как-нибудь, иду в десант третий раз. Он у меня везучий. На «Малую землю» ходил, а потом через Цемесскую бухту в самый Новороссийск…
— Стариков, Стариков, смотри, не сглазь! — крикнули из темноты.
Моряк не успел ответить. А может быть, ответ потонул в шуме моторов, которые вспенили винтами воду.
…Теперь десантный батальон майора Клинковского дрался в Крыму, на кромке берега у Эльтигена. С ним и держал связь командир батареи старший лейтенант Исаюк. Восемьсот метров земли было за спиной батальона до моря.
Бойцы Клинковского отразили четыре немецких контратаки. Клинковский часто рассказывал бойцам, как дрались севастопольцы. Он показал это, когда немцы пошли на батальон в пятый раз.
Немецкие танки прорвались на позицию десантников. Танки наваливались на окопы, утюжили их, проходили над головами бойцов, и комья обожженной земли сыпались из-под гусениц. Но бойцы поднимались, бросали под танки гранаты и не подпускали к себе немецкую пехоту, крича ей, ползучей, серо-зеленой:
— Гады, идите, гады!
Вновь рвались гранаты, и руки бойцов обшаривали пояса и дно траншей — нет ли еще гранат.
Кончились гранаты. Пролив за спиной — темные волны до самой Тамани.
— Тамань! Тамань! Я — Клинковский. Прошу огня! — не умолкает рация, словно бьется в ней живой голос!
Первый день боя. А кажется, что он идет уже давно, давно. Второй день, третий…
Немецкие танки «утюжат» позиции батальона Клинковского.
— Тамань! Тамань! — зовет рация. — Я — Клинковский. Прошу огня. По квадрату 139. Огня!.. 139.
Почему вдруг бледным стал Исаюк? Рация зовет: «Я — Клинковский».
Квадрат 139. Это огонь на себя. Не будет встречи в Севастополе… И медлить нельзя. Едва-едва понизились жерла орудий. Сейчас они вздрогнут, прокатится гром, снаряды ударят по тем метрам земли, где остался с горсткой бойцов герой Клинковский.
Немцы отрезали батальон. Соседи не могли пробиться к нему на помощь. Они держали свои участки.
А в ушах звучит песня:
«Я вижу родной Севастополь,
На рейде стоят корабли…»
Орудия ударили. Показалось, что на этот раз удар был, как назло, сильнее, чем всегда. Все услышали гул разрывов — это снаряды разорвались ближе, на берегу, у самого моря.
Немцы контратаковали десантников. Они хотели во что бы то ни стало взять назад прибрежную кромку, сбросить десантников в море. Но гремели орудия: «Не взять! Не сбросить!»
На помощь десантникам летели штурмовики…
Корабли возвращались к причалам Тамани. Моряки наперебой рассказывали, как высаживался десант. Хвалили ночные бомбардировщики — неуловимые, добродушно-ворчливые самолеты, хрупкие, но бесстрашные. Они снижались к немецким прожекторам, сбрасывали на них бомбы и, потушив, исчезали во мраке.
Пришел мотобот Старикова. Теперь можно было разглядеть лицо неунывающего морячка со вздернутым носом, даже в ноябре облепленным веснушками. Стариков удачно высадил десант третий раз и, хотя промок и продрог, не уходил с причала, отвечая на вопросы.
Некоторых кораблей не было. Одни подорвались на минах, другие затонули, поврежденные немцами. Не пришел к пирсу Тамани баркас старшины Мяздрикова.
Где он? Он лежал у берега Эльтигена, подняв над водой разбитый в щепы нос. А матросы во главе с Мяздриковым сражались на берегу. Это Мяздриков крикнул, когда увидел, что немцы бросили в контратаку свою портовую команду:
— Братишки! Шваль с немецких корыт идет на нас. Встретим, как полагается!
И встретили.
Разве могли немцы сбросить таких назад? Нет. Не могли.
Волны рассказывали, как дрались десантники. Волны рассказывали. К берегу Тамани прибило тело связного офицера. В его документах нашли донесение: «Плацдарм захватили и прочно удерживаем. Ждем пополнения».
Ночью новые корабли с новыми отрядами пошли в Крым. Молчала рация в батальоне Клинковского, но работали другие рации. Они сообщали:
— Пятнадцатая контратака отбита. Спасибо артиллеристам за помощь. Взяты две сопки на левом фланге.
— Кто взял?
— Майор Клинковский!
Так узнали, что он был жив. Я представил его — живого, закопченного, но с веселыми огоньками в глазах, ведущего в атаку своих бойцов — майора Клинковского, Героя Советского Союза…
…Восемьсот метров, тысяча двести шагов было за спиной батальона — могучая опора для людей, готовых умереть за каждый шаг. Выше к небу подняли свои жерла орудия батареи Исаюка. Немцы не прошли — десант продвигался.
— А ну, где баянист, пусть сыграет заветную песню!
«Я вижу родной Севастополь,
На рейде стоят корабли…»