Перевод с Французского. *)
*) Подлинник отослан был в Париж, в редакцию «l’Union Chrйtienne», но напечатан не был, если не ошибаемся, потому, что редакция побоялась поссориться с Жансенистами.
М. г.
Прошлогодние газеты сообщили известие о вашем поставлении в епископы и, почти тотчас же вслед затем, о том, что Римский двор вас отлучил.
Конечно, для того, кто не желает общения, отлучение не представляет ничего особенно страшного, но ваше положение не таково.
Равномерно не представляет никакой важности отлучение, исходящее от власти незаконной, или признаваемой незаконною; но ваши отношения к Римскому двору не таковы.
Наконец, хотя бы оно исходило от власти законной, с которою желательно находиться в общении, отлучение может казаться почти безразличным, когда совесть произносить приговор противоположный приговору этой власти и когда невинность осужденного свидетельствуется началами права и справедливости. В таком именно положении находитесь вы; по крайней мере, таким оно вам самим представляется.
Думаю однако, что я не ошибусь, предположив, что вы не без живой скорби видите и испытываете на себе то особенного рода духовное одиночество в христианском мире, в которое вас ставит папское осуждение; ибо в сравнении с прежним общением, к которому привыкли ваши предки и которое обнимало собою более ста миллионов единоверцев, ныне остающееся при вас общение с несколькими тысячами должно, без всякого сомнения, казаться почти полным одиночеством. В таком положении скорбь естественна, законна, почтенна, и тот лишь мог бы не чувствовать ее или не сочувствовать ей в другом, чье сердце было бы слишком скудно любовью.
Конечно, религиозная истина не обеспечивает житейского благополучия, а число верных не может служить мерилом святости Церкви. Поэтому неоспоримо, что, несмотря на ваше одиночество и на тягостные ощущения, которые оно может в вас возбуждать, вы и последователи ваши могли бы быть хранителями святого учения нашего Спасителя и преданий Его Церкви, если бы справедливость была на вашей стороне и если бы убеждения ваши и вера ваша утверждались на прочных основаниях. Но так ли это?
Вопрос поставлен; прежде чем явится ответ, естественно представляется другой вопрос.
Сами вы верите ли что ваши убеждения и ваша вера утверждены на прочных основаниях?
Позвольте мне вам сказать, что, судя по внешним признакам, от вас нельзя ожидать иного ответа как только отрицательного; может быть право и на вашей стороне, но вы, по-видимому; далеко в том не уверены.
Менее двух веков тому назад вы составляли часть Католической, Апостольской, Римской Церкви; с того времени, приговором Римского двора вы отделены от нее и этот приговор остается во всей силе, несмотря на смену первосвященников; итак раскол очевиден, а где раскол, там непременно есть и раскольники. — Рим считает вас раскольниками, но вы этого приговора не признаете. Стало быть, вы должны всех остальных последователей Римской Церкви считать раскольниками. Так ли вы на них смотрите?
«Но, — скажете вы, — приговор, осуждающий нас, есть последствие несчастного заблуждения и, так сказать, недоразумения; следовательно, раскол существует только по видимости». Как? Более пяти поколений прошло по лицу земли; несколько пап, в большем еще числе, преемственно передавали друг другу венец, ключи и наследие Св. Петра, а заблуждение еще не рассеялось; недоразумение, с того дня как оно возникло, не подвинулось ни на шаг к своему разъяснению!
Согласитесь, м. г., что, не нарушая закона любви к ближнему, позволительно думать, что вы обнаруживаете одно лишь упорство, продолжая называть недоразумением нечто, заслуживающее другого названия, и упорствуете потому, что, не будучи достаточно уверены в своем праве, вы не решаетесь назвать вещи по имени.
Вопрос, разлучивший вас с Римскою Церковью, не есть случайный вопрос церковной юрисдикции или дисциплины. Это вопрос пребывающий, вопрос доктрины. Римский двор изъявляете притязание на право навязывать вам ту или другую формулу, которую вы обязаны подписать, или то или другое отречение, которое вы обязаны произнести; вы же отрицаете у него это право и считаете его посягательством на свободу вашей совести. Обстоятельство, подавшее первый повод к расколу, теперь утратило всякое значение. Положим, Римский двор захотел постановить в силу своего церковного авторитета обязательное решение о факте, ложно им понятом или худо высмотренном; положим, он основался на неправильных донесениях о какой-либо книге в сущности невинной, но ведь с тех пор характер вопроса совершенно изменился. Вещественный факт достаточно изучен, и было бы крайне смешно утверждать, что мало было двух веков для его уяснения. Жансений и смысл его слов — теперь в стороне. Теперь, да и не только теперь, а в продолжение целых полутораста лет, тяжба шла и идет о границе власти присущей кафедре Св. Петра, той власти, которая ей дана или которую она за собою признает над совестью христиан. Одно из двух: или всякий вопрос об этой власти и о самой необходимости ее ниспадает в разряд вопросов праздных и не имеющих никакой важности, или же вопрос, на котором вы расходитесь с Римом, есть вопрос доктрины.
Папы, отличающиеся один от другого большим или меньшим знанием и умом, наконец особенностями личных своих характеров, следуют преемственно один за другим. И все единогласно осуждают вас как людей непокорных власти, вверенной им от Бога; а вы стали бы уверять, что вы не в расколе? Неужели ни один из этих пап не имел настолько рассудка, настолько любви, настолько просвещения свыше, чтобы признать наконец, что повода к разрыву нет, как уверяете вы? Самим Протестантам никогда бы не придумать более сильного довода против наследия первосвященнической власти в решении вопросов доктрины. Но, пусть будет по-вашему.
Положим, что страсти имеют такую же власть над преемниками Св. Петра, как и над всеми смертными; положим, что честолюбие и властолюбие, в продолжение без малого двух столетий, ослепляли пап до такой степени, что постоянно подсказывали им отлучение, и теперь над вами тяготеющее, положим, без достаточного основания, или, лучше сказать, под пустым предлогом. Допустим все это: вопрос все-таки только отклонен, а не решен. Ведь вам приходится иметь дело не с одним Римским двором, не с тем только, что можно бы назвать его тайным советом. Правда, приговор, вас осуждающий, произнесен Римским двором, но он принят всею Римскою Церковью. Как? И в этих миллионах христиан, в этих сотнях тысяч, образующих церковный чин, в этих десятках тысяч епископов не нашлось, человека, который бы разрешил вас, или принял бы на себя ходатайство по вашему делу, или потребовал бы для вас, если не правды, то хоть бы милосердия? А вы уверяете, что вас осудили будто бы по ничтожному поводу, будто бы вопреки законам и преданиям апостольским? Вы хотите принадлежать к Римской Церкви, а какое понятие о ней даете вы вселенной?
Нет, м. г., вы действительно в расколе, и не с одним Римом, а со всею Католическою Церковью; и не бывало доселе раскола более явного и более важного.
Правда, история Церкви представляет примеры расколов более кажущихся, чем действительных; таков, между прочим, довольно продолжительный раскол Мелхитов; но этого рода случаи не имеют ничего общего с вашим. Спор о вопросе подчинения, о столкновении юрисдикции, о сомнительном рукоположении (в смысле чино-положительном, а не таинственном) — таково происхождение этого рода разъединений, во всяком случае прискорбных, но не имеющих большой важности. Духовная жизнь ими не подрывается, умственное общение, в христианском смысле, не прекращается. Так и Мелетий, прослывший раскольником, был одним из светил и столпов Церкви. Словом, все это не более как недоразумения между братьями, все-таки остающимися, по-прежнему, органически связанными единством своих убеждений; это призраки раскола, а не действительные расколы. Но не такого свойства спор между вами и Римом. Здесь явное разъединение в доктрине, противоположность в основе убеждений и совести; здесь, как я сказал, раскол действительный, очевидный и важный.
Спрашиваю опять: достает ли у вас смелости признать и назвать Рим и всех верных Риму раскольниками? Можете ли вы это сделать? Если не достает и если не можете, то вы сами себя осуждаете.
И вы точно не можете; ибо, оставаясь Римско-католиками, вы допускаете, что папа есть вождь и глава земной Церкви, и потому вы не смеете придать названия раскольника преемнику Св. Петра, человеку, который, по вашему же мнению, есть как бы завершение церковного свода и единственный наместник Христа на земле. Рим в вас не нуждается и называет вас прямо раскольниками; а вы не можете отплатить ему тем же, потому что не можете обойтись без Рима, не переменив самого основания ваших учений. Вам остается искать спасения в жалких изворотах и прибегать к отрицанию важности факта, изолирующего вас от всех христиан. Позвольте же мне сказать, что вы сами не верите в свою правоту и в справедливость вашего дела.
Вы были прежде частью Римской Церкви. Не вы (я говорю теперь с вашей точки зрения) из нее вышли, и не по вашей вине произошло отпадение; а остальная Церковь отлучилась от вас; она, по отношению к вам, неправа. — Если так, то Церковь в своей чистоте уцелела в вас ; по чувству любви к провинившимся перед вами братьям, вы можете предлагать им благостыню вашего общения; но вы не можете вымаливать у них общения для себя как милостыни. А между тем, вы обращаетесь к Римскому двору как к высшей власти, а отнюдь не как к братьям, впадшим в заблуждение. Безглавая Церковь, вы обращаетесь к схизматической главе с мольбою, чтоб она соблаговолила пристать к вашему телу и дать вам чрез это полноту бытия, которой вы не имеете. Нет, м. г., не так бы стало действовать общество, уверенное в самом себе и в своих правах, Если б оно сознавало, что эти права идут от Бога, а не от людей.
Рим вам ничего не уступает, и он прав. Но предположим, что, посредством какого-нибудь ловкого и хитрого изворота, он решился бы принять вас, не требуя от вас никакого заявления раскаяния: в какие отношения стали бы в таком случае к Риму? Движение церковной жизни не прерывалось в продолжение вашего разлучения. Примете ли вы ее результаты и решения (например, решение последнего собора по вопросу о непорочном зачатии)? Вы конечно и не подумаете потребовать их пересмотра, а если б вы предъявили такое притязание, то Рим не мог бы на это согласиться, не пожертвовав всеми своими правами и всеми своими учениями. Вы же не можете им подчиниться, ибо такое слепое подчинение было бы равносильно самоосуждению. Вы заявили бы сами, что религиозная жизнь была уделом не вашей общины, а той, которая удаляла вас из своего недра.
Вы видите, м. г., с какой бы стороны мы ни рассматривали вопроса, отовсюду мы получаем свидетельство вашего неверия в самих себя и в вашу правоту.
Между многочисленными сектами Востока есть одна, которая, хотя и допускает Божественное установление пастырского поставления, его необходимость в Церкви и его святость, но утверждает однако, что, по грехам христиан и епископов, вся сила рукоположения, следовательно, и вся сила самого таинства священства, погибла. Отсюда выходит, что эта секта отрицает современное священство, хотя, в тоже время, допускает его в прошедшем и, так сказать, в отвлечении. С другой стороны, последователи этой секты утверждают о себе, что они Церковь, и что в них пребывает церковная жизнь со всеми дарами благодати, обетованными ей, за исключением одного священства. Очевидное противоречие этих двух учений в сущности есть ничто иное как отрицание необходимости самого священства и его таинственная характера или, по меньшей мере, признание за ним пользы только временной. Отношение этой секты к епископству совершенно тождественно с вашим отношением к папству. Вы допускаете его на словах; вы признаете его Божественным установлением, неотчуждаемым наследием и, может быть, венцом Церкви; и однако ж вы спокойно обходитесь без него в продолжении двух веков и допускаете для себя возможность обходиться без него и впредь, не думая чрез это лишиться прочих преимуществ, обетованных Христом Его Церкви. — Не очевидно ли, что Папство обратилось для вас в отвлеченность, осуществление которой совершенно для вас ненужно? Не очевидно ли, что, в сущности, вы отрицаете самое преемство Св. Петра столь же решительно, как и самый ревностный Протестант? Но вы не дерзаете быть последовательными; вы не смеете признаться себе самим в противоречии ваших учений и остаетесь в колебании, в нерешительности, отрицая на деле то, что признаете на словах, одинокими во вселенной и осужденными самими собою, в глубине собственных ваших совестей.
Повторяю: вы не имеете веры в себя самих и в собственную свою правоту.
Но действительно ли право на вашей стороне?
Для всякого человека, хоть немного знакомого с историей Церкви и с Вселенским преданием, не подлежит сомнению тот факт, что во всем прении Жансенистов с Римским двором, как смысл, так и буква всех прежних свидетельств гласили в пользу Жансенистов. Всегда готовые подчиниться решению Церкви, они выговаривали себе только свободу своей совести, впредь до ожидаемого решения. Они несомненно имели за себя все свидетельства первых веков, самый дух Христианства. Наоборот, на стороне Рима — посягательство самое очевидное, деспотизм в формах самых бесстыдных, полнейшее презрение к апостольскому преданию и к христианской свободе, и в оправдание всего этого — извращение текстов и древних учений, ссылки фальшивые, цитаты урезанные или, по крайней мере, изуродованные натяжками в видах придать им смысл совершенно противоположный первоначальному, словом: весь арсенал, которым обыкновенно пользуются в нечистых делах, чтоб обойти право и правду. Итак право было на стороне Жансенистов? — Нисколько! Прав был всё-таки Рим.
В мире, основанном на законности, закон всемогущ: наоборот, закон есть не более как противоречие, не более как слово без смысла в мире, основанном на отрицании закона. Простой воин, подначальный лицу, похитившему власть, обнаружил бы безумие, если б вздумал взывать к свободе против своего вождя, которому сам же помог втоптать эту свободу в грязь.
Было время, от границ Персии и берегов Каспийского моря до берегов Атлантического океана, Церковь кафолическая, или проще Церковь, была единою по духу и по символу. Она управлялась иерархию, которой смысл и значение оставались неизменными со времен апостольских, хотя изменялись ее формы и названия чинов. Ни одна из областей этого святого общества не думала присваивать себе монополию благодатных даров; ни одна не имела притязания на решение вопросов учения, по собственному своему разумению и по своим познаниям; каждая область пользовалась свободою в обрядовых формах и в дисциплинарных правилах, но все области знали и исповедовали, что догмат, дар благодати и откровение таин Божиих, может быть обсуждаем только целостью Церкви и формулируем только единодушным согласием верных. Взаимная любовь хранила и стерегла веру; общий (Вселенский) собор, голос всей Церкви, был ее выражением и свидетельством: «возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Св. Духа», таковы были слова древней литургии, слова высокой догматической важности и в истине которых никто в Церкви не осмелился бы усомниться.
Гордая своею обширностью и своим вещественным могуществом, вырванная мечем Франков и Карла Великого из под зависимости от Византийской империи, Римская область, в девятом веке нашей эры, изменяет Вселенский символ, не призвав к совету своих братьев, даже не удостоив их простого извещения об этом. Изменение, сначала введенное обычаем, было в последствии освящено провинциальным собором, именно Латеранским, в прямое противоречие решению собора Вселенского. Не бывало в мире нарушения законов церковных более полного отрицания ее духа и учения более решительного раскола более явного.
Всему этому ваши предки были пособниками.
На что мог опереться раскол, после того как он отринул нравственное основание и единство совестей в Церкви? Он должен был искать оснований условных или политических. Таких оснований могло быть два, не более. Можно было опереться на признание неограниченной свободы каждой церковной области, присвоив ей право решать окончательно догматические вопросы; свобода областная, в силу неотразимого логического вывода, вела к свободе епархиальной, потом к свободе приходской, наконец, к такой же свободе личной. Это было Протестантство; но его черед наступил позднее. Можно было также опереться на авторитет видимой, осязаемой власти, господствующей над совестями, решающей безапелляционно и поставленной выше всякого контроля. Это Папство, каким создали его средние века.
С этого времени на Западе не стало Церкви; осталась духовная Римская империя, впоследствии раздробленная протестантското республикою . Рим все это знал, а Жансенисты не знали или позабыли.
Власть в решении догматических вопросов, раз уступленная Риму, не могла уже быть ничем ограничена. Чем бы в самом деле обусловить или чему бы подчинить ее? Единодушию всей Церкви? Но оно-то и было отринуто расколом с самого его начала: отрицание единодушия было его исходною точкою; к тому же, идея единодушия упразднила бы идею авторитета. Или согласию большинства? Это было бы слишком нелепо: познание Божественных истин не может быть обусловлено численностью. Или согласию хоть нескольких? Но скольких же? Меньшинство, получающее право верховного суда, единственно вследствие и в силу согласия своего с папою, очевидно, сводится к одному лицу, к папе. Одно из двух: вся Церковь, — или одна кафедра Св. Петра; среднего термина тут не может быть. Весь Запад подал голос в пользу второго, то есть в пользу папы, конечно не понимая последствий своего выбора и не имея никакой возможности увернуться от них.
Как скоро признано было верховноначалие в вопросах доктрины, так, естественно, тому-же Папству и ему одному подобало решать в каждом частном случае: что вопрос доктрины, что нет? Не признавать за ним этого права значило бы грешить против логики. Кто признал бы, что такой то человек не может ошибаться в разрешении вопросов математических и, в тоже время, отрицал бы у этого человека способность распознавать, принадлежит ли подлежащая разрешению задача к вопросам математики или к вопросам грамматики — тот прослыл бы за безумца в глазах здравомыслящих.
Выйти из Рима, не возвращаясь к Церкви , можно только в одну дверь; эта дверь — Протестантство. Итак, Жансенисты были вполне неправы, когда апеллировали от Рима к законам древней Церкви и к апостольскому преданию и, в тоже время, не дерзали или не хотели понять, что, прежде всего им следовало отрешиться от своей без малого восьми вековой старины. Они упорствовали в требовании, чтоб их судили тем порядком, каким бы они могли быть судимы, если бы они еще принадлежали к Церкви, тогда как, на самом деле, они сами давно ее отринули; они забывали, что были уже не членами Церкви, а подданными Римской Монархии, основанию которой они сами помогли. Нельзя пользоваться преимуществами, даруемыми истиною, оставаясь в то же время в недрах лжи; такое право никому не дается, ибо ложь есть отрицание той самой истины, к которой взывает домогающийся этих преимуществ.
На Западе духовной жизни человека открыты только две дороги: дорога Романизма (без всякого основания отличаемого от Ультрамонтанства) и дорога Протестантства.
Если вы в состоянии заглушить в себе разум, забыть предание первобытной Церкви, отказаться от прав христианской свободы и принудить свою совесть к молчанию: смиритесь пред Папством и будьте Римлянами. Папство, конечно, вовсе не то, что Церковь; оно есть нечто, может быть, даже несколько унизительное, нечто более похожее на христианское идолопоклонство, чем на Христианство: но, но крайней мере, это нечто логичное, хоть на вид.
Если вы в состоянии забыть, что разум человеческий познает истину только при помощи нравственного закона, которым человек соединяется с своими братьями, и что под условием лишь свободного подчинения своей личности этому закону нисходит на человека Божественная благодать; если вы можете держаться за свидетельства Церкви первых веков, искажая в то же время их смысл и упуская из виду их цельность; если вы способны горделиво повергаться ниц перед всевластием личной свободы и принимать искание истины за веру: тогда будьте Протестантами. Это опять не Христианство; это не более как скептицизм, худо замаскированный; но, по крайней мере, это логично, хоть на первый взгляд.
Вы не можете в одно и то же время поклоняться Риму (основанному при содействии ваших предков) и бунтовать против его власти; вы не можете в одно и тоже время оставаться вне Церкви (отвергнутой вашими предками) и взывать к ее законам и преданиям; вы не можете быть Жансенистом, ибо Жансенизм — явная бессмыслица.
Но если ваше одиночество тяготит вас (а оно не может не быть в тягость для душ, требующих сочувствия); если вы дорожите спокойствием религиозной совести и уверенностью в вере; если вы искренно ищете истины и верите преданиям и наставлениям первобытного Христианства: тогда отступитесь от десяти вековых заблуждений, отвергните наследие раскола, переданное вам предками; словом, возвратитесь в лоно Церкви. Миллионы сердец пойдут к вам на встречу; миллионы отверстых рук примут вас в свои объятия, примут как равноправных, как братьев возлюбленных; миллионы уст призовут на вас благословения и дары благодати, обетованные от Спасителя верным Его последователям. Церковь, м. г., не блистает наружностью. Подобно своему Божественному основателю и Его первым ученикам, она проходит почти незаметно в человечестве; она живет забытою и непознанною тем обществом, которое основало западный раскол; она как бы смиренная плебейка перед лицом монархического могущества Рима или ученой аристократии Протестантства; но она есть то, чем была всегда и чем всегда пребудет; она — тот камень, которого не сокрушат стихии мира; она — неприступное и тихое пристанище, открытое для всех, кто любит и жаждет веры.
Будьте для Церкви начатками Запада!
Я уже обращался троекратно к моим западным братьям. *) Мне кажется, что исключительность положения, в котором вы находитесь, представляет условия особенно благоприятные для опознания голоса истины, и это побудило меня обратиться лично к вам с этими строками.
*) Здесь в подлиннике автор приводить оглавление трех своих брошюр о западных вероисповеданиях. Пр. переводч.
Может быть, письмо без подписи, писанное человеком, не занимающим видного места в социальной иерархии и не имеющим никакого титла в иерархии церковной, покажется вам недостойным внимания. Если ж вы того мнения, что истина имеет право на внимание и в том случае, когда заявляется не под громким именем, и что чувство любви, внушившее мне (если совесть меня не обманывает) это писание, заслуживаете ответа: то прошу вас адресовать его в Москву, в редакцию «Русской Беседы» для передачи неизвестному (Ignotus).
Примите, м. г. и т. д.