Рокамболь возрождается — Старые враги — новые друзья. И. Ф. Мануйлов-информатор. — Мануйлов, Распутин, Питирим.
Но, собственно говоря, все корни нового возвышения крылись в том добром старом, которое не могли скомпрометировать ни резкая резолюция Столыпина (вспомним Дурново и знаменитую сентенцию о нем Александра III), ни проявленный в свое время Курловым административный восторг.
Впрочем, Курлов одним из первых готов был итти в Каноссу. Павший через 4. месяца после падения Манасевича-Мануйлова и воскресший почти одновременно с ним, ген. Курлов в своих мемуарах[18] миролюбиво вспоминает старого Мануйлова — только как одного из сотрудников Витте, а нового — просто берет под свою защиту, и хотя дело Мануйлова, вызвавшее его арест осенью 1916 г. — и затем в феврале 1917 г. суд над ним, было ему достаточно известно хотя бы потому, что на целую половину заключалось в данных, добытых когда-то по его же собственному распоряжению, и хотя, наконец, он прекрасно знал, чем был при Штюрмере Мануйлов, он готов считать Мануйлова лишь жертвой во имя Штюрмера и Распутина. По крайней мере так можно понять по следующему, весьма впрочем несуразному, месту цитированных мемуаров[19]
„Некто Манасевич-Мануйлов, служивший прежде в департаменте полиции и сотрудник нескольких газет, был назначен чиновником особых поручений при председателе совета министров Штюрмере со специальным поручением держать его в курсе газетных писаний о нем (этим при Штюрмере ведал Гурлянд, а не Мануйлов! Прим. авт.). Он знал Распутина, и это послужило поводом к слуху, будто он хочет через Распутина устроить министром финансов директора одного из московских банков и близкого родственника А. Н. Хвостова. Министр внутренних дел, дядя А. Н. Хвостова, приказывает арестовать Манасевича-Мануйлова. не предупредив и не поставив в известность даже председателя совета министров об аресте его чиновника. Следствием этого был новый скандал в обществе и новые толки про Распутина, которому молва опять приписала главную роль в этом деле"…
Собственно говоря, цитатой этой мы слишком предвосхищаем события — ив сторону Мануйлова, и в сторону Курлова; мы расшифруем ее перед читателем лишь много ниже, но прибегли к ней уже сейчас для того, чтобы показать, насколько мало злобы питали „сферы" по отношению к своему блудному сыну и как они были приуготованы к возможности его возрождения.
В конце концов, у нас еще до сих пор нет данных для точного суждения, как о моменте возврата Мануйлова в лоно административных сил, так равно и о первоначальной форме этого возврата. Несмотря на то, что пошел уже 9-й год с февральской революции, мы не имели еще в осуществленном виде сколько-нибудь систематических попыток проникнуть в тайны унаследованных нами архивов: все, что опубликовано до сих пор, случайно и носит характер простых партизанских прорывов в богатый тайник, но, в конце концов, особая точность в хронологии не так уж важна там, где самый факт настолько значителен, что, независимо от точной хронологии, сам по себе представляет некоторую эпоху.
Мы начали с указания, что корни возрождения феникса лежали еще в старых его эволюциях и были настолько крепки, что о них разбились без остатка все судебно-административные недоразумения, пережитые Манасевичем-Мануйловым, — разбились без остатка, несмотря на то, что они были в свое время буквально притчей во языцех всего города.
Посмотрите, что говорит своим лапидарным стилем Штюрмер в объяснение своей близости к Мануйлову:
— Когда я был директором департамента общих дел, то раз в приемной Плеве ко мне подошел человек, совершенно мне неизвестный, который сказал, что он состоит при посольстве в Париже в качестве агента по сыскной части… Потом я его еще несколько раз видел на докладах, очень образованный и интересный человек. Он у меня был, оставил карточку; вероятно, и я ему оставил карточку… А когда я был членом государственного совета, я встретил его в приемной у Витте, и он сказал, что состоит при Витте. Был он на жалованьи, в роде дежурного чиновника при нем. Таким образом, знакомство возобновилось. А когда я был назначен председателем совета министров, то не помню, кто-то заговорил, что нужна охрана, нужно людей знающих и есть такой человек, который имеет отношение к прессе, и назвал фамилию Манасевича-Ма-нуйлова. Я сказал, что я его знаю, что он был при посольстве в Париже и что он был при Витте, и что я его биографию не знал, знаю, что он был информатором и сотрудником „Нового" и „Вечернего Времени". Он потом и был прикомандирован в мое распоряжение — председателя совета министров![20].
А кроме того, Штюрмер слышал о Манасевиче-Мануйлове и от „директора духовных дел" А. А. Мосолова:
— Он был сам при святейшем престоле и говорил о Манасевиче-Мануйлове в самых восторженных отзывах о его уме и таланте. Да и теперь еще родные Мосолова, кажется, вдова его брата, рассказывали, — что он в Риме вынес самое отрадное впечатление о деятельности Манасевича. В записках Мосолова, которые должны быть изданы, он очень высоко о нем отзывался[21].
Это — Штюрмер, а за ним поспешает и А. Д. Протопопов.
— Я Манасевича — Мануйлова встречал несколько раз у Белецкого и хотел даже взять его корреспондентом газеты („Русская Воля"), — ведь, он был в „Новом Времени"[22] ).
Впрочем, А. Д. Протопопов тут же уверял чрезвычайную следственную комиссию Временного Правительства, что Манасевич-Мануй-лов „очень, очень плохой человек" и даже „определенный мерзавец", с которым он не хотел и иметь никакого дела, но, в соответствии с вышеприведенной цитатой, пожалуй, можно и нужно много больше веры дать пресловутому кн. М. М. Андроникову, который, как истый циник до конца ногтей, редко опускался до лжи, а он уверяет, что Протопопов даже бывал у Мануйлова и неоднократно говорил, что процесса против него возбуждать не стоило[23].
Да, что в конце концов говорить о Протопопове, если даже единственная белая ворона в правительственном стане того времени, министр земледелия А, Н. Наумов, достаточно осведомленный во всех внутренних движущих силах этого критического периода русского самодержавия и лично абсолютно честный человек, на вопрос председателя чрезвычайной следственной комиссии, чувствовалась ли за Штюрмером фигура Манасевича — Мануйлова, ответил лишь, что он его не знает и только встретил один раз, 18 ноября 1905 г., когда был у гр, Витте, где его и принял этот чиновник — Манасевич-Мануйлов.
Во всяком случае, почва для возрождения была приуготована, и нам остается только выяснить, когда же и при каких обстоятельствах Мануйлов решил, что час пробил и что пришла пора победителем вступить на эту почву.
По этому вопросу, как мы уже отметили, точных данных нет, и решать его приходится путем сопоставлений.
Б. председатель сов. министров Б. В. Штюр-мер утверждает, впрочем, что якобы Мануйлов служил уже с осени 1915 года. Он-де к нему, Штюрмеру, в январе 1916 г. просто был прикомандирован „для охраны" министерством вн. дел, по каковому он служил и получал жалованье „кажется" еще в октябре 1915 г., причем назывался он будто „информатором".
„Информаторов" помин, вн. дел, конечно, не было, — были таковые по охранному отделению, но чтобы в это время Мануйлов служил в последнем, это представляется достаточно невероятным, ибо на почве дележа Распутина он был на ножах с нач. охр. отд. Глобачевым, да и не могла платить охранка Мануйлову в то время 12 тыс. руб. в год. На-ряду с этим и сам Манасевич — Мануйлов держал себя в это время достаточно самостоятельно, ибо как раз в ноябре-декабре 1915 г. он входит в особо оживленные личные сношения с В. Бурцевым, только что прибывшим из-за границы в Петроград, и буквально засыпает его всевозможными разоблачениями по охранке и иным частям нашего управления.
Но, с другой стороны, если обратиться к „запискам“ С. П. Белецкого, мы увидим, что Мануйлов во все это время исправно является к нему „с докладами".
И отсюда, конечно, недалеко до вывода, что, очевидно, Мануйлов был личным агентом, личным информатором Белецкого и получал содержание непосредственно от него — из департаментских или каких-либо иных сумм, причем, вернее всего, что об этой роли Мануйлова у Белецкого не знал и сам А. Н. Хвостов. О последнем можно догадываться по той радостной готовности, которую проявил А. Н. Хвостов несколько позже в знаменитом Мануйловском деле с Петцом (см. ниже), дабы этим приобрести возможность влиять на Мануйлова. Знай Хвостов о тайной службе Мануйлова по министерству, к такой героической мере, какая была применена в деле Петца, едва ли ему нужно было бы прибегать. Что же касается первой части нашего вывода — „о личном" характере служения Мануйлова у Белецкого — то это косвенно подтверждает и сам Белецкий, признавая в своих воспоминаниях („Былое" № 22, стр. 260), что он официально причислил Мануйлова к министерству вн. дел только после того, как Штюрмер, назначенный уже председателем сов. министров, заявил ему, что хотел бы что-либо сделать для Мануйлова, причем последний тут же обещал за это Белецкому звание члена госуд. совета.
Когда же и как Белецкий заинтересовался Мануйловым?
В начале войны „Новое Время" пыталось неоднократно выступать против все более определявшегося влияния Распутина и одним из первых и весьма зубастых застрельщиков в этом отношении был Манасевич — Мануйлов, работавший в этом направлении, конечно, не из личных чувств и настроений и даже, может быть, и не из одного только гонорара, а главным образом потому, что такова была позиция ген. Е. В. Богдановича и его кружка, опираясь на который Мануйлов думал в это время выплыть в открытое море. Однако, по мере развития событий, стало определяться, что шансы игры на салон Богдановича ничтожны. Этот ктитор Исакиевского собора, член совета мин. вн. дел, квасной патриот и большой любитель казенных субсидий на издававшуюся им ура-патриотическую литературу, был все же слишком брезгливым человеком, чтобы открыто участвовать в той игре, которая разворачивалась в это время в сферах, и из рассадника государственных младенцев салон его понемногу превращался в тихое монрепо фрондирующих (конечно, только — шопотком, а больше в помыслах и „мемуарах") сановников.
Слишком долго иметь такого партнера было, конечно, не по Мануйлову, а тут перемене фронта помогло и внезапное распоряжение Н. А. Маклакова прекратить всякие выступления Мануйлова в прессе против Распутина.
И вот — в ближайшие же дни после этого Мануйлов становится persona grata у Распутина. Конечно, должен был помочь этому и покладистый характер нашего Рокамболя, не преминувшего выдать при этом Распутину кое-что из известных ему антираспу-тинских интриг и комбинаций, да и сам Распутин был далеко не дурак и не всегда только мстил своим врагам: когда нужно было, он умел их приваживать, а такой человек, как Мануйлов, конечно, давно ему был нужен.
Итак, Мануйлов — persona grata у Распутина, Распутин — у Вырубовой, а Белецкий, один из активнейших к тому времени распу-тинцев, назначенный на должность товарища министра, помимо доброй воли А. Н. Хвостова, самой императрицей со специальной целью охранять „нашего Григория Ефимовича", — этот самый Белецкий, по обыкновению, запутывавшийся в своих собственных сетях, понемногу начинает терять доверие „старца не уловившего всей глубины сложных комбинаций матерого провокатора, с особым усердием расстилавшегося в это время перед А. Н. Хвостовым, чтобы или выехать на его спине или первым лягнуть его, если положение министра пошатнется.
Как же не нужен был в это время Белецкому надежный „язык* у Распутина, который уже несколько раз обводил вокруг пальца и оставлял в дураках хитроумного хохла!
А тут еще подоспело назначение Питирима петроградским митрополитом. Вместе с Пи-тиримом появился его секретарь Осипенко.
При помощи Мануйлова и по уполномочию Питирима, Осипенко для связи стал своим человеком у Распутина, а через Осипенко и по уполномочию Распутина Мануйлов сделался столь же своим в митрополичьих покоях, а помимо всего, Мануйлов, кроме деловых интересов, оказался связанным с Осипенко и общностью основных, природных вкусов и настроений: секретарь в митрополичьей опочивальне был, кажется, тем же, чем был Мануйлов в альковах Мосолова и кн. Мещерского.
Попробовал было Белецкий отделаться „надешовку" и заагентурить земляка, но хитрый Осипенко 300 руб. взял, но на дальнейшее не польстился и рта не раскрыл.
И „информатором" стал Манасевич-Ма-нуйлов.