КЛАУСЪ ШТЕРТЕБЕКЕРЪ,

могущественный Владыка Морей

Выпуск 12

Пророчица святой горы

ГЛАВА I. Роковое падение

После того как Штертебекер освободился из клетки на башне Касбы в Марокеше и хотел спуститься по веревке, привязанной к клетке, преследовавший его яничар пересек веревку, и он полетел в зияющую под ним пропасть.

Крики разочарования и триумфа последовали за этим страшным падением.

Видя сначала, что пленник бежит, минуя ожидавшей его страшной кары, яничары яростно заревели. Но тотчас же последовал ликующий крик победы, яничар перерезал веревку, отправляя беглеца на верную смерть в бездну.

Верный Самбо ни секунды не спускал глаз с своего повелителя, висевшего между небом и землею.

С ужасом заметил он, как палачи Мулей Сулеймана, эти тигры в лице человеческом, осыпали его любимого господина градом стрел и пуль.

Сердце его сжималось от страха; он молился Штертебекеру как высшему существу и с радостию заметил, что последний миновал опасность со стороны яничар.

Вдруг он увидел, как один из отважных яничар пролез в клетку и с ловкостью кошки просунулся сквозь прорезанное в ней отверстие.

Сабля сверкнула в воздухе… крепкий удар… веревка рассечена… Штертебекер потерял точку опоры и летит в бездну…

Но Самбо, несмотря на это страшное видение, которое другого повергло бы в оцепенение, ни на секунду не потерял присутствие духа. С неимоверной силой он так сильно рванул конец веревки в сторону, что падающее тело описало полукруг, вместо того, чтобы упасть по вертикальной линии.

Штертебекер также не терял духа. Чувствуя этот мощный толчок в сторону, он посмотрел под собою вниз и заметил что-то блестевшее при лучах солнца; это была поверхность воды, простиравшаяся до подножия Касбаской скалы.

Теперь ему стало ясно, зачем Самбо отвлек его в сторону. Он, Штеребекер, должен упасть в воду, которая смягчила бы тяжесть его падения. Вода значит была глубокая, потому что падение происходило с колоссальной высоты.

Нужно было только попасть в воду прямо. Для этого Клаус вытянулся в струну, ноги вниз, голову немного назад, а руки поднял над головой кверху.

Так он прошумел вниз.

Само собою понятно, что все это совершилось гораздо быстрее, чем это возможно описать; все падение продолжалось только несколько секунд.

Виталийский король попал в воду и поднял целую тучу брызг, через некоторое время он опять всплыл на поверхность, не потерпев никаких повреждений.

Самбо со сдержанным дыханием следил за всем этим. Этот умный мальчик, предвидя, что с Касбы начнется погоня, когда бегство будет обнаружено, приготовил все необходимое.

Бегство должно было возможно скорее начаться, и нужно было возможно больше препятствий поставить преследователям в дорогу, — по тому соображению, что собаки Мулей-Сулеймана представляли здесь опасных врагов.

Во-первых, они бы наверное догнали беглецов; и во-вторых, нагнав свою добычу, их кровожадность не знала бы границ.

Вода, омывавшая подножие Касбаской скалы и оказавшая Штертебекеру такое чудесное спасение, было озеро большой глубины, образовавшееся от реки Вади Тензифт, которая брала начало в ближайших горах, протекала около Марракеша и вдоль западного берега Африки и, наконец, впадала в Атлантический океан.

На это Самбо рассчитывал. Через Тензифт был мост только далеко внизу. Если же кто-нибудь хотел перейти на другой берег, должен был употребить лодку, которых тут было много.

Но умный мальчик ночью всех их отвязал и погнал от берега.

В озере также было достаточное течение, чтобы отвести лодок, которых Самбо провожал еще сильными толчками.

Только одну из лодок, самую легкую, мальчик оставил, и в ней он теперь со всеми силами летел к плывшему в воде Штертебекеру.

— Великий повелитель вступит в каик (лодку), Самбо должен скоро грести, Самбо некогда целовать ноги повелителя. После целует ноги — много очень! Теперь грести! Также повелителю грести — много очень! Лягавые собаки придут, много очень собак!

Штертебекер понял всю опасность положения. Он понял, что у них должна быть только одна мысль — бежать.

Поэтому он схватил лежавших в лодке двух весел и так сильно рванул ними в воде, что Самбо покатился на дно лодки и с удивлением смотрел на могучие удары весел своего господина.

— Го! великий повелитель много очень грести умеет, много, много очень, больше Самбо. Великий повелитель все может! Великий, великий господин!

Клаус улыбался.

— Ты бравый парень, Самбо, — сказал он, — и я эту твою услугу, конечно, не забуду; потому что без твоей помощи эти кровожадные негодяи там наверху тешились бы теперь моими муками и вдыхали бы с наслаждением запах моего жареного мяса. Пока прими мою словесную благодарность. Но теперь давай грести, тут дело жизни.

— Го, яничары не поймают, если повелитель так много очень гребет. Каик очень скоро, много скоро.

— Но лягавые собаки, Самбо! Негодяи пустили их по нашему следу, слышно уже их лая. Смотри, там несется вся свора!

Самбо посмотрел по указанному направлению и действительно увидел всю свору собак, гнавшихся за ними с Касбы. Однако, расстояние было еще слишком велико, потому что дорога пересекалась отвесными скалами и приходилось их обойти, что страшно увеличило путь.

Поэтому потребовалось бы еще много времени, прежде чем собаки настигли бы их. Между тем лодка, гонимая Штертебекером, летела стрелой и выиграла уже очень большое расстояние.

Клаусу только жалко было, что лодка не была немного крепче устроена. Он не мог употребить всю свою силу, потому что иначе весла его, и так уже гнувшиеся каждый раз, как хлыстики, совсем бы разлетелись на куски.

Теперь можно было видеть также и яничаров, вылетевших из ворот крепости. Хотя они гнались бурным галопом, какой только позволила крутость скалы, однако догнать собак им было невозможно.

ГЛАВА II. Погоня лягавых собак

С некоторым удивлением Штертебекер заметил теперь, что побег Самбо направил не по течению, а против него.

Прорезали уже поперек все озеро и теперь входили в реку Вади Тензифт, впадавшую тут в озеро. Течение было довольно сильное и нужно было напрягать большие силы, чтобы преодолеть напор воды.

Если бы поехали вниз по течению, то гораздо дальше ушли бы. Против врагов, преследовавших на суше, это много значило.

Когда Штертебекер обратился к своему верному другу, работавшему в поте лица, с вопросом относительно этого, тот ответил:

— Вади Тензифт выше много лучше. Там узкие ущелья; ни человек, ни лошадь, ни собака не могут подойти к Вади. Скалы крутые, у самой воды. Люди не могут видеть каик с берега.

— Это очень хорошо, — возразил Штеретебекер. — Но таким образом мы углубляемся все более в материк, вверх в горы. Куда поведешь ты меня? Разве ты думаешь, что там мы вне опасности?

— Если достигнем Тизи-у-Телует без лягавых собак, тогда — да, великий повелитель.

— Тизи-у-Телует? Что это такое?

— Тизи-у-Телует это…. Тизи-у-Телует это есть… Это такое, что Самбо не знает по-испански.

— Это дуар (деревня)?

— Нет, это не дуар, не город, не лес.

— Может быть — река, озеро, гора?

— Нет, другое от горы! Между горами, направо горы, налево горы, посередине Тыаи-у-Телует.

— Понимаю. Ущелье значит, прорез между горами?

— Да! Ущелье! Ущелье! Верно! Тизи-у-Телует — это ущелье. И по этому ущелью течет Вади Тензифт. Идет с святой горы Джебль Сагру.

— Ах, ты туда хочешь, к Мудрой Мириам?

— Да! Там хорошо, великий повелитель. Мулей-Сулейман не идет туда. Собаки тоже не идут туда, там горячая вода. Вода кипит.

— Ты хочешь сказать, вода так горяча, как кипяток!

— Да, великий повелитель. Много очень горячая. Нехороший человек упадет и умирает в горячей воде; много очень мучается. Только кости остаются.

— Разве нехорошие люди сами падают в горячую воду? Или их может быть вталкивают туда? — спрашивал Клаус.

— Злые духи! Много очень злых духов, называются джинс, хватают нехорошего человека за ноги, бросают в воду, должны умереть.

— А кто говорил тебе, что я также не злой человек? — плутовски спрашивал Клаус. — Если вот меня джинсы схватят за ноги и бросят в кипящую воду? Что тогда скажешь?

— Ах! Великий повелитель не злой человек, никогда не злой человек! Великий повелитель хороший человек, много очень хороший человек! Джинс ничего не делает хорошему человеку!

— Ты имеешь доверие ко мне, мой мальчик. И ты не обманешься. Меня злые духи за ноги не схватят. Но меня очень радует, что ты имеешь столько самоуверенности в себе самом. Если бы ты не чувствовал себя безвинным, ты не осмелился бы приблизиться к святой горе. Ты добрый, верный мальчик.

Самбо улыбнулся во все лицо. Оно положительно вытянулось в ширину, как будто оно было из каучука и было прижато снизу и сверху. Его глаза, своим белком резко выделявшиеся из черного лица, подернулись влагой. От заявления Штеретебекера, которому молился, он был глубоко тронут и, почти всхлипывая, сказал:

— Самбо верный, Самбо хороший, Самбо не злой человек. Самбо любит великого повелителя.

Оба беглеца во все это время напряженно гребли и ни разу не прервали свою работу.

Вади Тензифт образовал много изгибов и имел весьма сильный спад. Нужно было поэтому напрягать неимоверные усилия, чтобы двигаться вперед.

И все эти мучения перенес неутомимый Штеретебекер, хотя он уже в течение более двадцати четырех часов ничего во рту не имел, за исключением глотка воды, которым воспользовался при своем падении с башни.

Верный Самбо и этого не упустил.

Теперь въезжали в теснину, глубокий прорез в скалах, окруженный с обеих сторон вертикально спускающимися к воде стенами.

Тут невозможно было достичь с берега, и Самбо, который от чрезвычайно напряженной работы почти задыхался, направил теперь лодку в маленькую бухту и прикрепил ее веревкой к выступу скалы.

Теперь мальчик достал из задней части лодки мешок, в котором Штеретебекер нашел не только обильное количество плодов, но также кинжал и Бог весть откуда взявшаяся, заржавевшая сабля; она не была африканского производства.

Для первого шага это все таки было некоторое вооружение, а обед из плодов был даже больше чем достаточный.

— Мы долго тут не должны оставаться, — сказал Штеретебекер к Самбо, в большом душевном спокойствии, с открытым ртом осматривавшему своего нового господина.

Все на Штертебекере вызывало изумление негритянского мальчика. Он глядел на белого великана в пестрой рубахе, несколько потерпевшей уже во всех этих приключениях, и он казался ему существом иного мира.

— Должны здесь ждать, великий повелитель! Собаки придут. Потом плохое место! Лучше здесь! Можем тут хорошо защищаться. Всех убить! Великий повелитель силен, всех много очень убьет!

Самбо был прав. Издалека доносился уже лай своры.

Лягавые собаки, значит, очень быстро пробежали это громадное расстояние. Но объяснилось это просто тем, что собаки не везде следовали по изгибам реки, а по суше миновали их и бежали прямым путем.

Плывя в воде, они бы так скоро не успели.

Клаус испытующе осмотрелся кругом.

Действительно! Место избранное Самбо, для защиты, было прекрасное. С трех сторон лодку окружали крутые стены скал.

Только четвертая сторона оставалась свободной для нападения. Но здесь вода была очень глубока и гонима сильным течением, так что нападавшие должны были плывя бороться с напирающей водой.

Что их боевая сила от этого много теряла, было ясно, как день.

Клаус решил поэтому ожидать тут быстро приближавшихся собак.

Вот показывались они уже в воде. Они плыли, работая передними лапами и держа головы с кровожадными глазами и оскаленными зубами над водой.

Их было около сорока штук. Остальные почему-то остались; все-таки это тоже значительная сила.

ШІтертебекер решил сам драться с этими зверями и запретил Самбо участвовать. Он не хотел поставить мальчика в опасность быть вытащенным этими яростными животными за борт.

Видно было, что Самбо нелегко было оставаться пассивным наблюдателем. Но против воли «Великого повелителя» он не смел идти.

Он только приготовил кинжал и саблю, потому что Штертебекер схватил в руки весло и стал в носу лодки.

Теперь приближалась первая собака настолько близко, что можно было достать ее веслом.

Страшный удар Штертебекера разбил животному череп, так что оно без всякого звука погрузилось в глубину.

В следующий момент, однако, было уже их большее число около лодки.

С поднятым веслом Штертебекер отразил животных, в то время как Самбо защищал себя мечом.

Градом падали тяжелые удары виталийского короля, и куда он ни ударил, там оказалась кровавая голова.

Однако число подплывавших псов становилось все больше и больше. Сколько не убивал Штертебекер, все таки подоспевшие другие собаки добрались уже до самого края лодки.

Теперь Самбо не мог уже так хладнокровно относиться к этому. Схватив по примеру Клауса весло, он грянул на свору псов.

Оба борца все-таки не были в состоянии отразить такое число животных, некоторые из которых полезли теперь в самую лодку. В момент Клаус почувствовал нападение и сзади.

Собаки яростно напирали и вскоре причинили Штертебекеру несколько значительных ран. Счастье Штертебекера, что он носил такие высокие сапоги. Они были из толстой кожи и оказали упорное сопротивление зубам бешеных псов.

От налезавших в лодку собак первая начинала погружаться в воду. В этот момент Самбо направил чрезвычайно тяжелый удар на одну собаку, бывшую в воде.

Тут мальчик потерял равновесие и упал в воду.

— Великий Боже! — вырвалось невольно у Клауса, — Несчастный погиб!

Однако, ни минуты не задумавшись, хотя в него самого вцепились уже пять зверей своими острыми зубами, прыгнул в воду, захватив с собою, вместо весла, меч.

Самбо был уже потащен зверями под водой, и Штертебекер опустился за ним.

Страшная борьба разыгралась теперь в этой водяной глубине.

Не обращая внимания на вцепившихся в него псов, он сперва ударами кинжала освободил Самбо от его мучителей.

Вскоре вода кругом окрасилась в пурпурный цвет: Штертебекер своим мечом образовал много бьющих кровью фонтанов под водой. Исполненный святым гневом, он только думал об одном, чтобы чтобы возможно скорее освободить Самбо от его бульдогов.

Один за другим эти опасные псы погружались в глубину. Но наступление все новых продолжалось, как бы не было этому конца.

Хотя Штертебекер уже отправил около шестнадцати этих упорных животных ко дну, но все-таки около тридцати все же осталось.

Ему нужно было каким-нибудь способом освободиться от этих врагов.

Самбо лишился чувств; это Штертебекер сразу заметил. Это имело свои преимущества, он мог оставаться дольше под водой, так как не дышал.

Штертебекер схватил мальчика под левую руку и, задержав дыхание, опустился под воду. Псы были поражены, видя, как оба их врага бесследно исчезли.

Как известно, собака не может плыть под водой и также ничего не может там видеть. Но очень скоро они почувствовали своего врага, но тогда, когда было уже поздно.

Штертебекер, плывя под водой, ударял собак кинжалом между ребер, после чего они моментально погружались в воду, не увидев даже, откуда удар.

Он нарочно плыл вниз по течению и только на большом расстоянии от лодки всплыл на поверхность, чтобы запастись воздухом.

Как только собаки его заметили, все бросились в его сторону. Но Клаус снова исчез под водой и, плывя теперь против течения, снизу убивал одну за другой собак, пришедших ему навстречу.

Этим он выиграл то, что освобожденный от собак, он еще успел вернуться с бесчувственным Самбо обратно в лодку.

Из собак осталось немного в живых. Но они отказались уже нападать. Плывшие по течению убитые животные как нельзя понятнее говорили им оставить эту опасную игру своей жизнью.

Оставшиеся звери обратились в бегство. Теперь Штертебекер мог беспрепятственно заняться Самбо. Он получил много кусанных и царапанных ран, но вскоре однако открыл глаза.

Со слезами в глазах он схватил руку Клауса и покрыл ее жгучими поцелуями.

— Великий повелитель Самбо спас жизнь! Самбо никогда не забывает, никогда! Самбо верный великому повелителю до самой смерти, до много очень смерти!

Штертебекер погладил храброго мальчика по его курчавым волосам и, против обыкновения, оставил мальчику свою левую руку, потому что он видел, что для него это большая радость суметь выразить свою благодарность Штертебекеру, которому он считал себя очень обязанным.

ГЛАВА III. В борьбе с яничарами

Самбо очень скоро оправился от своих ран, на которые он не обратил внимания. Клаус удивлялся мужеству негритянского мальчика, не издававшего ни малейшего стона, хотя некоторые раны были довольно значительны и наверное причинили ему весьма чувствительную боль.

Негритянский мальчик, однако, сейчас же схватил в руки весла и сказал:

— Нужно много очень спешить, великий повелитель. Придем к плохому месту, очень… очень… очень… не могу на испанском. Вода не глубокая, вода малая, много малая вода.

— Ты думаешь, мелкое место, где на нас могут нападать.

— Да! мелкое! Место мелкое! Много мелкое! Вода мелкое, берег мелкое! Яничары могут лодку войти. Яничары едут скоро, много скоро!

Штертебекер не терял ни минуты. Лодка летела снова вверх с новыми силами. Во многих местах река была настолько узка, что даже не могли работать веслами.

Тут приходилось толкать веслом о скалистые стены.

Снова оба друзья работали отчаянно. Дело шло тут о жизни, кто раньше достигнет опасное место.

Теперь река выступила из скалистой теснины, в которой до сих пор текла. Здесь приходилось бороться с сильным течением, с водопадом, усеянным большими камнями, между которыми вода с шумом прорывалась вниз.

Неимоверных усилий стоило нашим героям преодолеть этот напор воды.

Самбо выказал при этом необыкновенную ловкость. Прыгая с одного камня на другой, он ловко направлял лодку вверх с большим искусством.

Клаус помогал ему.

— Яничары! — внезапно вскрикнул Самбо.

Его черное лицо не позволяло видеть, побледнел ли он, но голос его дрожал.

— Не лучше ли сделали бы мы, если б оставались в нашей теснине? — спрашивал Клаус, не прерывая своей работы.

— Нет, великий повелитель! яничары бросали бы сверху камней, много большие, и разбили бы лодку. Много очень опасно.

— Гм! — бормотал Штертебекер, поняв всю верность этого. — Ты прав. Но если яничары догонят нас на этом месте, тогда мы погибли. При моем плохом вооружении я могу повалить десять из них, но тогда я должен пасть. Сила очень большая. Их также трудно победить потому, что они все носят панцыри, почти защищающие их от ударов.

— Яничары еще далеко! Только один далеко впереди всех, комендант дворца. Имеет лучшего коня. Мы должны много очень грести, тогда мелкое место за нами, прежде чем яничары нас догонят.

— Но мелкое место ведь тянется далеко вперед! Невозможно, чтобы мы достигли ту теснину прежде, чем яничары. Смотри! Они носятся, как бешеные!

— Потому знают крайний момент! Иначе не поймают. Опасное место не так далеко, как смотрит, потом ил! Яничары утонут до горла в… в… не знаю на испански.

— В болото?

— Болото? Да, да, болото, болото!

— Ну хорошо, понимаю. Теперь вперед что есть силы!

Оба друзья гребли теперь, напрягая невероятные усилия. Вода хотя была мелка, но позволяла однако работать веслами.

Последние под страшным напором гнулись, как соломинки, и лодка летела стрелой.

Оба гребца хорошо видели со своего места гнавшихся за ними яничар.

Всадники были еще довольно далеко, и трудно было еще различить их. Они поднимали целое облако пыли, из которой время от времени блеснул шлем, изогнутая сабля или чешуйчатый панцырь.

Впереди всех летел единственный всадник, В нем можно было узнать начальника дворцовой охраны, потому что его шлем и панцырь блестели желтей; они были позолочены.

По-видимому, начальник яничаров решил во что бы то ни стало догнать беглецов. Хотя бы пришлось замучить коня до смерти, лишь бы не вернуться в Касбу без белого пленника.

Последнее все равно значило для него смертью.

— Должны грести! Должны грести! — задыхался Самбо, по-видимому терявший последние силы.

Штертебекер был того же мнения и всеми силами налег на весла.

— С дворцовым комендантом мы уже справимся, — утешал Штертебекер своего черного друга, — и прежде чем остальные догонят, мы достигнем уже болото, где мы в безопасности?

Самбо только кивнул головой. Он не мог больше отвечать. Все свое дыхание он употребил для работы.

Яничары начали теперь отставать, что беглецы не замечали. Их лошади были измучены этой адской кавалькадой.

Один только начальник, сидевший на очень дорогом коне, продолжал погоню со страшной быстротой. Он ни разу не оглянулся к своим, а все шпорил своего вороного.

Кровь целыми ручьями лилась теперь с боков этого благородного животного, так глубоко всаживал всадник свои шпоры в мягкое тело.

— Опусти весла, Самбо! Я буду работать за двоих! — крикнул Клаус мальчику, видя, что тот не в состоянии больше грести. От потери крови он ослабел больше, чем ожидал.

Самбо слушался. Больше он не мог. Истощенный, он бессильно опустился на дно лодки.

— Еще немного грести, повелитель, много мало, тогда болото. Самбо больше… не может; Самбо верный… но больной.

Штертебекер удвоил напряжение.

Трах! — вдруг сломалось одно весло.

Клаус бросил оба куска весла в воду, кто знает, к чему они могут пригодиться.

Он схватил одно из весел Самбо, желая заменить сломанное. Но это оказалось гораздо короче, и ему пришлось и другое весло заменить.

Драгоценное время между тем терялось. Ход лодки теперь также замедлился, так как с короткими веслами нельзя было развить прежнюю быстроту.

Поэтому всадник все более приближался.

Штертебекер увидел, что дальнейший побег невозможен, и решил тут же встретить врага, хотя условия были весьма неблагоприятны.

Все его вооружение состояло из старой полузаржавленной сабли и меча. Соперник же имел с собою целый арсенал оружия; потому что кроме могучей сабли, рукоятка которой была украшена драгоценными камнями, за поясом у него заткнуты были два замечательной работы пистолета и за спиной у него висел стальной лук и большой запас колоссальных стрел.

Штертебекер направил лодку к берегу; он желал иметь под собою твердую почву.

Тут и начальник яничаров успел подлететь.

Однако он остался на почтительном расстоянии от берега.

— Сдавайся, христианская собака! Брось свое оружие и ползи в прахе к моим ногам, жаба! — ревел африканец Штертебекеру. — Ты погиб!

— Хвастун! — загремел Штертебекер. — Подойди поближе, тогда я отвечу тебе. К сожалению, не имею оружия, с которым мог бы сражаться с тобою на том расстоянии, которое ты избрал себе.

— Разве считаешь меня ослом, кормящимся чертополохом? На колени падай, или мое оружие научит тебя быть послушным.

— Трус! — скрежетал Штертебекер, видевший, что араб не пойдет на рукопашную схватку.

Ничего не вышло бы, если б он выпрыгнул из лодки и напал бы на араба. Тот просто завернул бы коня и убежал бы.

Но начальник яничаров не медлил начать бой. Он вынул из-за пояса свои пистолеты и выстрелил из них на Штертебекера.

Но без успеха. Пули просвистели над головой того, в которого были направлены.

Это нисколько не раздражило араба; он также не стал теперь снова заряжать пистолет, а снял с большой ловкостью лук с колчаном со спины.

Вот зажужжали одна за другой стрелы, и Штертебекеру оставалось только быстрыми движениями миновать смертоносных стрел.

Оказалось, что начальник искусно прицеливался, и потому Штертебекер решил бежать лодкой отсюда, так как яничары между тем стали приближаться.

С силой он уперся веслом в берег и не обращал внимания на стрелу, которую араб целил в него.

Лук зажужжал от спущенной стрелы и резкий крик огласил воздух: комендант попал в цель. Левая рука и плечо Штертебекера были пронизаны стрелой. Кровь забила фонтаном из ран, куда она засела.

Стрела, так сказать, крепко прилепила руку к телу.

Самбо тоже вскрикнул.

С ужасом заметил он, как его «повелитель», обливаясь кровью, рухнулся на дно лодки.

Утомление вдруг исчезло у него. Гнев за поранение своего господина возвратил ему прежние силы.

Он нагнулся в дно лодки и взял оттуда какой-то предмет — это был кусок кожи. Он схватил ее известным приемом правой рукой, вложил туда камень, все вместе завертел над головой с поразительной быстротой и вдруг выпустил один конец кожи из руки, он остановил ее в вертикальном направлении.

Начальник яничаров зашатался в седле и грузно упал на землю, обливаясь потоком крови. Камень, брошенный негритянским мальчиком, попал ему в лоб.

— Он отправляется в Джегенну! — ликовал Самбо. — Но теперь вперед, много скорей! Яничары приближаются!

— Ломай стрелу посредине и вытащи оба конца из ран, — сказал Штертебекер вместо всякого ответа.

Самбо повиновался. Скоро исполнив приказание, он затем схватил весла и заработал ими, как совершенно свежий человек.

Клаус так же помогал. Вооружившись своим уцелевшим веслом, он становился на задней части лодки и здоровой рукой то и дело толкал в мелкое дно реки.

Теперь яничары нагрянули с шумом.

Увидев утопавшего в крови своего начальника, они издали страшный крик ярости, по пока они носились около предводителя, они теряли драгоценные секунды — лодка с беглецами успела тем временем порядочно удалится.

— Они идут, — бормотал Штертебекер, когда черная банда двинулась, чтобы продолжать погоню.

— Придут поздно! — улыбался Самбо, с которого пот крупными каплями катился по лицу. — Придут поздно! Здесь болото!

Он указал по обе стороны реки, где было болото, но мало отличалось от остального берега.

Самбо, прекрасно знавший свое дело, перестал теперь грести и стал в лодке. Он делал это для того, что бы сманить яничаров, не хорошо знавших эту местность, в свою западню.

Яничары галопировали всеми силами. Раздался крик триумфа, они верили, что беглецы теперь уже не уйдут от них. Ведь они были недалеко от них, а река в этом месте так мелка.

У-у! как они бросились в реку за манившей их лодкой. Замечательную картину представляла собой эта хорошо выезженная, богато вооруженная кавалькада, панцыри и шлемы которой блистали на солнце.

Слишком рано ликовали они.

Первые всадники, достигшие обманчивую почву берега, сразу утонули в это болото.

Лошади их в страхе заржали; они знали, что тут уже нет спасения.

Но чем сильнее они действовали ногами, чем скорее они хотели освободиться от этой массы, тем скорее они тонули в глубь.

Дикие проклятия раздались теперь, громкие угрозы и ругательства посыпались.

Но это ничего не помогло яничарам. Кто раз попал в это болото, безнадежно погиб. Почти половина этих всадником погибла в этом месте.

— Жаль красивых животных! — бормотал Клаус Штертебекер. — Эти черные негодяи, сидящие на них, давно уже заслужили смерть похуже.

— Много очень! — подтвердил Самбо, крепко кивая головой.

Несколько яничаров прыгали в реку, в надежде таким образом достигнуть до беглецов, но страшно ошиблись и поплатились за это своей жизнью потому, что дно реки тоже было болотное. Яничары потонули на глазах своих более осторожных товарищей, стоявших на берегу и поднявших при этом яростный рев.

Им осталось только ни с чем вернуться обратно. Из всех своих товарищей они могли взять с собою только одного коменданта. Он был мертв.

ГЛАВА IV. На «Святой горе»

Штертебекер и Самбо были спасены.

Теперь они могли обмыть свои раны и позволить себе короткий отдых после такого напряжения погони и сражения.

Тогда они поехали дальше.

Река становилась всё уже и наконец приближались к ущелью Тизи-у-Телуэт, через которое река Вади Тензифт проходила из своего истока.

Судоходность реки тут совсем перестала; сплошь и рядом она состояла лишь из одних водопадов с громадными камнями, с которых шумела вода.

Горы Атлас представляли тут разнообразнейшие виды. Скалистые стены по обеим сторонам реки совершенно вертикально спускались к воде и были страшно изорваны.

По временам Самбо указывал своему господину, после того, как они упрятали лодку и пошли пешком, на выходившие из черных, глубоких горных трясин таинственные дары.

Пары эти исходили из вулканических горячих источников.

Но для суеверных мавров это представлялось, как священная вода, стекавшая с святой горы Джебль Сагру.

— Как видно ты ведешь меня к мудрой Мириам, Самбо? — начал Штертертебекер после того, как он долго с восхищением смотрел на чудные контуры гор и скал окружавшей их природы.

— Да, знает великий повелитель мудрую Мириам?

— Я только слышал о ней. Канд рассказывал мне об этом. Она должна быть очень старой.

— Ей больше, чем сто тысяч лет, великий повелитель.

Клаус невольно улыбнулся.

— Тогда она совсем не человек? — спросил он не без иронии.

Самбо однако не понял этой иронии и принял все за хорошую монету.

— Не человек, мудрая Мириам. Нет, нет, нет! Добрый дух, старший злого джинс. Злые джинс убили бы всех.

— Так, так! Я в самом деле хотел бы ее узнать, любопытная особа. Хотел бы видеть, как она смотрит.

— Великий повелитель не может ее видеть. Только каждую тысячу лет один человек, чистый от грехов.

Это была замечательная легенда, и Штертебекер действительно хотел узнать что-нибудь подробнее. Если, как ходят слухи, мудрая Мириам в то же время и пророчица, то, может быть, она что-нибудь знает о его дорогой матушке.

Самбо рассказывал виталийскому королю, что говорить с мудрой Мириам, да, можно, но видеть нельзя, потому что она говорит из пещеры, откуда не выходит.

Кто хотел получить ответ на вопросы или искать защиты, должен был принести «мудрой Мириам» плоды и другие съестные припасы, клавшиеся на известном месте пещеры, и когда наступали сумерки, они исчезали.

На другое утро находили на том же месте пустые чашки и тарелки, которые жертвующие могли убрать назад.

— Я проглядываю теперь священные чары, — сказал Клаус самому себе. — Под этой будто бы тысяче- или стотысячелетней пророчицей, скрывается какая-нибудь старая женщина, которая превратностями судьбы сюда заброшена и поддерживающая таким образом свою жизнь. Весьма понятно, что она не хочет показываться, дабы не увидели, что она такая же смертная и, возможно, даже не из племени мавров. «Жертвы» алкавших ее мудрости и защиты не что иное, как простые средства для жизни старухи.

По-видимому, ни один европеец не ступил еще на «Священную гору», иначе он бы исследовал эту тайну. Легенда, образовавшаяся вокруг этой таинственной старушки, пугала только туземное суеверное население.

— Я должен разрешить эту загадку. Может быть, я освобожу несчастную женщину из ее позорного рабства; потому что она наверное не избрала добровольно это одиночество на Джебль-Сагру.

Однако любопытство Штертебекера разузнать эту тайну еще должно было выдержать тяжелое испытание, так как дорога туда была очень длинная и в высшей степени опасная.

Она вела вдоль бездонных пропастей, в которых глаз странника с трудом мог видеть на страшной глубине ленящийся бурный поток.

Но чем более взбирались наверх, эти воды казались еще горячей, потому что пары становились более и гуще.

Не дороге также встречались небольшие ключи этой горячей воды.

О съестном заботился Самбо. Это было тем удивительнее, что эта гористая местность почти лишена была растительности.

Только в некоторых местах видны были кактусы, прилепившиеся на каком-нибудь краю скалы, по временам совсем недоступным.

Самбо не упустил случая и собирал все эти плоды пустыни в взятый с собою из лодки мешок.

При кушанье они очищались от шипов и представляли тогда очень лакомое блюдо. Обильный сок, наполнивший их, был одновременно и напитком для странника, потому что найденная вода была почти кипучая.

Три дня ходили Штертебекер и Самбо по этой скалистой пустыне. На ночь они устраивались где-нибудь в пещере, или же просто под открытым небом. Ночи хотя были холодные, но сухие, — здесь дождя не бывало.

Когда на четвертое утро рассеялся туман, Штертебекер увидел грандиозное зрелище!

При выходе из тесного ущелья увидел он святую гору. Собственно это не была гора, а целое нагромождение горных масс колоссальной вышины.

Вершины этой громады не видно было, она исчезала в облаках.

Вся эта гора казалась раскаленной огнем. Нет, она казалась самой огненной массой; она была похожа на раскаленное железо, но еще интенсивнее, пурпурнее, можно даже сказать, кроваво-краснее.

Самбо упал на землю и приложился к ней лбом три раза. Тогда он хотел идти дальше, но вдруг остановился, когда заметил, что Штертебекер не сделал того же.

Поэтому он просил своего господина также пасть на колени и выразить святой горе свой саалам (привет), а Штертебекер, внутренно усмехаясь, исполнил его просьбу. Зачем ему было задеть духовную струну этого мальчика, считавшего свой салаам необходимым религиозным обрядом.

С большим удивлением, однако, заметил Штертебекер в стороне от святой горы на большой равнине многочисленные палатки, между которыми, насколько зрение позволяло, казалось, шли какие-то военные приготовления.

— Что это там такое? — спросил он Самбо. — Я думал найти тут совершенную пустыню, а вижу большой военный лагерь, содержащий, армию, выступающую в поход.

Негритянский мальчик также был не менее удивлен.

— О, большое, большое чудо! Наверно делала мудрая Мириам! Сиди-Могамет сам этого не может.

— Как? Старая женщина составила это войско? Как это возможно? Объясни мне.

— Мудрая Мириам все может, все! Сиди-Могамед бежал сюда от Мулей-Сулеймана. С ним было мало друзей. Но мудрая Мириам оракулом возвестила, что кровавый Мулей-Сулейман не долго будет господствовать. Аллах хочет, чтобы Сиди-Могамед опять сделался султаном. Вот и стали приходить шейхи и приносили магаллу. Стали собираться воины. Самбо знал, но не ожидал, что так много очень. О, кровавый Мулей-Сулейман будет дрожать, он будет идти в Джегенну. Мулей-Сулейман нехороший человек. Поэтому не приходит в Джеблы-Сагру, потому боится, упадет в горячую воду.

— Странно! — говорил Клаус к себе. — Неужели эта старуха, выступающая пророчицей, действительно имеет такую власть? О, суеверие — могущественно!

Под вечер оба друзья решили пойти к пещере. После обеда Самбо бесследно исчез, и Клаус ожидал его теперь с большим нетерпением.

Наконец, верный мальчик явился, задыхаясь под тяжелой ношей жертвенных плодов, которых Бог весть откуда он брал. Тут же и был недавно зарезанный баран.

После того, как они подкрепили свои силы, они тронулись в путь. Гора теперь опять пылала в лучах заходящего солнца.

Штертебекер и Самбо переходили по большим камням, лежавшим в воде, небольшой ручей, почти кипевший.

Падавшие пары сделали поверхность камней скользкими, и то обстоятельство, что поднимавшиеся тучи паров очень мешали смотреть, крайне затрудняли переход и сделали его весьма опасным. Этот трудный переход, видимо, и был причиной тому, что сознававшие свои грехи люди не решались перейти реку или, если осмеливались, то странность этого явления природы сделало их нерешительными и они падали в глубину.

О спасении тогда, конечно, нечего было и думать, они моментально обваривались.

Наконец они достигли пещеры, из которой вытекал этот горячий ручей. Увидеть внутренность пещеры невозможно было из-за наполнявших ее паров.

Самбо опять бросился на колени, и Штертебекер должен был последовать его примеру.

Негритянский мальчик странным певучим голосом и с особенным ударением крикнул три раза имя Мириам. Потом он припал лбом к земле и остался в таком положении ждать.

ГЛАВА V. У пророчицы с Джебль-Сагру

Вечерние сумерки стали уже спускаться, но прошло долгое время, пока последовал ответ из пещеры.

Самбо должен был еще раз повторить свои возгласы, еще громче и еще умоляюще.

И вот, наконец, послышался ответ.

— Кто зовет? — спрашивал голос, который казалось, исходил из могилы; он был чуть слышный и глухой. Но Штертебекеру он показался раздававшимся из далекого пространства.

Впрочем он больше не удивлялся, что голос производил особое действие на ожидавших, потому что он имел какой-то очень странный звук, вероятно, из-за изгибов этой пещеры.

Возможно, что беспрестанное шипение воды способствовало тому, чтобы голос, исходящий из скал, казался нечеловеческим.

— Чужеземец приближается к твоей горе, чтобы спросить твоего совета и искать защиты, мудрая Мириам. Ты поможешь ему, хотя он и гяур. Но он благородный человек, с чистым сердцем и безгрешный, ибо он перешел святую реку с кипящей водой и не спотыкался.

Самбо сказал это на арабском языке, и потому речь его была ровная и не ломаная. Штертебекер, конечно, не понял содержания.

— Чужеземец? Гяур? — раздавалось из пещеры.

Клаус знал, что означает это слово. Это то же, что христианин, и в глазах магометан имеет презрительное значение. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что разговор был о нем.

Но возбуждение, с которым произнесен был этот вопрос, обратило на себя внимание. Казалось, голос дрожал. По-видимому, это было весьма необыкновенное, что христианин приближался к святой горе, чтобы искать совета и защиты.

Самбо отвечал:

— Да, мудрая Мириам. Это белый христианин из страны Европа…

Из пещеры раздался крик, хотя подавленный, но хорошо слышный.

Самбо задрожал. Ему становилось страшно при этом странном поведении мудрой Мириам. Неужели она рассердилась на него, что он осмелился привести христианина к святой горе?

Это видимо и было причиной, потому что раздался гневный голос:

— Отойди назад и не смей подойти ближе к пещере. Чужому гяуру скажи, чтобы подступил ближе к священному ручью, дабы пары обдали его. Слушайся!

Самбо скоро объяснил Штертебекеру ответ пророчицы и добавил на своем ломаном испанском языке:

— Самбо должен слушаться, иначе упадет в кипячий ручей; великий повелитель не подойдет очень близко к пещере, может умереть. Ходи с Самбо; вместе бежим; скорей, скорей!

— Нет, Самбо! Мы должны слушаться мудрой Мириам. Ты отойдешь назад, а я подойду к пещере. Пусть будет, что будет.

Мальчик не ответил, только с несказанным горем взглянул на Штертебекера и удалился от пещеры.

Когда Клаус совсем приблизился к пещере, он снова услышал голос; но теперь он звучал гораздо естественнее и ближе. Всесильный Боже! Голос этот ему знаком. Он слыхал его уже, в прежние, давно минувшие времена, часто, часто. Однако чувствовался в нем какой то странный, чуждый тон.

— Ты понимаешь язык арабов, чужеземец? — спрашивал голос из пещеры тихо.

Так как Клаус не понял вопроса, то он сказал на испанском языке:

— Я не понимаю твоего вопроса, дух святой горы. Но ты наверно знаешь испанский язык, на котором здесь так много говорят.

— Да, говори на этом языке, если имеешь мне что-нибудь сообщить. Но сперва скажи мне, кто ты такой и как явился сюда.

— Я немецкий моряк, на которого коварно напали рифовые пираты и выдали Мулею Сулейману.

— Немецкий моряк?! — крикнул голос вдруг на чистом немецком языке и дрожа от возбуждения.

— Как твое имя, твое имя?

— Клаус фон-Винсфельд.

— Клаус, мой Клаус! — закричала теперь пророчица, и — почтенное старческое лицо вынырнуло теперь из тумана паров. — Иди ко мне на грудь! Я — твоя мать.

Штертебекер как бы оцепенел от этого неожиданного открытия, к которому совсем не был подготовлен.

Он ожидал встретить тут европейскую женщину, злым роком заброшенную сюда; он надеялся, что эта пророчица, может быть, даст ему известия о том, что он хотел знать.

Но что эта мудрая Мириам, пророчица святой горы, пользовавшаяся всеобщим почитанием, которой все далеко кругом боялись, что эта окажется его матерью, это никогда ему и во сне не снилось.

По этому он стоял как пригвожденный и не мог двинуться с места.

Но старушка уже висела на его груди. Она перешла узкий ручей и обхватила своего любимого сына, от которого ее суровая судьба оторвала ее в течение бесконечно долгих лет и которого она здесь, в глубине Атласских гор, посреди полуцивилизованных, фанатических племен, снова нашла.

Теперь оцепенение, охватившее Штертебекера от такой неожиданности, оставило его. Да, он узнал свою любимую мать! Волосы ее уже совсем побелели, и в лице ее врезались глубокие морщины от глубокой старости, но прежде всего от лишений и печали ее несчастной жизни.

Но глаза, эти милые, добрые, кроткие, полные духом глаза, были те же самые, которые в его детстве так радостно смотрели на него.

Он обнял старушку обеими руками и горячо целовал ее в сморченный от печали и страданий лоб.

Слабо потянула его Адельгейд фон-Винсфельд в глубь пещеры. Она не хотела больше оставить найденного сына. И таким образом они долго стояли, крепко прижав грудь к груди, в блаженстве счастливой встречи после столь долгого страшного времени.

С ужасом смотрел Самбо издали на происходившее, не понимая ни слова из их разговора.

Никогда он ничего подобного не видал и даже не слыхал. Никогда он не видал лицом мудрую Мириам и не имел никакого представления о ней. И теперь он увидал этого, увидал, как старая женщина с длинными белыми волосами, с белым лицом, какого еще никогда не встречал, выступила из облаков пещеры.

Да, она даже обхватила руками чужеземца, который вопреки старому обычаю, подошел так близко к туману паров, и потащила его с собою в пещеру.

Все это, по его мнению, могло только иметь цель наказать дерзкого за его нарушение святыни или даже совсем бросить его в кипящую реку.

Это предположение его подтвердилось еще тем, что Штертебекер обхватил старушку руками. Произошла, видно, борьба, в которой мудрая Мириам осталась победительницей. Потащила же она его в пещеру.

Самбо не медлил ни минуты, чтобы следовать своему господину, которому присягал в верности до самого гроба, хоть бы даже в самую Джегенну (ад).

Позабыв все кругом, с одной только мыслью спасти своего господина, бросился он к пещере.

Он перепрыгнул дымящий ручей, и в следующем моменте он находился уже во внутренности страшной и до сих пор священной пещеры.

Она была полна мраком, потому что сумерки уже совершенно спустились, и в ней ничего нельзя было разобрать.

Между тем он заметил в стороне боковую пещеру, правильно освещенную, откуда, к его изумлению, раздался голос его господина.

С любопытством он подошел ближе и увидел его в крепких объятиях с мудрой Мириам, сидящих на диване.

Сама пещера же — и это его глубоко изумило — была не только удобна, но была устроена со всей роскошью; она образовала настоящее жилое помещение, в котором были все предметы, которых человек требовал для удобной и приятной жизни.

Штертебекер и Мириам тотчас же заметили стоявшего Самбо.

— Это твой товарищ, приведший тебя сюда? — спросила Мириам, или как она действительно называлась, Адельгейд фон-Винсфельд.

— Да, это верный парень, которому я обязан жизнью. Не прогоняй его, оставь его здесь. Право, я ему очень благодарен.

Мириам кивнула головой.

— Пусть по-твоему будет, Клаус! Между тем мы должны еще сохранить религиозную маску о моем положении как пророчицы, пока мы не сумеем оставить на всегда эту страну. Если население узнает, что я не больше как обыкновенная европейская женщина, выброшенная на этот берег, то меня забросят камнями, и вместе и тебя, мои дорогой Клаус. Поэтому надо позаботиться, чтобы твой товарищ сохранил тайну. И он также не должен знать всю правду.

Этот разговор происходил на немецком языке, и Самбо не понимал ни одного слова. Так продолжалось еще некоторое время.

— Что бы нам сказать ему, дорогая мамочка?

— Предоставь это мне. Я знаю, как обращаться с этими людьми. Они суеверны, и мы должны этим воспользоваться, если хотим спасти свою жизнь.

Мириам обратилась теперь к Самбо и сказала ему на арабском языке:

— Ты должен присесть к ногам твоего господина, которого ради его добродетелей нашла возможным принять. Только каждые сто лет бывает один день, когда Мириам, пророчица святой горы, показывается смертным. Сегодня этот счастливый и великий день, и вы те благословенные люди, которым пало в удел это чудо.

Самбо немало был поражен от этих открытий и в суеверном страхе опустил глаза вниз. Слишком остры были впечатления виденного им здесь. Еще больше было его изумление, когда Мириам продолжала:

— Можешь ты молчать?

— Да, мудрая Мириам, если ты приказываешь.

— Я повелеваю, я приказываю тебе это строго. Ты попадешь в кипящую воду, если нарушишь мое веление и будешь говорить, прежде чем получишь от меня особое разрешение. Великие события должны совершиться в этой стране. Пророк возвратил законного султана к трону его отцов. Твой новый господин и повелитель же предназначен Пророком выполнить это его желание.

Самбо был совершенно озадачен, когда услышал это. Он покорно склонил голову, и с этого момента он стал смотреть на Клауса, как на сверхъестественное существо, которому Аллах поручил свое великое дело.

Адельгейд объяснила теперь Клаусу на немецком языке, что сказала негритянскому мальчику, и потом добавила:

— Я сделала так, чтобы видеть, какое впечатление произведут на него мои открытия. Этот народ верит всему, если только знать, как ему преподнести это.

— А разве ты действительно так уверена в том, что Сиди-Могамед вновь вступит на свой трон? — спрашивал Клаус.

— В этом нет сомнения. Его войско уже собрано; в ближайшие дни подойдут еще многие племена к святой горе; муллы провозгласили священную войну против Мулея Сулеймана, обозначив его проклятым, так как его кровожадность и жестокость не знали границ.

— И ты сказала, моя любимая матушка, что Пророк избрал меня для выполнения его предначертаний?

— Да! Пророчица святой горы так возвестит, а ты возьмешь на себя эту миссию. Ибо ты должен знать, что эти султаны и шейхи ничего не смыслят в военном искусстве. Таким образом войско султана Сиди-Могамеда после твоей муштровки и учения в первом же нападении победит войско Мулея Сулеймана. Деспот, противозаконно захвативший в свои руки трон Марракеша, стал кровавым бичом для всего народа. Он должен пасть. Мы же во время этой войны, раньше или позже все равно вспыхнувшей бы между султанами, должны использовать для себя удобный момент, чтобы оставить Африку; я всей душой стремлюсь к тому, чтобы последние дни моей жизни провести в Европе. В тишине монастырских стен хочу я докончить мою закатывающуюся жизнь.

Лицо Штертебекера просияло от удовольствия; он чувствовал себя, наконец, у цели. Он не знал вовсе, какие битвы еще предстояли ему.

— Да! — сказал он. — Я хочу тебя вернуть на родину, милая мамочка. Но сперва расскажи мне, какие странные судьбы привели тебя к этому далекому берегу и сделали тебя тут пророчицей. Я не могу подыскать никакого объяснения. Должно быть, необыкновенное сцепление обстоятельств подействовало к этому. Я непременно хочу узнать, что тебе пришлось вытерпеть за все это долгое время страданий.

Старушка Винсфельд печально поникла головой.

Видно было, что воспоминания прошлого, проносившиеся теперь пред ее духовным глазом, были не особенно приятные.

Но она отогнала от себя все печальные мысли и, когда снова подняла голову, лицо носило выражение спокойной торжественности, и горькая суровая черта исчезла.

— Слушай, Клаус. Я расскажу тебе!

ГЛАВА VI. Мать переносит все страдания

— Ты знаешь ведь, что мошенник сенатор Детлев фон Шенк, который тебя самого так обвинял и под фальшивыми показаниями бросил тебя в тюрьму, решил также меня убрать с дороги.^[1]

— Этот мошенник искупил свои бесчинства, дорогая мамочка! — сказал Клаус. — Бог судил его моей рукой.

— Мой сын, это целительный бальзам для моих глубоких ран, нанесенных этим злодеем. Теперь слушай дальше. Палачи этого низкого плута схватили меня и потащили меня в лодку. Почему это случилось так, мне не сказали. Грубые шутки солдат были ответами, а удары их прикладов я еще и теперь чувствую.

— О, эти палачи! — вскричал Штертебекер в глубоком удручении. — Гром и молния! Если бы я мог этих негодяев растерзать моими руками!

— Они этого вполне заслужили, Клаус! Клянусь! И, однако, то, что перетерпела тогда, было детской игрой в сравнений с тем, что меня ожидало впереди.

Меня перевезли на Нейверк, тот остров в устье реки Эльбы, которого ты, как моряк, наверно лучше меня знаешь.

На этом острове поднимается маяк, и в нем живет сторож, по имени Брауман. И этот оказался также помощником его собачьего сенатора. Он был достойный слуга своего господина, скорее способный быть палачом в пытательной камере, чем сторожем на маяке Нейверка.

Несколько недель я просидела там, но мне они показались вечностью. Для меня не существовало ни дня ни ночи. Я ни дневного света, ни звезд долго не видала. Только лампа ключника, приносившего мне заплесневелый хлеб и гнилую воду, была единственным светом для меня. Так я жила в полном мраке.

Ни соломы, ни покрывала не дали мне. Пришлось спать на сыром полу. Крысы съедали мою скупую пищу, и мне не один раз доставалось крепко чувствовать острия их зубов.

— О мерзкие, низкие негодяи! Жаль что этот Брауман уже мертв, а то я бы зажарил его на медленном огне!

— Наконец меня вывели из тюрьмы! Мои глаза так отвыкли от света, что не могли его перенести. Как ослепленная, я рухнулась при свете солнца.

Я превратилась в скелет, волоса были всклокочены. Лишь несколько тряпок, едва достаточных, чтобы прикрыть мою наготу, остались от моей прежней одежды.

Что со мной сталось, я не знала.

Когда я снова пришла в себя, я уже была в трюме корабля. И там был скверный, спертый воздух, и там царствовал мрак, и там было мокро и много крыс.

Но я все-таки питала надежды, что состояние моих мучений скоро изменится. Что бы ни случилось, куда бы меня не завезли, корабль ведь имел все-таки известную цель, и раньше или позже путешествие должно было окончиться. Тогда наступит перемена, и вероятно лучшая, потому что хуже быть не могло.

Три или четыре недели я осталась в мраке и сырости трюма. Затем тюрьму мою открыли. Я могла целый день провести на палубе. Мне назначили известное место, которое я не должна была оставить. Также мне строго было воспрещено приблизиться к кому-нибудь на палубе или промолвить слово с каким-нибудь из матросов.

Но все-таки это было для меня неоценимым удовольствием — дышать свежим, морским воздухом после месячных мучений моих в спертых темницах, без света и воздуха.

Куда везли меня, я не знала.

Я должна признаться, что на корабле мне было довольно хорошо. Конечно, меня строго охраняли, ночью запирали в трюме, и я не должна была ни с кем говорить, но в остальном я не имела недостатка. Дали мне даже хорошую, хотя и пеструю одежду.

Мне сказали, что это одежда испанской крестьянской девушки; это хотя и не подходило для пожилой дамы из гамбургского дворянского дома, но все-таки это было лучше, чем тряпье Нейверка.

Через несколько недель мы увидели землю. Это был берег этой части света. Судно стало на якоре; казалось, вступали в переговоры с туземцами, приблизившимися в сотнях лодок к кораблю.

Что, однако, произошло дальше, я не могла видеть, потому после того, как темнокожие меня осмотрели, я была заперта опять в трюм.

Там я со страхом ожидала долгое время, на корабле же все время царствовала мертвая тишина.

Внезапно все изменилось. Раздался шум борьбы, оружие затрещало, даже из пушек стреляли. Поднялся бешеный шум.

Все ближе и ближе к моей тюрьме доносился гром сражения. Треск и лом дверей становился слышнее. И теперь я в первый раз узнала, что я была не единственная пленница на корабле. Тут было еще много других, все молодые девушки, которые — с ужасом я это услышала, — как и я, продавались в рабство в Маррокеш.

Также и дверь в мою тюрьму была разбита, и в нее ворвались темные фигуры, потащившие меня на верхнюю палубу. Корабль был ограблен.

Капитан и матросы, не павшие еще в бою, лежали все связанными.

Вообще не очень церемонились с нами; в особенности со мной темные сыны Африки обращались весьма скверно. Толкали и били меня со всех сторон. Я была для них слишком стара.

— Подлые негодяи! — загремел теперь Штертебекер так, что Самбо, не имевший понятия о всем рассказанном, страшно перепугался.

— Это были, как я после узнала, рифовые пираты. Они втаскивали нас в лодки и повезли на берег, а оттуда большим караваном далеко в глубь страны. Таким образом мы вошли в эту гористую местность.

На этом пути я неоднократно падала от бессилия, за что меня безжалостно бичевали. Я с трудом тащилась дальше.

Недалеко от этой святой горы я почувствовала, что силы меня оставляют. Вдруг стемнело в глазах, и я упала. Что тогда стало со мной, я не знаю. По-видимому, меня так крепко бичевали, что все тело было изорвано. Но когда я все-таки не пришла к себя, работорговцы меня признали мертвой и оставили там.

Когда через долгие недели я пришла в себя, я увидела себя в этой пещере, а около меня сидела престарелая женщина с длинными, совершенно белыми волосами, почтенная матрона, в которой я тотчас узнала уроженку Европы.

Она была рождена в Голландии, в молодости попала в марокканское рабство и бежала на эту гору, где была в безопасности; гора почиталась святой, а то обстоятельство, что она прошла пещеру и не сгорела, сделало ее в глазах туземцев святой.

Марокканцы верят, что эта пещера вся наполнена кипящей водой, и если кто-нибудь может в ней дышать и жить, то этот считается неземным существом.

Более семидесяти лет прожила голландка в этой пещере. Два года тому назад она умерла, и я заняла ее место.

И так я жила тут после нее, показывая те же чудеса, так же пророчествуя, к чему она меня научила. Она была счастлива, что в последние годы жизни имела подругу по несчастью, после того как прожила семьдесят лет в полном одиночестве в этом скалистом ущелье.

Штертебекер все время благоговейно прислушивался. Но теперь он не мог больше удержаться — с бурными всхлипываниями бросился он своей матери на шею. Слезы ручьями лились из его глаз. Он плакал. Он, этот сильный, непобедимый герой, пред которым дрожали все кругом, умел плакать, когда узнал, какие страдания переносила его возлюбленная мать.

Но теперь он насильно вырвался и, отступив несколько шагов, выпрямился во всю фигуру.

— Отныне ты заживешь иной жизнью. Я вырву тебя из этой тюрьмы и поведу тебя на мое прекрасное судно, где ты исцелишься и телом и душой, — сказал он с поднятой для присяги правой рукой.

— Я иду за тобой, мой добрый сын. Но не позорь эту пещеру — она была для меня убежищем много лет.

— Что же с ней делать, когда мы оставим ее?

— Мы должны уничтожить ее внутренность. Никогда ни один человек не должен узнать, что здесь жили люди, поэтому, когда все к нашему отъезду будет готово, все мои сокровища должны сгореть на костре.

— Пусть будет по-твоему. А как предполагаешь наш отъезд?

— Сиди-Могамед завтра перед восходом солнца явится к пещере за советом в войне его против Мулей-Сулеймана. Я предскажу ему, что в ближайшую полночь в его хижину явится посланный Пророком белый человек, водимый черным мальчиком и сопровождаемый закутанной женщиной. Этот белый человек станет во главе войска и уничтожит Мулея Сулеймана. Чувствуешь ты себя способным к этому, сын мой?

— Да, дорогая мать! Я видел прекрасное войско Сиди-Могамеда, и я слышал, что он получит еще подкрепления.

— Так оно и есть. Поэтому я возвещу ему, что как только он увидит поднимающиеся клубы дыма со святой горы, он должен тотчас выступить в поход. Этот дымовой столб мы произведем из дров, которых твой черный друг ночью соберет. Что ты хочешь с ним сделать? Берешь его с собою на корабль?

— Я еще об этом с ним не говорил. Я бы охотно взял с собой этого до гроба верного мальчика, но только если он добровольно согласится на это. Я сейчас спрошу его.

Госпожа фон Винсфельд кивнула головой.

Штертебекер обратился теперь к мальчику на испанском языке:

— Самбо, я скоро покину твою родину, после того, как поведу войско Сиди-Могамеда в Морракеш, возьму его штурмом и низвергну тирана Мулея Сулеймана.

Тогда я пойду к берегу моря, должен освободить там своих белых товарищей и мой корабль, попавшие в руки коварных рифовых пиратов. Что ты тогда сделаешь, Самбо?

— Самбо поедет с великим повелителем, Самбо на большой корабль, Самбо на большое море поедет с многими очень воинами и много очень кораблей увидит! Ур-ра! Ур-ра!

Теперь он стал кружиться вкруг и, наконец, попал в объятия Штертебекера, и на его груди горько завыл.

— Ты храбрый парень, — сказал Клаус, кладя руку на голову мальчика. — Мы станем добрыми друзьями, потому что у тебя чистое сердце. Но слушай: твой новый господин имеет опасное ремесло. Стихия, в которой он живет, это борьба с волной и ветром, борьба с человеком. Знай, что это опасное дело, тебе придется следовать за мной под градом пуль и стрел, под грохотом орудий. Твоему господину хорошо только в борьбе и сражении. Хочешь за мной?

— Да, великий повелитель! — крикнул Самбо с блестящими глазами. — Хочу за великим повелителем даже в самую Джегенну. И если повелитель бьется с шайтаном (дьяволом), Самбо обрубит ему уши, нос и длинный хвост.

— Ну, до того не дойдет, — улыбался Клаус. — Так, мы согласны. Вот моя рука! Отныне ты вступаешь ко мне, присягни мне в верности — до гроба.

— Самбо присягнет в верности — до гроба — бородой Пророка.^[2]

Штертебекер помогал матери в приготовлениях к отъезду, тогда, как Самбо ушел собирать дрова и ветки. Вскоре вся пещера была заполнена ими.

Начало светать. Красные лучи солнца снова превратили святую гору в раскаленное железо.

Любовно обняв свою мать, которую после долгих страданий снова нашел как «пророчицу святой горы»? стоял Штертебекер перед пещерой и наблюдал чудное явление природы.

«Занялась заря свободы!»