Кончилось лето. Миновала осень и длинная суровая зима.
Наступила ранняя, дружная весна. Снег быстро сошел с полей и лугов; только в лесу да по глубоким оврагам лежал еще не стаявший снег.
Реки и ручьи с шумом несли свои многоводные, быстрые струи к далекому морю; солнце грело днем почти как летом и только по утрам перед зарей стояли сырые, холодные заморозки.
Дед Герасим исполнил свое обещание, данное Ильюше Изотову и Косте Кольчугину и взял каждого из них по одному разу с собой на охоту. Первая очередь досталась Ильюше.
В назначенный день он вскоре после обеда от правился на знакомую мельницу, чтобы в первый раз в жизни узнать, что такое «глухариный ток».
— Что же ты, брат, рано пришел?- встретил его дед Герасим,- Я тебе сказал прийти, когда солнце садиться начнет, а ты пришел ни свет ни заря.
— Да не стерпел, дедушка,-сознался Илью ша, — очень уж хочется скорее в лес пойти и поглядеть, что такое глухариная охота.
— Ну, охоту-то раньше времени все равно не начнешь,-заметил дед, -да уж ладно, пришел, так посиди со мной стариком, побеседуем.
Ильюша уселся у деда в избе на лавке и, пока Герасим собирал все для охоты, Ильюша узнал от него много интересного.
Дед Герасим рассказал ему, что глухарь, которого Ильюша никогда и не видел, это птица сродни тетереву. Самец ростом с хорошего домашнего гуся, перья у него черно-серые, грудь такого цвета, как сталь, а хвост длинный из черных перьев с белыми пятнами. Самка гораздо меньше: не больше домашней курицы и перья у нее пестрее, чем у самца.
Рассказал дед Герасим, что глухарь — птица не перелетная, а оседлая; круглый год в наших краях живет и морозов не боится; держится больше в таких лесах, где сосна да ель, и кормится по моховым болотам хвоей, листьями, травой и ягодами.
— Глухарь — птица умная- рассказывал Иль юше дед Герасим,- она осторожная, всякое движение, всякий шорох в лесу замечает и ко всякому звуку прислушивается.
Ильюша поинтересовался, почему же глухаря зовут «глухарем», если он так хорошо слышит.
— Потому его глухарем зовут, — объяснил Герасим,- что весной, когда глухарь на току поет, он совсем ничего во время песни не слышит. Весной глухари-самцы со своих зимовок слетаются каждый год на те же самые места, почти что на те же самые деревья прилетают и по ночам на этих местах держатся.
— А что такое «ток», дедушка?- спросил Ильюша.
— А вот это самое место, куда глухари вес ной на ночь слетаются, током и называется. Глухарь еще с вечера прилетит с болота на ток, и собирается их на току голов эдак пять или шесть, а бывает, что самцов и до пятнадцати слетается.- Рассядутся они по деревьям и но чуют. — Охотники уж всегда знают, где в лесу тока, потому что они из года в год на тех же местах бывают.
Дед Герасим рассказал Ильюше, что глухарь самец просыпается раньше всех птиц в лесу и начинает петь.
Никак не мог понять Ильюша, что это за песня такая.
— Глухарь сначала щелкает,- говорил Герасим,- сначала редко, а потом все чаще и чаще, и выходит у него это щелкание вроде как «текэ текэ»… потом как защелкает часто, так и зальется.
— Как соловей? -спросил Ильюша.
Дед Герасим засмеялся.
— Ну, брат, на соловья совсем не похоже Глухарь-он вроде как шепотом поет, еле слышно, и языком выводит словно-точит. Вот, знаешь по деревням точильщики ходят, ножи точат. Такой звук слышно вроде: «пшшшш»… Некоторые охотники даже так и называют: не говорят — «глухарь поет», а говорят «глухарь точит». Вот во время этой песни глухарь-то и не слышит ничего, он и глаза зажмурит и видит мало. Тут только к нему и можно подойти. А как песню пропел, тут ты замри на месте и жди следующей песни. А под песню опять подходи, пока не по дойдешь так близко, что стрелять можно. -А как совсем рассветет, солнышко выше леса поднимется, так глухарь петь бросит и на свое болото улетит, а к вечеру опять на ток вернется.
Ильюша поинтересовался, зачем же это глухари так поют, и дед Герасим объяснил ему, что под утро на глухариную песнь к току с болот самки-глухарки слетаются и на току на землю садятся. Самцы тогда тоже с деревьев на землю слетают и начинается тогда между самцами из за самок драка- Иной раз самец самца до смерти клювом забьет. Когда весна на убыль пойдет и лето приблизится, тогда тока прекращаются. Самцы улетают до следующей весны кормиться на болота, а самки устраивают на земле гнезда, несут яйца и выводят птенцов.
Прослушал Ильюша все рассказы деда Герасима и с нетерпеньем стал ожидать охоты.
Он ходил по избе и старался себе предста вить песню глухаря, но ничего у него не вы ходило: «тэкэ, тэкэ, тэкэ, пшшшш»… повторял про себя Ильюша и думал, что ему, пожалуй не узнать глухаря по песне. Очень уж мудрено дед рассказал.
На дворе стемнело. По небу зажглись яркие звезды, и только тогда Герасим собрался наконец на охоту. Он взял ружье, сумку с патронами, фонарь с огарком свечи, коробок спичек, бечевку; снял валенки, с трудом натянул на ноги старые высокие сапоги и, наконец, сказал Ильюше:
— Ну, брат, пойдем. Только, чур, меня слушаться. Как будем на току, шагай за мной под песню. Шагу лишнего не ступи, а как замолчит глухарь, так и замри; и, если споткнешься или упадешь, так и лежи до следующей песни; если вода в сапог наберется, терпи, но ноги из воды не вытаскивай, а то всю охоту испортишь.
Ильюша радостно обещал деду, что он во всем будет его слушаться, торопливо надел шапку застегнул свое старое ватное пальтишко, и оба они, стар и мал, вышли из избы…
Дед сразу же свернул в лес и пошел по лес ной дороге. Ильюша шел рядом с дедом и сна чала, несмотря на темноту, шагал довольно храбро. Однако, пройдя около версты, дед повернул на узкую тропу и сказал только Ильюше:
— Ну, теперь шагай позади.
Ильюша шел с трудом. Под ногами хрустели замерзшие лужи, трещали сучья, ноги сколь зили по мягким кучкам мокрых прошлогодних листьев…
Ильюша начал уставать. Приходилось итти протянув руки вперед, потому что дед все время отталкивал бившие по нем ветки деревьев и они ударяли Ильюшу и по голове, и по телу, и по ногам.
Наконец, Ильюша не вытерпел. Ему стало жутко и он решился окликнуть деда:
— Дедушка, а дедушка, не иди так скоро, я ведь ничего не вижу.
— Устал ты, видно? -спросил Герасим. — Ну ладно, давай я фонарь засвечу, не знаю только, хватит-ли нам огарка до зари.
Герасим присел на корточки, долго искал ко робок спичек за пазухой и, наконец, зажег фонарь.
— Ты не расстраивайся, малый, — ласково сказал Герасим, -теперь уж недалеко; вот перейдем под оврагом ручеек, поднимемся на ту сторону оврага и там будем зари ждать. Оттуда до тока не больше полверсты будет.
И оба опять зашагали… С фонарем итти было еще хуже. Фонарь освещал дорогу только шага на два, а дальше кругом все казалось еще темнее и непроходимее.
Пройдя с версту, дед остановился.
— Вот и овраг! -сказал он.-Теперь спустимся полегоньку. Смотри, не упади. Перейдем ручей, а оттуда рукой подать.
Дед стал спускаться первый. Ильюша шел за ним. Ноги скользили на спуске по мокрым листьям. В темноте не стало видно тропинки.
Ильюша хватался руками за сучья, расцарапал себе руку, два раза падал.
Наконец они сошли на дно оврага. Там лежал еще снег и слышно было, как шумит вода.
Ильюше показалось, что стало светлее. Над головой было видно усыпанное звездами небо.
Прошли шагов тридцать по снегу. Снег был мягкий и нога проваливалась у Ильюши по колено, но он все шагал, стараясь ступать след в след за дедом Герасимом.
— А воды еще много, -сказал Герасим, по дойдя к ручью. — Как ты, брат, переберешься? Перенести тебя на руках что ли?
— Нет, нет, дедушка, я сам перейду, -храбро ответил Ильюша.
Впереди черной лентой, примерно с сажень шириной, шумел и бурлил потоком весенний ручей: по ту сторону виден был снег, а дальше можно было разглядеть, что лес поднимается в гору. Лес стоял громадной, темной стеной, и только высоко на горе виднелись острые верхушки старых елей.
Герасим ступил в воду, сделал шаг и со словами:
— Ну, не робей, коли воды зачерпнешь — пошел через ручей и вышел на снег на ту сторону.
Ильюша с замиранием сердца, в свою очередь, шагнул в воду. Ему показалось, что его сносит силой течения, так быстро бежала вода. Он старался ступать твердо и шагать быстрее… С первого шага сапоги зачерпнули холодной воды, но Ильюша сделал усилие и стал шагать.
— Ну, ну, вылезай, малый, — подбодрял его дед, протягивая ему руку.
Ильюша вылез на снег, с облегчением вздохнул, и оба они, опять скользя и хватаясь за ветки, полезли по тропинке наверх из оврага.
Наконец добрались до ровного места.
— Ну вот и Симанова поляна, — сказал дед, знавший весь лес, как свои пять пальцев.- Здесь мы и подождем. Отсюда до тока уж близко. Можно огонь развести; глухари не учуют, ветра к току нету.
Герасим зашел в кусты, принес сухого мху и веток, долго возился, но наконец раздул огонь; затрещали сучья, густой дым поднялся прямо кверху; огонь осветил угол поляны и кругом стали видны старые ели и сосны.
— Теперь, брат Илья, устраивайся на ночь. Положи кулак под голову да и поспи, — говорил Герасим, — здесь не в избе. Как удастся, так и устроимся.
Герасим сел на траву, вынул тряпку из-за пазухи, достал ломоть черного хлеба, дал большой кусок Ильюше, а сам пожевав хлеб, прилег и сейчас же заснул…
Ильюше казалось, что он один в лесу… Ему становилось и страшно, и холодно… Кругом была мертвая тишина, не видно было никакого движения, и только летучая мышь беспокойно металась перед костром, да было слышно, как храпит дед Герасим.
Вспомнились Ильюше рассказы про медведей, стало чудиться, что сзади него кто-то в темноте шевелится, и Ильюша боялся оглянуться.
Хотелось плакать; Ильюша уже жалел, что сам напросился на охоту. Время тянулось медленно; о сне он и думать не мог и так хоте лось оказаться дома, в избе, где так спокойно и тепло…
Ильюша не знал, сколько прошло времени; он несколько раз хотел разбудить деда Герасима, но не решался… Вдруг где-то вдали послышался протяжный, унылый вой… Ильюша узнал этот вой, он понял, что это волк… Он слышал такой же вой по зимам, даже из самого села… Больше Ильюша уже вытерпеть не мог, и решил будить деда, но в это время Герасим сам проснулся.
— Ты что, малец, не спишь? — спросил он, — продрог, наверно?
— Ничего, дедушка, я так сидел,-ответил Ильюша, обрадованный уже и тем, что дед проснулся и есть рядом живой человек.
Герасим встал, огляделся кругом, посмотрел на небо и сказал:
— Ну, теперь уже заря близко, пойдем к току; помни, не шуми, не разговаривай, шагай под песню.
Ильюша вскочил на ноги. Страха как не бывало, хотя кругом была все та же тьма и только красные угольки костра медленно тлели и гасли…
Старик перешел поляну и вошел опять по тропинке в лес, за ним зашагал и Ильюша. Прошли они теперь лесом недолго и вышли на просеку.
— Ну, вот тут и ток, — прошептал дед,- сядем и будем ждать, пока глухарь запоет.
Оба сели на свалившееся дерево; замолчал дед и опять кругом все стихло.
Было все также темно, но через некоторое время Ильюше показалось, что звезды начинают исчезать с темного неба, и само небо как будто сереет.
«Ну, теперь, должно-быть, скоро, -подумал Ильюша… И в ту же минуту, словно в ответ на его мысль, где-то недалеко в лесу, раздался отчетливый звук, будто кто-то громко щелкнул…
Ильюша сразу узнал то «тэкэ, тэкэ», о котором рассказывал дед. Узнал и вздрогнул. Вздрогнул и старый охотник Герасим…
Глухарь щелкнул и замер… Но через минуту щелкнул опять и все чаще и чаще защелкал и потом понеслась необыкновенная, тихая, таинственная песнь глухаря…
Ильюша слышал, как билось от волнения его сердце, и понял, что никакими словами не пере дать этой песни, что нет на человеческом языке таких звуков…
В другой стороне тоже защелкал другой глухарь и стали они, словно чередуясь, перекликаться, все чаще и чаще.
— Пойдем, — прошептал Герасим.
Он беззвучно открыл ружье, вложил патроны, еще раз сам дрожащим голосом повторил Ильюше:
— Шагай тише… — и выждав песни, сделал два шага к лесу.
Песня смолкала и Герасим с Ильюшей замирали на месте, а при новой песне опять шагали… Было все также темно…
Ильюша два раза чуть не упал, зацеплял за сучья, нога завязла в снегу, но он помнил науку деда Герасима и не шевелился…
Глухарь все ближе и ближе. Можно уже узнать, на котором дереве он поет, а Герасим все шагает и, не отрываясь, смотрит наверх.
Вдруг Герасим, несмотря на песню, не двинулся с места, а только поднял руку и показал Ильюше на высокую темную ель.
Ильюша сначала ничего не видел… и вдруг в восторге разглядел.
На широком, сухом суку вырисовывался на сером небе громадный темный глухарь…
Он ходил взад и вперед по суку, то распускал крылья и хвост, то вытягивал кверху шею и шептал свою песню. Потом песня обрывалась и глухарь торопливо опускал голову вниз и смотрел в темноту чащи, нет ли оттуда опасности.
Но вот, в одну из песен, Ильюша перевел глаза на Герасима и понял, что он хочет стрелять. Вот щелкнули курки, вот он медленно поднимает ружье, вот он целится долго, долго… Кажется, вот-вот глухарь кончит песню.
И вдруг грянул выстрел…
Резкий звук точно разорвал тишину и в то же мгновение громадный глухарь свернул крылья и безжизненный грохнулся об землю.
— Убил!.. — крикнул в восторге Ильюша.
Дед Герасим повернулся к нему и, не двигаясь с места, молча погрозил кулаком.
Ильюша испугался и замер. Запахло порохом; вокруг в сыром воздухе стлался голубоватый пороховой дым…
Через несколько минут где-то раздалось не уверенное щелкание соседнего глухаря, а потом полилась его песня.
Дед Герасим успокоился; он подманил к себе пальцем Ильюшу и шепотом сказал ему:
— Нельзя кричать, кругом глухари молчат, этого убили, надо их песню слушать. Под песню и. говори.
Герасим поднял мертвого глухаря и, передавая его Ильюше, сказал ему:
— Ну, неси, приятель, дичь, а пока отдохнем.
Оба сели на мох под сосной, Герасим набил трубку и закурил.
Начинало светать. Можно было разглядеть отдельные деревья… Над лесом, хлопотливо хоркая, протянул вальдшнеп; с дальнего болота по слышалось курлыкание журавлей; загоготали где-то высоко в воздухе дикие гуси; откуда-то близко послышалось смешное, как блеяние ягненка, токованье бекаса; за просекой затоковал тетерев и над самым током, над вершинами деревьев пролетела, громко воркуя, глухариная самка…
Лес просыпался…
Передохнув, Герасим встал и, снова напомнив Ильюше, чтобы он не шумел, начал подходить ко второму глухарю.
На этот раз Ильюше итти было гораздо легче; стало значительно светлее, можно было не бояться бурелома, сучьев и веток и даже обходить особенно мокрые места.
Глухарь пел уверенно и часто. Герасим тоже подходил скорее, чем к первому глухарю.
Наконец Герасим остановился. И он, и Ильюша поняли, что глухарь поет на громадной, одиноко стоявшей впереди них сосне, но среди веток глухаря не было видно.
На этот раз Ильюша своими зоркими глазами разглядел глухаря раньше, чем дед, Герасим, и, к своей великой радости, успел под песню по дойти к Герасиму вплотную и показать ему глухаря.
Глухарь пел на самой вершине сосны, в са мой коронке; он вытягивал шею к небу и видна была только его голова и шея; все туловище было закрыто ветками.
— Стой здесь; я один подойду,- прошептал Герасим Ильюше и большими шагами стал приближаться к сосне.
Ильюша видел, как Герасим, то останавливаясь, то прячась за кустами, подходил к сосне не прямо, а полукругом. Он заходил глухарю со спины, стараясь, чтобы глухарь был ему виден с затылка.
Вдруг глухарь замолчал… испугался ли он чего-то или просто отдыхал, но минуты тяну лись долго.
Наконец он как-то лениво щелкнул, раз, другой, и опять запел.
Герасим не двигался, и только когда глухарь распелся, старик опять стал к нему подходить.
Ильюша внимательно следил за дедом и видел, как он взвел курки, как он опять долго целился и, наконец, выстрелил.
Глухарь сорвался с дерева, тяжело взмахнул крыльями и, видимо, раненый, попробовал пере лететь на ближайшую ель,
Герасим, не отнимая ружья от плеча, выстрелил в него второй раз в лёт, и красивая птица перевернулась в воздухе и почти беззвучно упала на нерастаявший снег…
Герасим подобрал глухаря и, подойдя к Ильюше, сказал ему:
— Теперь баста; больше стрелять не буду; довольно и двух петухов, а то еще весь ток разобьешь.
Между тем стало уж светло. Тысячи разной мелкой пташки чирикали и пели на все лады; где-то в лесу неустанно куковала кукушка; шумно жужжа, носились майские жуки… Вот уже лучи утреннего солнца брызнули своим ярким светом и позолотили маковки сосен и елей Ночь прошла, лес окончательно проснулся и весь наполнился звуками веселой, радостной музыки красавицы весны…
Глухарей слышно не было. Да и трудно было бы их слышать; гомон и многоголосый шум всего лесного пернатого царства заглушал тихую глухариную песню.
Вдруг послышался какой-то странный треск и шум…
Ильюша не мог понять, что это такое, и взволнованно спросил деда:
— Дедушка, это что же за шум?
— А это глухари дерутся, — ответил дед, — теперь уж самки слетелись и глухари — самцы между собой дерутся. Пойдем, посмотрим…
Дед с Ильюшей пошли в сторону, откуда доносился шум.
На довольно широкой прогалине, окруженной деревьями, на земле дрались два глухаря. Было очень похоже на драки наших домашних петухов.
Оба самца то наступали друг на друга, вытянув шеи и пригнув книзу головы, то подскакивали и старались друг друга ударить клювом, то замирали, не двигаясь, выжидая удара со стороны противника. При этом они распускали до земли свои громадные твердые крылья и шевеля ими по земле, производили громкий шум.
Недалеко от них ходила взад-вперед по мху, тоже расправляя крылья и охорашиваясь, глухарка-самка.
Драка продолжалась довольно долго; в конце концов, один из глухарей изловчился и изо всей силы ударил своего противника острым клювом по голове. Раненый глухарь свалился на землю, но потом поднялся и, будто признавая себя побежденным, тяжело взмахнул крыльями, взлетел невысоко над землей и сел над суку соседнего дерева. А победитель, распустив крылья и хвост и безостановочно распевая песню за песней, победоносно и важно зашагал к глухарке…
— Ну, Ильюша, пойдем, — сказал дед Гера сим, — пора и домой. Будешь теперь знать, что такое глухариный ток.
Ильюше было жаль уходить из этого чудесного леса, но приходилось слушаться. Он оглянул, прощаясь, окружавшие его места и покорно зашагал за дедом.
Идя домой, Ильюша совсем не узнавал тех мест, по которым они шли ночью. То, что ночью казалось так страшно и таинственно, было теперь, при ярком солнце, так радостно и весело.
Вот и Симанова поляна, и остатки их вчерашнего костра. Вот и овраг. Он совсем не та кой крутой, как был ночью, и с него совсем легко спуститься. А вот и ручей… Ничего в нем страшного нет. Ручей как ручей. И место можно выбрать поуже и в два шага через ручей перешагнуть.
— Дедушка, — спросил Ильюша, — почему ты не стрелял по глухарям, которые дрались; ведь их обоих убить можно было?
— Потому что я никогда в зорю больше двух самцов не бью. Птицу беречь надо. Есть такие охотники, шкурники, которые ради наживы готовы весь ток перестрелять; пройдет время, сами на себя пенять будут, потому что глуха рей уж и так все меньше и меньше становится.
— Так ты бы, дедушка, самку убил. Ведь ты ни одной самки не убил, — говорил Ильюша.
— А этого братец, уж совсем нельзя, — воз разил Герасим, — весной самок бить и закон не дозволяет.
— А разве есть такой птичий закон? — удивленно спросил Ильюша.
— Закон не только птичий есть; насчет вся кой охоты закон есть. Когда самки детенышей выводят- звери ли, птицы ли, рыбы ли, все равно — их закон бережет. Дичь хранить надо; дичь- то ведь богатство наше. -Прежде, в старое время, как я еще молод был, дичи всякой гораздо больше водилось. А теперь ее год от году уменьшается. Зато теперь и законы про это написаны и охотничьи союзы устроены, чтобы богатство это охранять и чтобы охота была правильная.
— Так тогда, дедушка, много таких зверей разведется, которые сами зверей да птиц губят; вот, например, в роде медведя или волка.
— Нет, Ильюша, такой зверь хищным называется. Его во всякое время закон бить дозволяет. Медведя или волка, лисицу или рысь. И птиц тоже хищных, как ястреб, во всякое время бить можно.
Все, что дед рассказывал, казалось Ильюше таким новым и необыкновенным. Мальчик начинал понимать, что охота не простая забава, что это большое и важное дело, которое надо любить и хранить.
Вся дорога прошла у деда с Ильюшей в раз говорах и Ильюша не заметил, как они до мельницы дошли.
Дорога показалась ему вдвое короче, чем вчера.
Когда они подошли к Герасимовой избе, Ильюша хотел отдать деду глухаря, которого он всю дорогу нес за спиной.
— Нет уж, Ильюша, — сказал дед, — снеси-ка ты глухаря отцу с матерью, похвастай им первой охотой.
Ильюша от радости хотел броситься деду на шею, но так растерялся, что только пробормотал:
— Спасибо, дедушка, — и чуть не бегом пустился по дороге к селу.
Идя к дому, он все время мечтал, что когда он вырастет, он станет охотником, поступит в союз и не только будет стрелять дичь, но и будет беречь ее от людей и от хищного зверя. А хищных зверей Ильюша решил истреблять и ясно себе представил, как он в первый раз пойдет с настоящим ружьем на охоту — на медвежью берлогу.