При первом моем самостоятельном полете на бомбардировщике «Мартин» самолет при взлете начал заворачивать влево. Я повернул штурвал направо, но он продолжал заворачивать влево. Я еще больше налег на штурвал, но машина шла влево по направлению к деревьям. Я сбавил немного газ в правом моторе, но это мало помогло. Я не мог выключить моторы и остановиться, так как рисковал удариться о деревья. Оставалось только надеяться на то, что мне удастся оторваться от земли раньше, чем я достигну их.
Внезапно левое крыло начало подыматься. Я вспыхнул от стыда, сообразив, в чем дело. Оказывается, я поворачивал штурвал направо, опуская левый элерон самолета вниз. На малых скоростях сопротивление опущенного элерона отклоняло машину влево, и я, стремясь избежать этого, поворачивал штурвал направо. Но теперь, на большой скорости, меня подворачивало уже вправо, а я все еще налегал на штурвал в ту же сторону…
Ни разу мне не случалось так быстро и так сильно нажимать и тянуть! Каким-то чудом я оказался в пятидесяти футах от земли, вместо того чтобы очутиться в куче обломков. Но я летел под прямым углом к тому направлению, которое первоначально наметил.
Я сделал вираж и опустился. Коснувшись земли, я включил мотор, сделал еще один вираж и снова опустился.
В этот момент я увидел несколько автомобилей, приближавшихся к месту моей посадки. Может быть, мой взлет был не так уж плох? Может быть, они думали, что я знал, что делаю? Посадка мне удалась. Может быть, они спешили поздравить меня?
Мой инструктор приблизился первым. Он подбежал к машине и стал осматривать край правого крыла. Затем полез под крыло.
— Эй, вы, — крикнул он мне оттуда, — вылезайте же и поглядите, как вы разбили машину!
Оказалось, что при первом взлете я тащил правое крыло по земле несколько сот футов. Нижняя часть крыла была ободрана, и элерон чуть держался на нем.