Джаффара — это пустое место на берегу восточного Каспия, километров на двадцать пять на юг от Кара-Бугазского пролива. Перед вами глыбы серого камня, сброшенного в море. Может быть, они называются "джаффара"? А может быть, песчаный бугор дал название месту? Бугор, который как бы нарочно насыпан, до такой степени у него правильная форма? Не знаю. Чем же замечательно именно это место? И почему весной здесь строится шалаш и сюда прикочевывают рыбаки, туркмены и казаки?
— Судака здесь видимо-невидимо, — отвечает мне на чистом русском языке старик-туркмен, на голове которого большая чёрная шапка, а в руках длинный шест с острогой на конце.
Оказывается, сюда съезжаются ловить судака в мае, а затем в июне — бить осетра. Судака ловят с куласов в ставные сети и сдают служащему (Государственного треста), который сидит со счетами в шалаше. Тут же стоят весы, лежит на всякий случай соль, заготовлены мешки и плетеные корзинки, имеющие форму больших жбанов-бутылей, но без горлышка. Пойманного судака кладут в корзины, корзины навьючивают на верблюдов и караваном отправляют в г. Красноводск в свежем виде. Изотермических вагонов пока еще здесь нет, и свежий судак плохо переносит это путешествие на расстояние пятидесяти километров.
Осетра же бьют, как я сказал, острогой особого рода, которая здесь называется "сандовь".
Устройство сандови нехитрое: дело в том, что сама острога надета на шест не накрепко, а свободно, и к остроге привязана длинная, метров в шестнадцать, веревка. После удара сандовью в осетра наконечник-острога соскальзывает с шеста, и осетр, как кит с воткнутым в него гарпуном, мечется с наконечником, веревка от которого крепко привязана к лодке рыбака.
Этот промысел или, скорее, охота основана на не исследованном еще явлении из жизни осетра, заключающемся в том, что осетры в большом количестве собираются у этих мест на глубине двух — трех метров и неподвижно стоят долгое время. Обычно это происходит в июне или начале июля. Зачем это? Никто не знает. Интересно, что ни шум весел, ни стук моторной лодки не пугают стоящей рыбы.
Когда рыбаки пробовали ставить здесь крючковую снасть, то оказалось, что осетры и смотреть не хотят на наживку.
Так как осетры не двигаются, то исключается возможность поймать их сетями.
И вот единственный пока изобретенный способ — бой сандовью! Конечно, это способ кустарный, мало прибыльный. Достаточно небольшого волнения, а ветер здесь почти постоянно, и рябь на воде не позволит увидеть неподвижно стоящую рыбу.
Я слушаю рыбака, а солнце печет. Жарко, и хочется пить. Молока нет, кумыса нет. Сажусь на лошадь, и едем к колодцу. Влево от дороги сереют несколько крупных плитняков, положенных в "клетку" друг на друга: это — колодец.
Подъезжаем. Длинная плита, выдолбленная в роде корыта, полна воды: это — для лошадей и верблюдов. Здесь есть обычай: напившись и напоив скотину, туркмен наливает в "корыто" воды на всякий случай для того путника, у которого случайно может не сказаться чем зачерпнуть воду из колодца.
Быстро делаю два — три глотка теплой солоновато-тухлой воды и… больше не могу. Не идет!
— Что не пьешь? — участливо обращается туркмен-провожатый. — Пей, — и он снова протягивает жестяное ведерко.
— Нет! — качаю я головой и, удивляясь, наблюдаю, с каким удовольствием он тянет из ведра эту невкусную жидкость. Я смотрю на его черное от загара, умное и красивое лицо.
— Ты туркмен? — спрашиваю его.
— Да, ших! — отвечает он.
Шихи — это особое племя туркмен, которое живет по берегу Каспия от Джаффара до Кизыл-Су. Они отличаются исключительным трудолюбием, быстро осваиваются со всякой работой, очень способный народ и на рыбных промыслах этого участка работают по заготовке и разделке рыбы, не уступая профессиональным рабочим. Шихи прекрасные моряки, рыболовы, очень гостеприимны и миролюбивы. Племя это немногочисленно, и единственное их занятие — рыболовство, если не считать случайных работ, за которые они берутся из-за необходимости, когда нет лова рыбы или у шиха нет лодки с сетями для производства промысла.
Мы снова повернули к берегу. Здесь по плотному песку лошадям легче итти.
Я возвращаюсь в Красноводск. Извилистой чертой уходит вдаль заливаемый белой пеной берег. И далеко по нему видны правильные ряды белых и розовых раковин, выброшенных прибоем.
Серый, неподвижно лежащий на песке странного вида предмет обратил мое внимание. Проехав шагов сто, я разглядел, что это — молодой тюлень. "Очевидно, выбросило волной мертвого детеныша тюленя", — подумал я, но в это время зверь поднял голову. Этого было довольно, чтобы во мне загорелось охотничье чувство-поймать животное.
Направив лошадь ближе к воде, я ударил поводом и в карьер пустился наперерез тюленю. Он грелся на солнце и, видимо, не ожидал нападения, когда я очутился между ним и водой. Спрыгнув с лошади, я пошел навстречу. Животное подняло голову, встало на передние лапы и зашипело на меня, как шипят кошки, когда они чем-нибудь сильно встревожены. Раскрытый рот, хрип и угрожающая поза заставили меня остановиться. Молодой тюлень имел светло-серую окраску шерсти на спине и почти белую на брюхе. Шерсть, чисто вымытая, отливала шелком. Во рту сверкали зубы, тонкие как шпильки, два сверху и два снизу. Не переставая шипеть и грозно смотря, он устремился на меня.
Что с ним делать? Убить? Чем? Да для чего? Я отступил и дал ему дорогу. Он неожиданно быстро, пригнувшись к земле, добежал до берега, бросился в море и в одно мгновение, сверля воду хвостом, как винтом моторной лодки, был в двухстах метрах от берега.
Я сел на лошадь. Его черная голова, как точка, еще мелькала среди синих волн Каспия.
Удрал! Ну, не попадайся зимой тюленьщикам! Они не спустят!