РЫБНЫЙ КРАЙ
Взгляните на карту Дальнего Востока. Вся она изрезана голубыми нитками рек. Великий Амур - девятая по величине река в мире пересекает добрую половину края. В Амур стекают воды не только русских рек, а и Монголии и Северного Китая. Он принимает в себя воды красавицы Зеи, по величавости и плавности течения не уступающей тихому Дону. Полноводная Уссури пробивается к нему среди вековых лесов и зеленых степей Приморья. В него впадает стремительная Бурея, встречное течение которой с трудом преодолевают пароходы. Таежная Архара, порожистый Хор, студеная Селемджа, веселая Тунгуска, лесной Ашой - числа нет им, бегущим среди сопок и равнин необъятного края!
А сколько разных озер, больших и малых, разбросано по дальневосточным просторам! То лежат они, как полная чаша, в горных ущельях, то, словно море, раскинулись на равнине, то затерялись в нехоженых таежных пущах… Ханкй, Эворои, Удыль, Болонь, Чукчагир - да разве все их перечислишь!
И все эти многоводные реки со звучными именами, и безыменные ручьи, и широкие озера, и заросшие камышом озерки щедрая природа населила несметными полчищами рыб.
Нигде, кроме Амура и его притоков, не найдешь такого разнообразия рыб. Недаром есть там поговорка: «В нашей реке столько разных рыб, сколько дней в году!» Как в приамурском лесу северную пихту обвивает тропическая лиана. а соболь живет по соседству с тигром, так и в здешних реках полярный хариус плавает рядом с тропическим змееголовом, а желтоперый подуст соседствует со скромным карасем.
Сколько тут рыбы, большой и малой! Зачерпнет хозяйка воду ведром, а в ведре маленькие рыбки плавают - из тех, что стаями возле берега табунятся в ожидании поживы. «Воды без рыбы не бывает!» говорят местные жители.
В иные годы кета идет так густо, что рябит вода. Весло, воткнутое в такой кетовый косяк, падает не сразу. Стиснутое рыбой, оно плывет стоймя.
В недавнем прошлом, когда в амурских колхозах не было такой совершенной рыболовной снасти, как теперь, случалось, что рыбаки не могли справиться с уловом и, спасая снасть, выгоняли часть рыбы из неводов на волю.
Дальний Восток называют крепостью нашей страны на Тихом океане, но его же можно назвать и пушным и рыбным цехом страны. В годы Великой Отечественной войны дальневосточники отправляли фронту эшелоны с амурским лососем, сахалинской и камчатской сельдью, рыбными консервами и концентратами. А сейчас, когда наша родина вернула себе старые русские земли - Южный Сахалин и Курильские острова, с Дальнего Востока во все концы страны будет отправляться еще больше рыбы.
Рыбные богатства края неисчерпаемы.
Ученым, изучающим жизнь рыб - ихтиологам и рыбоводам,- есть где развернуть свои таланты.
Я не принадлежу к людям этой заманчивой профессии, но двадцатипятилетнее увлечение рыболовством не прошло бесследно и для .меня. С детства пришлось мне жить по берегам разных рек, и каждое лето я запасался рыболовными принадлежностями, прихватывал котелок для ухи и отправлялся рыбачить. Я ставил переметы на быстринах Амура и Зеи, просиживал ночи у костра на берегу Уссури, варил уху на Суйфуне и бродил в ханкайских плавнях.
Моими спутниками часто бывали дальневосточные ребята, такие же, как я, горячие любители рыбной ловли. Для них я и написал эту книжку. А может быть, она придется по душе рыбакам и других мест нашей страны, если они захотят узнать, как богаты озера и реки Дальнего Востока.
РЫБЫ-СИЛАЧИ
Весело потрескивает рыбачий костер. На таганке варится уха. В ожидании рассвета мы коротаем часы в праздных разговорах. Время от времени у воды, по обе стороны от костра, звякают колокольчики. Там стоят наши удочки. Колокольчики привязаны к лескам, чтобы в темноте можно было узнавать, когда клюет рыба.
- Это ко мне сом позвонил, - шутит кто-то.
- Нет, ко мне, - отвечаю я прислушиваясь. Свой колокольчик я отличу от сотни других: он звенит певуче и тонко.
Бегу к удочкам. Что такое? Одной удочки нет: ее утащила рыба. Какой силой должна обладать она, чтобы выдернуть из земли длинную бамбуковую палку и уплыть с нею!
Досадуя на себя, я возвращаюсь к костру.
- Ничего, невелика потеря, - успокоил меня один из рыбаков. - Вот у меня был случай. Рассчитывал я поймать крупную рыбу, поставил удочку на ночь и придавил удилище камнем. Утром смотрю: удочки нет. Махнул я рукой и пошел вдоль берега реки, вверх по течению. Минут пятнадцать шел « вдруг вижу: на середине реки ныряет в воде палка. Живая палка меня заинтересовала, я сел в оморочку и догнал ее. Это была моя удочка. Сазан, в полметра длиной, целый километр тащил ее на буксире.
- А на мой закидной переметишко, заговорил другой рыбак, - весной поймался таймень. Килограмма так на полтора, не больше. Когда я подошел к реке, рыба подпрыгивала над водой на всю длину поводка. Перемет вместе с тяжелым свинцовым грузилом таймень подтянул к берегу и метров десять протащил против течения.
- Это что! - присоединился к беседе третий рыбак. - В селе Мазаново, Амурской области, где я жил раньше, рыбаки поймали на свою снасть калугу в тонну весом. Вначале она уволокла всю снасть вверх по Зее до следующего села, а потом, обессилев, стала спускаться вниз. Поймали ее уже в семидесяти километрах ниже Мазанова, за городом Свободным.
Может, она проплыла бы и еще дальше, да снасть зацепилась за быки зейского моста и остановила калугу.
Слушая собеседников, я и сам припомнил случай, как на реке Зее, в том же Мазановском районе, двухпудовый сом несколько часов таскал за собой рыбачью лодку, пока рыбак не замаял рыбину.
Так мы проговорили до самого рассвета. Когда стало светать, я еще раз попробовал разыскать свою удочку. Но так и не нашел ее.
Утром на протоку, где мы рыбачили, пришли купаться пионеры. Кто-то из них переплыл на другой берег, и к нам донесся его голос:
- Ребята, я удочку нашел!
Еще через минуту мальчик крикнул:
- Э, да она с рыбой!..
Я попросил пионера переплыть с удочкой обратно. В руках у него была моя удочка. Ее вместе с удилищем утащила касатка. Она уплыла за сто метров от нас.
ТОЛПЫГА
В детстве я любил перечитывать рассказы мореплавателей о летучих рыбах, проносящихся над палубами судов, о загадочном индийском анабасе, умеющем ползать по суше и даже забираться на стволы прибрежных пальм. Мне досадно было, что ни в Зее, где я летними вечерами пропадал с удочкой, ни в других дальневосточных реках, на берегах которых я жил, не было таких диковинных рыб.
Позднее, когда я лучше познакомился с обитателями наших рек и озер, мне уже не приходилось сожалеть об этом.
На Дальнем Востоке есть рыбы поинтереснее индийского анабаса.
В Амуре, например, водятся толпыги - рыбы-прыгуны. Эти крупные красивые рыбы из семейства карповых отличаются любопытной особенностью: как только над ними появляется лодка или пароход, они начинают высоко подпрыгивать над водой и поднимают вокруг дикую пляску. Внезапно надвигающаяся тень вызывает у них паническое беспокойство.
Излюбленные места толпыг - тихие заводи возле островов, тенистые протоки, озера, соединяющиеся с Амуром. В таких местах они скапливаются бессчетными табунами. Попробуйте проплыть здесь на каком-нибудь суденышке - вот где разыграется безумный танец! Вы увидите, как рыбины до восьми килограммов весом и почти до метра длиной делают саженные прыжки в высоту, увесистыми булыжниками проносятся над головой, с шумом шлепаются в воду и кажется, будто норовят угодить вам в затылок.
Был случай, когда толпыга, пробив оконное стекло, влетела в кубрик пограничного катера. В другой раз полупудовая рыбина выкинулась на палубу парохода и сбила с ног мальчика-пассажира. Сплавщики леса рассказывают, что на реке Тунгуске, впадающей в Амур ниже Хабаровска, толпыги часто заскакивают на плоты.
А плавать в этих местах на лодке и вовсе небезопасно: того и гляди, получишь оплеуху.
Мне самому пришлось испытать атаку толпыг. Вдвоем с приятелем - хабаровским рыболовом - мы плыли на моторной лодке вдоль одного из амурских островов. Когда лодка свернула в небольшой заливчик, мой спутник неожиданно пригнул голову и крикнул:
- Берегись!
Не успел я сообразить, а чем дело, как что-то ударило снизу в козырек моей кепки и сорвало ее с головы. Позади меня, за кормой, на которой я сидел, послышался тяжелый плеск: толпыга, перелетев через мою голову, плюхнулась в воду. В ту же минуту справа и слева от нас из-под самой лодки выметнулось кверху еще с десяток рыбин.
- Ну что, досталось? -пошутил мой приятель.
- Да, едва голову уберег, - отвечал я, поднимая со дна лодки вымокшую кепку.
Таких нападений толпыга не делает только осенью, когда вода в Амуре становится холоднее. Толпыга теряет свою прыть и до весны залегает в каком-нибудь заливе. В это время рыбаки окружают стаю неводом и вылавливают иногда сразу по нескольку тысяч толпыг.
ЦАРИЦА-РЫБА
Всякую рыбу видывали на своем веку колхозники рыбацкой артели
«Моряк». Только ни разу не приходилось ловить им такой рыбины, какую поймал однажды их односельчанин Дмитрий Калашников.
Дело было зимой. Поставил Калашников свою подледную снасть и каждое утро приходил к проруби узнавать, нет ли улова.
Снасть на большую рыбу особенная: это простой длинный канат с голыми, остро отточенными крючками. Никакой приманки на крючках нет - ее заменяют обыкновенные пробки-балберки, привязываемые на тонких поводках возле каждого крючка. Течение шевелит балберки, покачивая их из стороны в сторону, и это привлекает любопытную рыбу. Осетр, калуга, а иногда и крупный таймень, завидя шевелящуюся пробку, подплывают к ней и ударяют ее хвостом. «Рыба играет», говорят рыбаки. Такая игра обходится ей недешево. Коварный крючок, рядом с которым привязана балберка, вонзается в рыбье тело. Рыба начинает отчаянно биться, в нее впиваются соседние крючки, и она попадает в ловушку.
Утром Калашников снял с крючков осетра, а в полдень пришел к проруби снова. Он попробовал приподнять снасть багром - канат был натянут, как тетива. Какая-то огромная рыбина сотрясала его, волоча за собой всю снасть против течения.
«Как бы с якоря не сорвала», забеспокоился рыбак и стал изо всех сил подтягивать канат к себе. Не тут-то было! Снасть не подавалась и на вершок.
Калашников побежал за соседями. Теперь за канат взялись трое мужиков. Иногда им удавалось сдвинуть рыбину с места, но стоило ей пошевелиться, мужики падали с ног и выпускали канат из рук, чтобы не искупаться в проруби.
Кто-то догадался принести обрубок дерева. Его положили поперек проруби и привязали к нему снасть. Так было надежнее. Лишь бы рыба не оборвала крючья, а утащить всю снасть она уже не могла.
Из деревни на реку примчались мальчишки. Они вертелись возле рыбаков, что-то кричали, пытались даже помогать взрослым, а толку все равно не было.
- Ну, Митрой, спроворил ты рыбку! - говорили соседи рыбаку. - Сам умаялся до десятого поту и нас всех умаял. А рыбка-то как была подо льдом, так там и осталась.
Не сбегать ли нам за лошадью? - надоумили мальчишки.
А ведь и верно! - засуетился Калашников.- Без лошадей тут не обойдешься…
К проруби подвели пару коней. Мужики запрягли их цугом, привязали канат к постромкам и хором закричали:
- Н-но, сердешные! Наддай ходу!..
Снасть медленно поползла по льду.
Рыбину подтянули к проруби. Она оказалась настолько большой, что прорубь пришлось спешно расширять.
Мужики снова прикрикнули на лошадей, подхватили рыбину баграми и выволокли ее на лед. Это была гигантская, в несколько метров длиной, амурская калуга. Весила она полторы тонны.
- Царица-рыба! - дивились на нее мужики. - Не рыбина, а целое бревно!
Чтобы отвезти калугу на хабаровский базар, пришлось распиливать ее на части и запрягать пару саней: в одни сани рыба не умещалась.
«Царицу-рыбу», пойманную Дмитрием Калашниковым, рыбаки не могут забыть до сих пор.
НА ЛОВЛЕ ВЕРХОГЛЯДА
Все, кому доводилось бывать в Хабаровске, знают высокий утес напротив городского парка, с весны до осени облепленный рыболовами. Сюда идут они с удочками, подпусками, сетками и прочей рыболов ной снастью.
Амурское течение с шумом разбивается об утес, образуя возле него глубокие воронки. Вода проносится мимо каменной глыбы с такой быстротой, что ее не смеет пересилить ни одна лодка. Даже пароходы с трудом преодолевают сопротивление несущегося навстречу потока, и кочегары сильнее шуруют в топках, чтобы проскочить утес на полных оборотах винта.
Такую быстрину любят верхогляды - крупные, отливающие серебром хищные рыбы с задранной кверху головой и высоко посаженными глазами. Обитатели китайских вод, они в большом количестве водятся и в наших дальневосточных реках.
Самое название этих рыб объясняет их повадки. Все, что появляется на поверхности реки, принадлежит верхогляду. Он схватывает даже простое птичье перо, плывущее по воде, и, только убедившись, что перо - вещь бесполезная, выталкивает его обратно.
Ловят верхогляда ранней весной и поздней осенью.
Длинную лесу без грузила, с живой или искусственной рыбкой на крючке, рыбак выбрасывает «а быстрину. Течение подхватывает ее и уносит от берега - по направлению речной струи. Рыбак еле успевает разматывать катушку, на которую намотана леса.
Стоп! - в руке, словно электрический ток, отдается рывок шелковой нити. Леса натягивается: рыба схватила насадку.
Верхогляд берет живца с налету и редко срывается. Рыбак знает это и не тратит усилий на вываживание. Он быстро сматывает катушку и подводит рыбину к берегу, принимая ее сачком.
Другое дело, если наживу проглотит полупудовый верхогляд. С ним надо повозиться, как и со всякой крупной рыбой. Рыбак то подтягивает его к берегу, то отпускает лесу, когда рыба начинает биться. Лишь после того, как верхогляд обессилел, рыбак заводит его в сачок.
Часто попадается верхогляд и в простую сетку, перевернутую раструбом кверху и привязанную веревками к длинному шесту. Рыбак закидывает эту сетку, как обыкновенный сачок, и держит ее три-четыре минуты в воде, а затем, упираясь концом шеста в берег, поднимает ее на поверхность. Получается, что он попросту черпает рыбу из реки, как из огромного садка.
Хабаровский рыболов Казарин однажды за два дня «начерпал» с утеса тысячу шестьдесят семь верхоглядов!
- Вы бы хоть рычаг какой для подъема сетки придумали, - советовали Казарину хабаровчане, собирающиеся на утес к рыбакам, как болельщики на футбольном поле. - А так все руки отмахаете.
- Иной раз можно и помахать, - отвечал он, выкидывая на берег тысячного верхогляда. - Лишь бы рыбка на каждый взмах приходилась.
Рыбаки сразу прекращают беседу, как только усиливается клев. Вот мальчишка в спецовке ученика ФЗО быстро сматывает свою катушку, подводя к берегу бьющегося верхогляда. Вот рассыпным серебром блеснул новый верхогляд в сетке Казарина. Рыба пошла - успевай поворачиваться!..
Утес пустеет с наступлением темноты. Сперва уходят «болельщики», потом один за другим оставляют насиженные места рыболовы: ночью верхогляд не ловится.
Над Амуром - тишина. Только, дробясь об утес, глухо рокочут волны да где-то далеко на зеленых островах кричит спросонья болотная цапля.
ЧЕРНЫШ-ОБОРОТЕНЬ
За нашей деревней лежат старые моховые озера. В середине зимы колхозники частенько ездят туда за рыбой. Отыскав глубокое место, разведанное еще с осени, они пробивают над ним прорубь и вычерпывают рыбу сачками. Правда, добычу они привозят не ахти какую - карася, вьюна, черныша да красноперого озерного гольяна.
В тот год, когда я приезжал из города к своим односельчанам, зима стояла суровая, мороз доходил до пятидесяти градусов, и озера промерзли насквозь. Колхозники побывали там и вернулись домой с пустыми руками:
- Вымерзла рыбка!..
Один старик даже принес мне кусок льда, в середине которого покоился вмерзший черныш.
Лед этот я положил в таз и стал рассматривать окоченевшую рыбку.
Четыре названия она имеет на Дальнем Востоке. Одни зовут ее чернышом, другие - черной рыбой, третьи - головешкой, а по-ученому зовется она даллией. Есть и еще одна, в точности такая же рыба, только по цвету не черная, а бурая, как болотный мох, и в отличие от головешки ее называют ротаном.
И черныш и ротан живут везде, где есть мох и вода. Озеро ли, болото ли - для них все равно.
На рыбной ловле они смешили меня своей непомерной жадностью. Бывало только закинешь удочку - ротан уже подлетел, и не за насадку схватился, а прямо за поплавок и потащил его на дно.
Поймать ротана или черныша - пустяшное дело. Случалось, у меня не было при себе никакой наживы. Не беда! Нашаришь в кармане кусочек газеты или выдерешь из пиджака маленький клочок ваты, смочишь его слюной, скатаешь шариком, прицепишь на крючок - и вот рыба уже трепещется на удочке. К насадке она бросается стремглав, и важно подсечь ее, пока она не разобралась в обмане и не вытолкнула изо рта совсем ненужную ей газету.
Вспоминая летнюю рыбалку, я смотрю на кусок льда, принесенный стариком-соседом. Он все уменьшается, тает. Вот уже обнажился похожий на раскрытый веер боковой плавник черныша, оттаял хвост, а вот и вся рыба освободилась из ледяного плена.
И тут начинается самое неожиданное: я вижу, как боковой плавник слегка отогнулся и опять прижался к телу. Чуть-чуть вздрогнул кончик хвоста. Едва оттаяв, черныш стал подавать признаки жизни. Я не отрываю глаз от него. Через несколько минут зашевелились оба плавника сразу, рыба повела хвостом, потом вдруг встрепенулась вся, заплескалась, разбрызгивая воду в тазу, и наконец перевернулась совсем, показав серые крапинки на боках и черную, как уголь, спину.
Способность «воскресать из мертвых» - самая удивительная особенность этой рыбы. Выбросьте живую даллию на шестидесятиградусный мороз, пусть она пролежит на дворе несколько дней, а затем снова поместите ее в воду - и рыба отойдет, постепенно возвращаясь к жизни.
- Черныш - оборотень, - говорят в нашей деревне старики о таком превращении рыбы. - Из мертвого живым стал.
Ученые же называют это превращение анабиозом.
Амурские рыбаки уверяют, что оживать может не только рыба-головешка, но даже вьюны и караси.
- Если бы, - говорят они, - эта рыба не могла возвращаться к жизни после промерзания, она исчезла бы навсегда из наших небольших озер.
А мои односельчане утешают себя:
- Ничего, лед растает, и отойдет рыбка. Всегда так было, и так будет. На следующую зиму снова поедем на озера.
РЫБА ПОД 3ЕМЛЕЙ
В призейской долине, между деревнями Поповка и Новый Сахалин, есть много заболоченных мест. Ходить по этим местам небезопасно: того и гляди, попадешь в трясину, или зыбун, как ее здесь называют.
После дождей зыбуны встречаются даже на проселочных дорогах. Телегу раскачивает на них, как лодку на волнах. Местные жители, подъезжая к зыбуну, подгоняют лошадей:
- Н-но, милые, не оглядываться! Через беду едем…
Беда и впрямь неминуема, если телега вдруг остановится: колеса прорвут торфяной слой почвы, на поверхность выступит ржавая подпочвенная вода, и воз вместе с лошадью засосет в пучину. Сейчас таких дорог почти не осталось, а до колхозной поры они были не в диковинку. Тогда-то я и узнал, что рыба водится даже под землей.
Я возвращался с охоты и, чтобы сократить путь, пошел в деревню напрямик, по еле приметной болотной тропинке. Зыбуны здесь попадались часто, но тропинка была сухой и только вся колыхалась под ногами, словно шел я не по земле, а по цирковой веревочной сетке. Это было даже забавно: зыбкая торфяная почва все время ускользала из-под ног, надо было перепрыгивать с гребня на гребень, с волны на волну, стараясь не замочить сапог.
Впереди, в каких-нибудь пятнадцати шагах от меня, лежало маленькое озеро, окруженное камышом и осокой. Когда я стал подходить к нему, из-за камыша снялась пара кряковых уток.
По охотничьей привычке я вскинул ружье и выстрелил.
Короткая остановка чуть не погубила меня: торф сразу прорвался, и я погрузился по пояс в холодную мутную воду,
хлынувшую наверх из-под вековых мхов. Кто знает, чем бы закончилось это невеселое приключение, если бы не ружье, которое я успел положить поперек тропинки. Лишь с его помощью удалось мне выкарабкаться из этого гиблого места.
Когда я пришел в себя, я не жалел о том, что произошло. Болотная панна позволила мне наблюдать удивительный случай: из-под моих ног вместе с водой, пахнущей мохом и прелыми травами, выскакивали большеголовые буровато-черные рыбки. Они ударялись в руки, сновали вокруг меня или, отскочив в сторону, зарывались в мох.
Как только я выбрался из трясины и, цепляясь одной рукой за ружье, а другой за мох, стал отползать подальше, вода на старом месте исчезла. Ушла она так же быстро, как и появилась. А рыбки скрыться под землю уже не могли: они запутались во влажных мхах, как в сетях, и теперь подпрыгивали позади меня. Это были ротаны.
Как они очутились в трясине, поверхность которой за минуту до того была сухой? Очень просто: вода под торфяным слоем сообщалась с озером, что лежало поблизости, и ротаны, эти любители болотных кочек и озерной тины, имели полную возможность совершать подземные прогулки.
ОПАСНАЯ КОЛЮЧКА
Прицепив на крючок доброго живца, я оставил свою удочку на ночь. А утром ахнул от удивления: ни живца, ни добычи не было - вместо них болталась на крючке одна голова касатки.
Интересные рыбы эти касатки! Они рыщут по дальневосточным рекам, как вооруженные разбойницы. Взгляните на их плавники. Разве это ‹не оружие? С боков, как штыки, торчат две острые костяные колючки, покрытые мелкими зубчиками. Третья колючка грозно вскинута на спине Попробуй-ка, подступись к этой рыбе!
Свои колючки касатка может закрывать «на замок». Если она раскинет их в разные стороны, прижать к телу их уже никакой силой нельзя, их можно только отбить камнем. Нельзя и разогнуть эти колючки, если касатка сама не откроет своего «замка».
Рыбаки снимают с крючка эту рыбу с большими предосторожностями - того и гляди, поранишь руку. У меня был такой случай: чем-то напуганная касатка подплыла из глубокой воды к самому берегу. Я схватил ее рукой и выкинул на камень. Она все-таки успела уколоть мне палец. Через полтора часа палец распух, а через два дня мне пришлось просить врача, чтобы он удалил ноготь.
Если касатку вытащить из воды, рыба начинает играть, как на скрипке. Сгибая и разгибая боковые колючки, она скрипит так громко, что услышать ее можно за десять шагов. Тот, кто придумал поговорку: «Молчит, как рыба», не знал об этом, иначе такое сравнение^не пришло бы ему в голову.
В Амуре есть два вида касаток: короткая желтобрюхая и длинная, окраской потемнее. Длинную рыбаки называют плетью, потому что она и в самом деле похожа на казачью плеть. Обеих касаток ихтиологи зачисляют в семейство южных сомов. Обыкновенные же сомы - ягнята по сравнению с этими разбойницами. Защищенные колючками от других хищников, касатки нападают на всякую рыбу, с которой могут справиться. Но случается, что маленькая касатка хватается и amp;apos;за живца больше себя величиной. Зато и на крючки они лезут стаями: иной раз с перемета в пятьдесят крючков рыбак снимает пятьдесят касаток.
Все это припомнилось мне, когда я рассматривал свой странный улов - болтающуюся на крючке голову касатки.
Выходит, и эта вооруженная хищница иногда попадает впросак. Должно быть, она проглотила живца и долго билась на поводке, пока не обессилела. В эту минуту ее заметила щука или какая-нибудь другая зубастая рыба и изловчилась ухватить свою жертву за хвост. Чтобы отстоять себя, касатка разогнула колючки. Только деться ей было некуда - вот и осталась от касатки одна голова с растопыренными колючками.
ЗМЕЕГОЛОВЫ
Какие только неожиданности не подстерегают дальневосточных рыболовов!
Сидишь бывало за удочкой на берегу протоки, не сводя глаз с поплавка. Вокруг стоит знойная августовская тишина. Припадая к воде, молчат зеленые лозы тальника. Ни шороха, ни ветерка, ни всплеска. Кажется, сама вода остановилась, прислушиваясь к окружающему миру, и только случайная былинка или сучок, плывущие по ней, выдают ее слабое течение. И вдруг прямо перед тобой из воды высовывается черная, страшноватая на вид змеиная голова и, заглотнув воздух, медленно и неслышно опускается на дно. По телу пробегает невольная дрожь. Только сообразив, что это невинная проделка рыбы, удильщик успокаивается, и испуг его сменяется любопытством.
Что же это за рыба?
Змееголов - житель тропических вод. Он водится в реках Бирмы, Филиппинских островов и Южного Китая. Есть он и в Амуре. Плавая здесь рядом с тайменем и хариусом - обитателями холодных северных рек, он как бы напоминает рыбаку об удивительных контрастах великой дальневосточной реки.
Рыбу эту можно было бы назвать красивой, если бы ее не уродовала приплюснутая змеиная голова с большой зубастой пастью. Темнозеленое тело ее, плотное и подвижное, покрыто с боков черными полосами, а плавники испещрены черными крапинами. Змееголовы держатся в тихих, прогреваемых солнцем протоках, в заводях с илистым дном, забираются нот коряжины и кочки, прячутся в разных водяных травах.
Здесь я и ловил их. Выбрав место для ловли, я выламывал таловую палку, привязывал к ней крепкий поводок в полтора -два метра длиной, наживлял на крючок синявку (так на Амуре зовут горчака) и подводил живца к самой коряжине. Горчак, даже снулый, задохшийся на крючке, - лакомая приманка для этой рыбы. Иной раз мне удавалось рассмотреть с берега, как змееголов выползал из-под коряги навстречу живцу. Он высовывался оттуда, почти не шевеля плавниками, останавливался, замирал в неподвижности, потом, словно нехотя, подплывал к наживе, забирал ее в рот и опять возвращался в свое убежище.
Вытащить змееголова из-под коряги не всегда удается. Бывает, он так запутает поводок, так зацепит его за подводные сучки и корни, что извлечь добычу можно только вместе с корягой.
И все же, выставив в подходящих местах до десятка грубых удочек, рыбак за два-три часа, если ему сопутствует удача, успевает наловить добрую дюжину рыбин, достигающих нередко пятидесяти-семидесяти сантиметров в длину.
Змееголовы могут подолгу оставаться без воды. На рыбалке я прятал их в неглубокую яму, вырытую в сыром песке, укрывал яму влажной травой и уже не опасался, что они погибнут. Жители Гималайских гор недаром называют их земляной рыбой.
Если при спаде воды змееголовы опоздают выбраться из высыхающего водоема, они зарываются в ил и лежат под его твердой коркой, как мертвые. Но вот снова появилась вода, рыбы вышли из долгого оцепеневшая и опять стали плавать как ни в чем не бывало.
В ясную погоду их можно видеть на отмелях - они греются на солнце. Однажды, застав крупного змееголова за принятием солнечной ванны, я осторожно подвел к нему бамбуковое удилище и метким ударом в голову оглушил рыбину. В другой раз, во второй половине августа, я с группой охотников подкарауливал уток на безыменном озере, соединяющемся узким рукавчиком с рекой Ситой. Озеро было мелководным, и на первой же отмели, мы увидели целую стаю змееголовов. Они сплылись к подводному стеблю какой-то высокой темно-коричневой травы, терлись об эту траву и друг о друга, сбиваясь иногда так плотно, что их можно было принять с берега за одно черное пятно. Не удержавшись, я выстрелил по ним из двустволки и подобрал в охотничью сумку сразу пять рыбин.
- Хорошее будет заливное! - позавидовали мне мои спутники.
И я вспомнил, что наши хозяйки и в самом деле предпочитают готовить заливное именно из этой рыбы.
СОМ-ПТИЦЕЛОВ
Было это на маленькой речке Бермиканке, воды которой текут в Зею.
Зимой эта речушка вымерзает до дна, а во время летних паводков разливается иногда на сотни метров и затопляет ближние луга. Вместе с полой водой в Бермиканку заходит зейская рыба, и здесь ее подкарауливают рыбаки.
Как-то вечером я отправился на речку. Солнце было уже на закате, погода стояла тихая, и рыба клевала хорошо. Под ветвями тальника, полузатопленного водой, бултыхались сомы. Их грузные шлепки и причмокивания слышались поминутно.
Я не отрывал глаз от поплавков. То одна, то другая пробка, лениво хлюпнув, наискось уходила ко дну. Сомы брали червя с ходу, не останавливаясь.
Мое внимание отвлекла стайка воробьев, опустившаяся на соседний куст. Суетясь и чирикая, они перепрыгивали по таловым ветвям к самой воде. Вот один из них сел на край зеленого прутика, колеблемого течением, и уже приготовился пить, выгнув серую шейку. В это время среди тальниковых ветвей послышался тяжелый плеск, и воробей исчез под водой. Я успел заметить только голову сома, отливающую черным лаком, и его длинные растопыренные усы с подусниками.
Сом поймал воробья!
Такого птицелова до этих пор я никогда не видывал, и его выходка так меня заинтересовала, что следить за поплавками с прежней внимательностью я уже не мог.
У МЕЛЬНИЧНОГО КОЛЕСА
На реке Оре, к западу от города Свободного, стоит плотина колхозной мельницы. Здешние рыбаки видели однажды, как таймень воевал с мельничным колесом.
Ора - быстрая лесная река со множеством перекатов, песчаных и галечных отмелей. С окрестных сопок в нее падают шумные таежные ключи и родники. Вода здесь всегда холодная, прозрачная и звонкая, как стекло. Это я привлекает сюда хладолюбивых рыб - тайменей, ленков, хариусов, налимов. Перебираясь даже по таким перекатам, где человек проходит, едва замочив подошвы сапог, рыба идет вверх - в сопки, к лесным ключам.
Ее путешествие замедляется у колхозной плотины. Она мечется здесь днем и ночью, пока не найдет выхода. Возле мельничного колеса, где вода бурлит и клокочет, разбегаясь глубокими воронками, деревенские ребятишки ловят хариусов. Иногда и таймени соблазняются оводом или мухой, насаженной на крючок.
В один из майских вечеров, когда рыбаки были увлечены ловлей, кто-то из ребят закричал:
- Глядите, глядите, на колесо прыгает рыба!
Все обернулись в сторону плотины. Какая-то крупная рыбина, больше метра длиной, изгибаясь в дугу, прыгала навстречу грохочущему потоку. Она старалась пробиться сквозь него, ударялась о массивные лопасти мельничного колеса и падала обратно. Колесо отбрасывало рыбину, а она снова и сноса подкидывала кверху свое упругое, как брусок, длинное тело мелькала в серебряных брызгах и хлопьях пены, била хвостом и, обессиленная, опять скатывалась с колеса в реку.
На крик ребятишек выбежал мельник.
- Должно, тальмень. Ишь, как разъярился! - приговаривал он. - И что бы ему свернуть вправо и проскочить мельницу по обводному рукаву? Так нет же, на колесо лезет…
Мельник не знал, что на пути к нерестилищам рыбы лососевых пород способны перепрыгивать даже большие водопады.
Вскоре таймень совсем выбился из сил и больше не появлялся над водой. Рыбаки вернулись к своим удочкам.
Утром следующего дня, когда чуть рассвело, мельник с полотенцем на плече пришел к реке умываться. Шагах в двадцати ниже плотины, где начиналась отмель, он заметил какой-то предмет, похожий на полено. Вдруг полено шевельнулось, и от него пошли легкие волны.
«Рыба!» сообразил мельник. Откинув полотенце и засучив штаны, он стал подкрадываться к отмели. Рыба не уходила. Подойдя вплотную, он схватил ее цепкими руками. Только тут рыба отчаянно забилась, вырываясь из рук, и ударом хвоста сшибла мельника в воду. Но он уже не выпустил своей добычи.
На берегу он разглядел, что вся спина и бока рыбины были в ссадинах и кровоподтеках. Это был тот самый таймень, который вчера так упрямо воевал с мельничным колесом.
ТАЙМЕНЬ-КАМНЕГЛОТАТЕЛЬ
Я потрошил тайменя, чтобы сварить себе уху. Нож уперся во что-то твердое и заскрежетал: в желудке рыбины была галька величиной с голубиное яйцо.
Что заставило тайменя проглотить камень?
Мне приходилось жить на берегу таежной речки. Там я видел однажды, как таймень схватил белку-летягу, которая не рассчитал;) своего полета и упала в воду. В желудке этой прожорливой рыбы я находил мышей, чебаков, хариусов. Но для чего тайменю понадобился камень?
Десятифунтовые булыжники, которые глотает камчатский сивуч, выполняют в его желудке роль жерновов - они перемалывают пищу. А камень в рыбьем брюхе - разве может он быть жерновом?
Ответ нашелся совсем случайно.
С дерева, под которым я устроился рыбачить, сорвалась белая гусеница. Она ползала по гальке у моих ног. Стоило пошевелить ее прутиком - гусеница свивалась колечком вокруг подвернувшегося ей камешка и замирала, притаившись.
Маленький коричневый камень, замкнутый в живом колечке, я столкнул в воду. Гусеница утонула, не отцепляясь от своего груза.
В ту же самую минуту - сквозь прозрачную воду я видел это вполне отчетливо - к ней подскочила какая-то рыбина и проглотила гусеницу… вместе с камнем!
«Так вот оно что! - догадался я. - Не так ли попал камень и в желудок тайменя?»
Таймень проглотил его вместе с добычей - с личинкой или с кетовой икрой, до которой он большой охотник.
РЫБЬЯ ГОЛОДОВКА
В моем самодельном аквариуме, под который была приспособлена большая стеклянная банка, жила касатка. Вскоре после того, как я поместил ее в этот неуютный сосуд, мне пришлось уехать из города в служебную командировку. Домой я вернулся почти через три месяца и о своей пленнице вспомнил не сразу.
Все это время касатку никто не кормил, но она осталась жива. Когда аквариум был потревожен, она заплескалась в нем так резво, словно ее только что выудили из реки.
Я вспомнил, что у рыб, как и у некоторых зверей, есть месяцы «пустого брюха». Всем известно, что хомяк может обходиться без пищи до полугода, но не все знают, что такой же срок голодовки легко переносят многие рыбы. К тому же во время зимней спячки хомяк лежит неподвижно, как мешок, ему силы расходовать некуда, а рыбы, наоборот, постничают в самый бурный период своей жизни - в пору нереста.
Наша амурская кета, чтобы добраться из моря к нерестилищам, проплывает иногда до двух с половиной тысяч километров. Она перепрыгивает лесные завалы в горных речках, ползет па боку по перекатам, разбивается в кровь и во все месяцы этого «смертного хода» ничего не ест. Я не помню случая, чтобы хоть один рыболов поймал в Амуре кету, в желудке которой были бы обнаружены какие-нибудь остатки пищи.
Еще дольше может прожить без пищи дальняя родственница амурской кеты - печорская семга. Иногда срок ее голодания растягивается на целый год. За это время семга теряет добрую половину своего прежнего веса и все-таки сохраняет способность к передвижению.
Моя касатка прожила с пустым брюхом около трех месяцев. Наверно, она могла бы оставаться без пищи и более продолжительный срок. Сын не дал мне закончить этот опыт. Он захотел освободить пленницу и торжественно отнес ее в Амур.
РЫБЫ-ПЕШЕХОДЫ
В 1939 году на левом берегу Амура напротив Хабаровска я наблюдал, как сом переползал из небольшого озера в Сухую протоку. Прежде озеро это сообщалось с протокой неглубокой канавой. После спада воды канава высохла - па ее дне оставался только влажный ил. Обмелело и озеро.
Сома я нашел в канаве. Рыбина, видимо, не успела уйти из озера, когда вода пошла на убыль, и теперь, извиваясь всем телом и оставляя за собой длинный след в иле, перекочевывала в протоку пешим порядком. Я застал сома уже метрах в двенадцати от озера.
В декабре 1940 года газета «Красноярский рабочий» привела описание еще более интересного случая.
Один местный житель нашел в траве между Енисеем и обмелевшей протокой живую щуку. Он подобрал ее, так и не разгадав, откуда она здесь появилась. Через некоторое время в этих же местах было подобрано еще несколько живых щук. Это навело на мысль, что щуки перебирались из одного водоема в другой сухопутным способом - по влажной траве, пока с нее не сошла роса.
И озеро, из которого переползал сом, и протока, откуда перекочевывали щуки, не сегодня - завтра могли высохнуть. Инстинкт самосохранения подсказал рыбам, что спастись от гибели можно только бегством. Рыбы отважились выйти на сушу. Другого выхода у них не было.
СЕРЕБРЯНАЯ ПЛАСТИНКА
Рыбаки Тауйской губы перебирали сети с кетой. Одному из них попалась редкостная рыбина: сквозь ее жаберную крышку была продета серебряная пластинка.
- Эй, ребята, - подозвал он своих товарищей, - гляньте-ка, что за диковина.
К нему подошла вся бригада. Люди с интересом рассматривали пластинку.
- Подождите, никак тут какие-то знаки? - Бригадир взял кету. - Да, да. Японский иероглиф выбит. И цифра стоит: семьдесят восемь.
- Надо отнести эту кетину на рыбоводный пункт, - посоветовал кто-то. - Там разберутся!
- Правильно, - согласился бригадир, - потащим ее к рыбоводу.
Рыбовод сразу вооружился лупой.
- Знаете, что тут написано? - обернулся он к рыбакам. - Эта рыбина выпущена в Тихий океан у юго-восточного берега острова Итуруп. До нашей речки Олы, если мерить по прямой линии, она прошла тысячу шестьсот километров.
- Ничего себе, отмахала! - удивились рыбаки. - А зачем ей пластинку-то прицепили?
- Видите ли, в чем дело, - стал объяснять рыбовод. - У кеты есть одна удивительная особенность: мальки весной покидают пресноводные речки и ключи и скатываются в море. Там проходит вся короткая жизнь кеты. Через три-четыре года, когда наступает пора нереста, кета, уже крупной рыбой, возвращается на прежние места, мечет икру и погибает. Ее колыбель становится ее же могилой… Начало и конец кетовой жизни легко проследить. Но как живет эта рыба в море? Где пасется? Как далеко уходит она от родных речек и ключей? Чтобы выяснить это, ихтиологи разных тихоокеанских стран метят кету тончайшими серебряными пластинками. Такую меченую рыбу поймали не вы одни, - продолжал он. - Рыбаки Карагинекого района на Камчатке однажды выловили в реке Панкаре кету с пометками, американцев. Выпущена она была возле Шумагинских островов па Аляске. Рыбина проплыла по морю ни много, ни мало - три тысячи пятьсот километров!
- Нашу обставила! - засмеялся бригадир.
- Выходит, обставила, - подтвердил рыбовод. - У кеты длинная дорога. Случается, что она обрывает крючки, которыми японцы ловят треску возле острова Хоккайдо, и с этими крючками попадает в руки амурских колхозников. Так ихтиологи узнают, какими путями идет кета в родные речки и ключи. Их наблюдения дают возможность промышлять рыбу не только по-над берегом, но и в далеком море.
Многое из того, что услышали рыбаки, было для них новостью. Все это рассказала серебряная пластинка.
ЗОЛОТАЯ УДОЧКА
Я отправился на берег Уссури удить чебаков, а вернулся домой с фазаном в руках.
- Где ты купил этого лесного петуха? - спрашивали меня домашние, разглядывая фазана, трепещущего длинными радужными перьями.
- Не купил, а поймал на удочку, - совершенно серьезно ответил я, и мне пришлось рассказать, как это произошло.
Когда я расположился рыбачить, напротив меня, на другой стороне реки, прогремели с короткими промежутками четыре выстрела. Вначале я не обратил на них внимания, а потом выстрелы стали повторяться все чаще и чаще. Над прибрежной полосой тальника и ольховника то в одном, то в другом месте появлялись какие-то птицы, которых нельзя было распознать с моего берега - река здесь была широкой. Перелетев на небольшое расстояние, птицы снова опускались в тальник, исчезая из виду. «Наверно, досужий охотник распугивает ворон», подумал я. А над рекой прокатилось эхо нового выстрелу, птицы опять взмыли кверху и вдруг, круто повернув, беспорядочной стаей полетели прямо па меня.
«Фазаны!» разглядел я, когда они перевалили за середину Уссури. Одна птица за другой, снижаясь к реке, неуклюже плюхалась в воду. Какой-то рыбак, проверявший вдали от берега свои переметы, торопливо поплыл им навстречу. Птицы вертелись из стороны в сторону, лодка уже настигала их, и вскоре я увидел, как рыбак хватал их руками, ударял каждую головой о весло и бросал в лодку.
Наблюдения мои были прерваны фазаном, который подплывал к берегу слева от меня. Его я заметил только сейчас. Фазан (это был крупный петух) держался па воде беспомощно и, почти не продвигаясь вперед, вяло ворочал головой. Плавать он не умел и пугливо разглядывал чуждую ему стихию. Он был в пятнадцати метрах от берега. Уже можно было различить красноватые ободки над его глазами.
Во мне заговорил охотник. Бросив удочку, я забегал по берегу, не зная, как поймать птицу. Лодки поблизости не было, а купаться в ледяной октябрьской воде - мало удовольствия. Петух же, напуганный моей суетней, изменил направление и, смешно вращая четырехпалыми лапами, стал отгребать от берега. Тут-то я и вспомнил о своей удочке. Схватив удилище, я отбежал на несколько шагов вниз по течению, куда, по моим расчетам, должен был подплыть фазан, и спрятался за камень.
Фазан, покрутившись на месте, снова повернул к берегу. Когда расстояние до него немного сократилось, я пустил в ход удочку, стараясь забросить леску так, чтобы крючок зацепился за перо птицы. Мне удалось это со второго же раза: крючок упал на спину петуха, зацепился за крыло, и я «выудил» фазана, как рыбу. В это время к берегу причалил рыбак. В его лодке лежало семь фазанов.
- Знатная охота! - сказал он, кивнув головой на свою добычу, и добавил: - Жирные они теперь, осенью. Ишь ведь как отяжелели - Уссуру перелететь не могли, вынужденную посадку пришлось делать. Здорово же их распугали охотники!..
У меня добыча была поскромнее. Но вечером, когда мы ели жареную фазанину, сын по достоинству оценил и мои охотничьи успехи:
- Золотая у тебя удочка, папа!
ЗАГАДКА КРИВОЙ ПРОТОКИ
Среди рыбаков деревни Молчанове распространился слух, что из реки Зеи в Кривую протоку зашла какая-то невиданная рыба с черными крыльями. Некоторые даже называли ее водяным чертом, но суеверных людей теперь осталось мало, и потому рассказчиков о крылатой диковине безжалостно высмеивали.
Однако, после того как председатель колхоза, плававший на Зеленый остров осматривать покосы, публично заявил, что он сам видел в Кривой протоке загадочную рыбу и что она будто бы вынырнула из-под его лодки, чуть не задев крылом за весло, - кое-кто был склонен поверить и в существование водяного черта.
Загадку решился разгадать шестидесятилетний старик Дормидонт, прозванный калужатником. Он служил створщиком от Верхне-Амурского пароходства - зажигал фонари на речных створах, белых деревянных маяках, указывающих пароходам их путь. Участок Дормидонта тянулся по берегу Зеи верст на восемь, и тут он знал каждый островок, каждую проточку на нем, каждый заливчик между песчаными косами, где весной молчановцы охотятся на перелетных гусей.
Служба створщика отнимала у него немного времени, и большую часть дня он занимался рыбной ловлей - плавал с острогой, ставил и проверял снасти, оттачивал крючья на крупную рыбу.
В иное лето он вылавливал до десятка калуг, за что и получил прозвище калужатника.
Прослышав о таинственной птицеподобной рыбине, старик стал собираться в Кривую протоку. Он смазал колесной мазью уключины лодки, чтобы они не скрипели, нарубил в лесу сосновых кореньев для «козы», поправил напильником острогу и под вечер поплыл к Зеленому острову.
Ни одно занятие так не приходилось ему по душе, как лучение рыбы в тихую, безветренную ночь. Каждый рыбак, отправляясь на такую ловлю, берет себе помощника: сам становится на носу лодки с острогой, а помощник управляет веслом и следит, чтобы равномерно горела «коза» - костер на подвесной железной решетке, лучи от которого .падают на воду и всю ее до самого дна пронизывают ярким светом. Дормидонт в помощниках не нуждался: он один успевал делать все, что другие делали вдвоем, и был в этой охоте весьма добычлив.
Когда он оставался один-на-один с рекой, на которой провел почти всю свою жизнь, его не пугали ни темнота, ни ночные шорохи в прибрежных тальниках, ни человеческие вздохи выпи в соседнем болоте. Он стоял с острогой на лодке, медленно и бесшумно плывущей по течению, и река открывала ему все свои тайны: и то, как лежит на дне куреи полусонный краснопер, и то, как дремлет возле коряги под кручей берега щука, и то, как осетр обсасывает речные ракушки.
«Чего только люди не выдумают! - рассуждал он. - Сколько лет на реке живу - никаких чудес не видал».
Держа острогу наготове, рыбак вглядывался в ночную воду, освещенную сильным лучом костра. Дно протоки было видно ему как на ладони. Вот две маленькие миноги присосались к одному камешку, и течение шевелит ими, как черными ленточками. Рак, вспугнутый светом,, попятился под корень старой талины, и только усы торчат оттуда, как живые льняные нитки. Шмыгнула под лодку ночная разбойница - касатка. Возле берега, среди чебаков, притаился трегубый конек, и все они похожи на затонувшие сучки дерева.
А вот сучок подлиннее, и не сучок даже, а целое полено. Острога летит вниз, и Дормидонт втаскивает в лодку извивающегося на трезубце сома.
Теперь течение несет лодку к правому берегу, где стоят рядом три тополя. Река под этим берегом глубже, и рыбы здесь больше. Метко бросая острогу, Дормидонт одного за другим снимает двух сазанов и верхогляда.
На дне протоки чаще стали попадаться коряги, валежины, тяжелые клубки торфяных кочек, сорванные паводком на заболоченном лугу. Вот полусгнивший ствол черемухи, занесенный илом. Вот трухлявый пенек ивы, наполовину погруженный в песок. Два корня торчком идут от него вверх, как бычьи рога. А вот из темноты выплывает обрубок еще какого-то дерева со странным» лохмотьями по бокам. Но Дормидонт видит, что это не лохмотья вовсе - это большие крылья птицы, и шевелятся они над серо-зеленой щучьей головой.
В страхе Дормидонт поспешно хватается за весла. Тупоносая его лодчонка быстро отплывает к левому берегу. С «козы» падают па воду и шипят красные угольки.
«Надо подбросить смолья в огонь», спохватывается старик и останавливает лодку. Пламя ярко вспыхивает над протокой и немножко успокаивает Дормидонта.
«Не померещилось ли? - размышляет он. - За всю жизнь такого не видел, страха не знал».
Неожиданно для самого себя он решает взглянуть на крылатую рыбу еще: двум смертям не бывать, одной не миновать. По-над левым берегом он поднимается вверх, осматривается по сторонам, потом поворачивает лодку по направлению к трем тополям и убирает весла. Рыбина ушла с прежнего места, но уплыть из протоки она не могла.
- Эвон-вон она где! - замечает он уродливую тень и, преодолевая страх, вглядывается в нее. - Э, да она еле жива, да и крылья-то у нее не свои! - вдруг восклицает рыбак и с легким сердцем пускает острогу чуть пониже серо-зеленой щучьей головы.
Утром Дормидонт показывал колхозникам водяного черта: это была побелевшая от старости, сильно израненная щука более метра длиной. Возле нее с распластанными на полу крыльями лежал крупный степной коршун.
Дормидонт пояснил, что, видимо, щука стояла где-то на речной отмели, когда ее заметила птица. Коршун вцепился в рыбину острыми когтями, но не справился со своей жертвой: щука ушла в глубину и утопила хищника, который так и не успел разжать когти. С коршуном на спине и увидели ее в Кривой протоке молчановские рыбаки.
АУXА
Бакенщик Евсей, с которым я ходил на рыбную ловлю, часто подтрунивал надо мной:
- Какой же ты рыбак, если ерша в руках не держал?
Он рассказывал об этой рыбе с уважением, говорил, что ерши здесь бывают в полпуда весом и в полметра длиной.
До поры до времени я помалкивал, но наконец знаменитый амурский ерш был пойман, и самым неожиданным способом.
Я шел вдоль узкого ручейка, образованного летним паводком. Ручеек этот стекал из прибрежного озера в Амур и был настолько мал, что три жердочки, переброшенные через него в виде мостика для пешеходов, уже создавали запруду. У нее я и остановился. Вода переливалась прямо через мостик и пробила тут неглубокую вымоину. Мне показалось, что в яме шевельнулась рыба. Я присмотрелся и вполне отчетливо увидел ее колючий, почти во всю длину тела, спинной плавник и зеленовато-желтые бока в темных, неправильной формы пятнах. Видно, рыбина поднялась сюда из Амура, чтобы поджидать гольянов и востробрюшек, возвращающихся из озера в реку.
Перегородив ручеек ниже по течению таловыми прутьями, чтобы рыба не могла уйти ни вниз, ни вверх, я вернулся к мостику и занялся охотой. Рыбина стрелой вылетела из ямы на отмель, где и попалась в мои руки. Бакенщик, осмотрев мою добычу, сказал:
- В полкило рыбешка. Но хоть полкило - не полпуда, зато все-таки ерш!
Теперь пришла моя очередь посмеяться над стариком. Я объяснил ему, что пойманная мною рыба, так похожая на ерша, называется аухой, что водится она только в Амуре и что Амур - единственная река в Советском Союзе, где ершей нет.
- Выходит, и ты, Евсей, не ловил ершей, - пошутил я.
Бакенщика это не обескуражило. На шутку он ответил шуткой:
- Зато уха из аухи - не оттянешь за ухи.
ШТАНЫ ДЯДИ ФЕДОРА
Я шел по крутому берегу Зеи.
Снизу, от реки, слышались детские голоса:
- Митька, загоняй, загоняй!
А ты, Ванька, зайди справа, не то отпугнешь!..
- Крики эти меня остановили.
Подойдя к самому яру, я заглянул вниз. Трое ребятишек стояли в одних рубашонках по колено в воде, а штаны держал» в реке - по ее течению. Нижние концы штанин были перевязаны веревочками, вода и воздух наполняли их, и от этого они вздувались колбасой.
- Что это вы делаете, ребята? - спросил я.
- Рыбу ловим, - ответил за всех белоголовый парнишка лет девяти. Сказав это, он обернулся к другому мальчику, похожему на него, - видимо, тот был его братом: - Ванька, сбегай за штанами дяди Федора, они большие, ими много рыбы можно поймать.
Ванька вылез ив воды, но никуда не пошел.
Я спустился к ребятам.
- Как лее вы ловите рыбу?
- А вот, гляди!
Ребятишки подняли свою «снасть» и выбежали на песок. Перевернув штаны, они вылили из них воду. На песок высыпалось несколько трепещущих рыбок. Ванька быстро подобрал их и положил в медный солдатский котелок, который стоял тут лее.
- Видишь, уже полную манерку наловили.
В котелке плескались гольяны, пескари, мелкие чебачки.
Некоторые рыбешки уже засыпали и высовывали из котелка свои головы, хватая воздух открытыми ртами.
Я стал наблюдать за ребятами. Ногами они взмучивали воду. Стаи рыбок, что сновали по дну, собирались в мутных местах и сослепу попадали в рыбачьи штаны, как в вентерь.
Я подумал, что такие детские забавы можно увидеть только на Дальнем Востоке, где рыбой кишит каждая река.
Ребята заметили мое любопытство, и белоголовый мальчуган, самый старший из них, озорно взглянул на меня:
- Чего смотришь, дядя? Полезай к нам. Вместе будем рыбу ловить…
Я вежливо отказался от этого предложения и пошел дальше по берегу.
Ванька побежал за штанами дяди Федора.
ПО ПЕРВОМУ ЛЬДУ
Подошли холода. На Зее появились первые забереги - тонкий, хрупкий ледок. Не сегодня - завтра он захватит все Нижнее улово - тихую заводь за песчаной косой, где до самого ледохода будет отстаиваться рыба.
Рыболовы с нетерпением ждут этого дня. Нет лучшего удовольствия пробежать по первому льду с колотушкой в руках, высматривая на дне реки осторожных щук и медлительных налимов.
И вот этот день наступил. Приготовив колотушку на длинном черенке и засунув за пояс легкий охотничий топорик, я чуть свет отправляюсь на Нижнее улово - глушить рыбу. Мои соседи охотятся с колотушкой ночью, когда рыба спит. Они выходят на такой промысел по-двое: один держит в руках факел, а другой выслеживает рыбу. Мне же по душе дневная охота. В ней меньше проку, зато больше спортивного азарта.
Лед уже выдерживает человека. Он прозрачен, как сама осенняя вода, очищенная от ила. Только я вхожу на него - из-под ног разбегаются пескари. Мелкая рыбешка видна всюду.
Ее много, как речной гальки. Иногда она прижимается так близко к берегу, что кажется, будто лед лежит на ее спинах.
Пескари меня не интересуют, они только отвлекают внимание. Я отхожу подальше от берега и сразу попадаю на стаю чебаков. Тут уже можно применить колотушку. Подняв ее над самой головой, начинаю преследовать рыб.
Чебаки, уплывают в сторону, я бегу вслед за стаей и вдруг замечаю, как от большого черного камня, покрытого слизью, метнулась какая-то тень. Колотушка с размаху пробивает лед. Рыбина еще жива, но резкий удар оглушил ее, движения тени подо льдом становятся неверными и не столь быстрыми, как прежде. С бьющимся сердцем снова настигаю ее. Еще удар колотушки. Рыбина перевернулась кверху брюхом, показав ярко-красные плавники. Это краснопер. Даже в таком состоянии он пытается улизнуть и делает подо льдом непроизвольные круги. Еще удар. Готово! Теперь надо скорее, пока рыба не опомнилась, расчистить лед .и схватить добычу рукой. Топориком прорубаю лунку и достаю краснопера. «Килограмма на полтора», прикидываю я, довольный таким удачным началом.
Теперь вся рыба поблизости распугана моей беготней, надо подаваться в конец улова. Если там охота будет неудачной, у меня есть заветное местечко, где всегда можно что-нибудь подстеречь: устье речки Бермиканки, впадающей в Зею за Нижним уловом.
Лед изредка потрескивает под ногами, не проламываясь. Дно реки просматривается до мельчайшего камешка. Оно здесь чистое - нет ни коряг, ни валежин. Только в одном месте, где летом причаливают плоты, еще с прошлого года лежит затонувшее бревно лиственницы. К нему я подхожу осторожно, почти подкрадываясь, зная, что возле него могут быть налимы. Так и есть! Три рыбины, заметив меня, кинулись от бревна. Одну я успеваю оглушить. Налим ложится в сумку рядом с краснопером.
По дороге к устью Бермиканки мне удается несколько раз стукнуть колотушкой по стае чебаков. Крупной рыбы у берега больше не видно, а подходить к самой кромке льда небезопасно: можно искупаться.
Вот и Бермиканка. Самое устье льдом еще не покрыто - мороз пока не справляется с быстрым течением.
По берегу я прохожу на речку повыше, присматриваясь, где лучше стать с колотушкой. Здесь гоняться за рыбой не надо: она скатывается на зиму в Зею и сама ставит себя под удар.
Я стою посреди речки, как на карауле. Пока идет лишь одна мелкая рыбешка. Она тянется узкой, почти непрекращающейся вереницей.
Проходит несколько томительных минут, и вот прямо на меня выплывает разобщенная стайка щурят. Они чуть-чуть пошевеливают плавниками, целиком доверяясь течению. Едва я управился с ними, оглушив двух и вызвав переполох среди остальных, под ноги мне подкатился крупный карась. Он оказался на редкость живучим: только после третьего удара колотушки я смог извлечь его из-подо льда.
В одиночку ползет по мелководному дну головастый сом.. Должно быть, колотушка моя взлетела кверху преждевременно: он почуял опасность, повернул обратно и пустился наутек. «Не уйдешь!» приговаривал я, размахивая своим грозным снарядом. Со страху сом вылетел на отмель, я не поскупился на удар и размял ему голову.
Если постоять здесь подольше, можно вернуться домой с полной сумкой. А стоять не дает мороз: он сводит пальцы так, что трудно удерживать колотушку. Рукавицы же, как назло, промокли насквозь: они дважды падали в воду.
Охоту пришлось закончить раньше времени.
Не беда! Можно еще не раз побродить с колотушкой но осеннему льду.
У ПРОРУБЕЙ
Зима заковала в лед быстрые реки, завалила их снегом, замела позёмкой. Как огромный медведь в берлоге, ворочается подо льдом старый Амур. Снаружи не слышно глухого урчанья тяжелой его струи. Кажется, будто замер он до весны, и покорилась вода, и уснула в ней резвая рыба. Толпыги и в самом деле залегли на дно бесчисленными стадами, сбились в глубоких ямах в три-четыре слоя и лежат без движения, пока их не обнаружит догадливый колхозный рыбак и не приведет сюда свою бригаду с подледным неводом. Залегла до весны красивая рыба амур, опустился на дно багровоперый сазан, затаилась, поплотнее прижавшись к речной гальке, разная мелкая рыбешка. Если бы ты мог найти во льду светлое окошечко и, смахнув снег рукавицей, припасть к нему своим зорким глазом, ты увидел бы, как среди гальки на дне лежат пестрые стайки рыбок. Они совсем неподвижны, словно камешки, возле которых они притаились, и речное течение не тревожит их зимнего покоя. А попробуй взглянуть сквозь прозрачный лед еще и еще раз: там уже что-то случилось. Рыбки вдруг веером рассыпались во все стороны - только их и видели! Это ленок напугал их, промелькнув рядом, как стрела.
Нет, не все рыбы уснули в Амуре! Без отдыха рыщет подо льдом бойкий таймень, нападает на лежбища рыбок проворная щука, не знает усталости пятнистый ленок, разбойничают сиги, блестят светлой чешуей верхогляды. Даже неуклюжие налимы, и те медленно ползают по камням.
- Скорей бы весна! - вздыхают многие рыболовы. Только и зима не для всех любителей рыбной ловли - потерянное время. На Амуре есть немало охотников ловить рыбу из прорубей. Какой бы мороз ни трещал на дворе, они вооружаются тяжелыми пешнями и выходят на Амур долбить лед. Когда прорубь готова, рыбак ставит над нею маленькую палатку, чтобы защитить себя от морозного ветра, наглухо закрывается в ней и садится у проруби на крохотный раздвижной стульчик. Иные взамен палаток строят четырехугольные ледяные домики, и когда входишь в такой домик, все в нем похоже на сказку: и прозрачные стены из толстого колотого льда и сам рыбак - бородатый амурский дед в шапке-ушанке, в старом овчинном тулупе, в огромных залатанных валенках или потертых оленьих унтах.
По воскресным дням на реке возле Хабаровска из брезентовых палаток и ледяных домиков вырастают целые рыбачьи стойбища - так любят проводить свой досуг заядлые рыболовы. В городе их называют «махальщиками», потому что все занятия рыболова зимой - сидеть у проруби и беспрерывно махать короткой палочкой, к которой привязана крепкая леса с искусственной рыбкой. От постоянного движения палочки-махалки рыбка подо льдом трепещется, как живая, и привлекает к себе верхоглядов и щук, сигов и тайменей.
Рыбачьи «стойбища» видны из окна моей квартиры, обращенной одной стороной к Амуру. Нели выпадет свободный часок, я не могу усидеть дома и бегу навестить своих старых друзей-рыболовов.
Чаще всего я забираюсь в палатку к деду Базилеву - бывшему уссурийскому казаку, принимавшему когда-то участие в экспедициях Арсеньева, знаменитого дальневосточного следопыта. Утопив ноги в тяжелых валенках и закутавшись в рыжий тулуп, перепоясанный веревкой, он сидит у проруби на обрубке дерева, и короткая «махалка» с большим запасом лесы - на случай, если придется выводить крупную рыбу - мерно покачивается в его руке.
- Есть рыбка, Афанасий Петрович? - спрашиваю я.
- Есть, есть, - гудит он простуженным голосом: - два тайменя - один с вершок, другой помене.
Я знаю, что рыбак скромничает, что в мешке у него лежит десятка три сигов, но дед, как всегда, недоволен.
- Нынче что за рыбалка? Так, грех один. Перевелась рыбка в Амуре. Раньше этой самой махалкой по мешку рыбы в час налавливали. А день посидишь, так за лошадью бежать надо - целый воз накидаешь.
- А помните, Афанасий Петрович, - говорю я старику, - как в декабре вы за два часа сто семьдесят ленков поймали?
- Уж это как пофартит, - уклончиво отвечает он. - Вот вчера пришел сюда порыбачить один врач из городской больницы. Человек, можно сказать, и рыбу-то только на сковороде видал. А вот, поди же, повезло ему: такого тайменя вымахнул, что мы все диву дались. Больше часу с «им промаялся, пока из лунки выволок. Рыбина чуть не в полтора метра длиной, пуда на два потянет. Этакая удача человеку выпала! И, понимаешь ты, ведь завлекло: сегодня опять пришел. Вон его палатка стоит - четвертая слева…
Дед рассказывает, не прекращая своего утомительного занятия. Палочка в его руке взлетает то вверх, то вниз, и если долго на нее смотреть, начинает рябить в глазах.
- Устаешь как! - восклицает он. - За день так намахаешься, аж в лопатках отдает. Иной раз себе зарок ставлю: не пойду больше. А соскочил утром с постели - опять на Амур потянуло. Вот ведь статья какая!..
Дед резко берет «махалку» на себя. «Клюнуло!» догадываюсь я. Он быстро сбрасывает рукавицы и голыми руками выбирает леску. В проруби бьется серебристый сиг. Рыбак подхватывает его сачком и, сняв с крючка, кладет в обледенелый мешок.
- Ну, теперь можно и покурить, - улыбается он в густую белую бороду, покрытую сосулькам», и лезет в карман за махоркой. Прихваченные морозом пальцы не слушаются, дед никак не может скрутить цыгарку. - Придется, видно, сперва руки отогревать.
Способ, каким он делает это, вызывает у меня легкий озноб: засучив рукава тулупа, он почти по самый локоть сует голые руки в прорубь и держит их там две-три минуты. Потом обтирает их тыльной стороной тулупа и снова берется за кисет.
- Вот сейчас отошли, - говорит он и легко скручивает цыгарку. Он поясняет: - Вода подо льдом завсегда теплее воздуха. Где же нашему брату-рыбаку и погреть руки, как не в проруби?!
Пожелав ему удачи, я заглядываю в палатки и ледяные домики других рыбаков. У одного в мешке лежат икряные налимы, у другого - сиги, у третьего - ленки и верхогляды. Разная приманка - и разный улов: ленок хорошо идет на свежую кетовую икру, сиг-на блесну, и все вместе - на живую рыбку. Только достать живую рыбку зимой не так-то легко, и рыбаки заменяют ее кусочками мороженой рыбы. Выходит иногда, что верхогляд клюет на верхогляда, а ленок - на ленка.
Мороз то и дело схватывает воду в прорубях. Она затягивается стеклом тонкого льда. Рыбаки скалывают его и вычерпывают решетчатыми лопаточками наподобие теннисной ракетки. То в одной, то в другой проруби бьется пойманная рыба.
С богатым уловом возвратятся домой рыбаки. А там, где еще час назад стояли их палатки, разгуляется непогода. Уже свистит морозный ветер в прибрежных тальниках, по широкому торосистому нолю на реке крутит позёмка. За ночь наметет она высокие сугробы и скроет следы рыбачьих лунок. Надолго ли? Нет, придет новое утро - и опять возникнут на льду летучие «стойбища» рыбаков.
Так будет продолжаться до самой весны, пока Амур не сбросит своей ледяной шубы.
