От Вологды к Ленинграду вместе с призывниками ехал Андрей в воинском вагоне. Их сопровождал командир взвода.
На вокзале в Ленинграде призывников временно поместили в агитпункт. Комвзвод куда-то позвонил по телефону и сказал, что они будут здесь ждать еще группу товарищей, запоздавших с сибирским поездом, и что желающие могут свободное время использовать по своему усмотрению.
Андрей, оставив в куче «кашавок» свой мешочек, подошел к комвзводу и, показывая тому клочок бумажки с адресом, спросил:
– Есть тут в Ленинграде знакомый, сосед наш куракинский. Живет на Васильевском острове, линия пятая, дом шестой. Успею ли попасть туда и вернуться?
– Конечно, успеете; в вашем распоряжении часа четыре, – командир посмотрел на Андрея, на его затасканный ватный пиджак, на штаны, нависшие на голенища непромазанных сапог, спросил: – А вы Ленинград знаете?
– Не приходилось бывать.
– Впрочем, Ленинград такой, что в нём ориентироваться не трудно. Садитесь около вокзала на трамвай – двадцать четыре, – проедете весь бывший Невский, затем мимо Исаакиевского собора, вправо, дальше по мосту и попадете на Васильевский остров…
Вышел Андрей на привокзальную площадь. Взад-вперед сновали трамваи, автомобили, извозчики. Народ шел густо. Казалось, что пешеходы лезли под трамваи. И хотя было утро и светло, в домах, высоких, каменных, горело электричество.
– Ну и город, – не чета Вологде.
Андрей даже раздумал ехать к соседу на Васильевский остров и решил просто посмотреть на город. Пользуясь тем, что трамваи столпились в конце улицы, он выбежал на середину площади.
«Пугало» – прочел Андрей на мраморной глыбе, а с глыбы, раздирая удилами челюсть неуклюжей лошади, озирал невидящими глазами площадь грузный, бородатый предпоследний царь.
Андрей обошел вокруг монумента прочел надпись, высеченную на мраморе, подумал:
– Видать, был здоровеннее нашего старшины, а лошадь под ним не из быстрых, на такой бы камни с поля возить…
На остановке он простоял минут десять, пропустив несколько трамваев. Народ спешил, толкался. А он все ждал трамвая номер двадцать четыре. Но как ни посмотрит с боку на стенку трамвая, номера все четырехзначные, то тысяча с лишним, то за две перевалило, а двадцать четвертого все нет и нет… Не вытерпел Андрей, стал приглядываться к публике, выбрал простоватую на вид старушку, у которой из саквояжа торчала морковь и хвост какой-то рыбы, подошел к ней и вежливо спросил:
– Бабушка, а бабушка…
– Какая я тебе бабушка! – грубо оборвала она его.
– Ну, мамаша…
– И не мамаша, а гражданка…
Андрей не успел ее спросить, как «гражданка», зацепившись за поручни, толкая какого-то гражданина головой в спину, влезла в туго набитый трамвай. И тут он нечаянно заметил не с боку, не внизу на стенке трамвая, а спереди вверху более крупный номер – 24.
– Ах, мать честная, столько времени не там номер глядел…
Но трамвай был полон и поспешно отходил, заворачиваясь на широкий и длинный проспект. Ждать следующего трамвая пришлось не долго.
Проезжали шумный проспект. Трамвай свернул к Исаакиевскому собору, затем вправо, к Неве.
Все вышли; вышел и Андрей. Две-три минуты он постоял в раздумье, хотел было сесть на один из встречных вагонов и ехать обратно на вокзал к своим товарищам. Однако решил дойти до Невы, посмотреть на реку, на мост, на Васильевский остров, хотя бы издали. Около моста, закинув руки назад, ходил милиционер. Андрей поглядел на мост и от удивления замер, ему совсем было непонятно: как могли поставить на дыбы две громадины, две половины моста. Как же они сойдутся? Вот, поди-ка, грохнут! И ему захотелось посмотреть, как будут сводить мост. Но когда – разве спросить об этом вон того милиционера…
Андрей спустился по каменной лестнице к Неве, плещущей о гранитные берега, умылся. Вытер лицо верхом своей фуражки; отряхнул ее и снова надел на голову. Почувствовав свежесть, он облегченно вздохнул и смело подошел к милиционеру. Милиционер ему вежливо сделал рукой под козырек.
– Скажи, товарищ милиционер, где тут Васильевский остров.
– Вот он, итти прямо. Через полчаса по мосту движение откроется.
Ждать полчаса не так много. А главное – интересно посмотреть, как сойдутся две огромные мостовины с рельсами, с чугунными перилами и даже с фонарями.
Андрей стоял на берегу Невы, с любопытством озирался по сторонам на сплошь каменные дома, на шпиль Петропавловки, на суда, стоявшие у берегов; он даже припомнил старинную лубочную картину. На ней было изображено в лицах содержание песни:
«Как на матушке, на Неве-реке,
На Васильевском славном острове,
Молодой матрос корабли снастил
О двенадцати тонких парусах,
Тонких, белых да полотняных»…
Картина эта была наклеена на стенке в избе у сапожника Шадрины рядом с другой веселой картиной «Как мыши кота хоронили»… Загляделся Андрей на Неву и не заметил, как мост был сведен. «Фу-ты, чорт, как устроено, будто по маслу спустили», – удивился Андрей. А через минуту по мосту двинулись автомобили, трамваи.
Обратно Андрей ехал на том же двадцать четвертом номере и явился в агитпункт на два часа раньше срока.
– Ну, как, понравился город? – спросил Андрея сопровождавший призывников из Вологды командир.
– Да как сказать, город-то хорош, да с непривычки, глядя на него, в голове будто шумит, и народ какой-то, толком не хотят поговорить, все бегут, никому до тебя нет дела. А в деревне, знаешь, товарищ командир, хоть свой, хоть чужой попал навстречу, с кажинным надо поздороваться.
Командир рассмеялся.
– Здесь, товарищ, раскланиваться некогда, да и незачем. В случае что узнать надо – ступай к милиционеру, тот не ответит, – ищи справочное бюро, там всё знают.
Пришел сибирский поезд. На нем ещё приехали призывники из других уездов. Около вокзала построились по четыре в ряд. С мешками, сундуками, с берестяными кашавками колонна выглядела пестро и непривлекательно. Одежонка на многих была будничная, деревенская. Кое-кто выделялся в лаптях.
До казармы шли тяжело, сбивчиво – не научились ещё ходить по мостовым.
* * *
Вскоре после присяги Андрея из Ленинграда отправили на одну из пограничных застав. Местность, окружающая заставу, показалась ему обычной, похожей на свои куракинские окрестности. Густые хвойные леса. Зима здесь такая же, с глубокими снегами, с крепкими морозами. Только туманы между Балтикой и студеной Ладогой бывают чаще и гуще, нежели в Тотемском уезде.
В свободные часы пограничники с интересом слушали рассказы старших товарищей о боевых эпизодах на границе, и каждый новичок мечтал о той, как бы самому отличиться на деле.
С пограничных постов в темные длинные зимние ночи видно, как заревом огней маячит Ленинград. А здесь, рядом, за колючей проволокой, враждебное буржуазное государство. Оттуда переходят на советскую землю нарушители – шпионы, диверсанты и спекулянты контрабандой. Они иногда ускользают от преследования к себе за границу. Но чаще их удается задерживать, если не на самой границе, то неподалеку – в деревнях пограничной местности. Здесь каждый честный труженик – помощник советских пограничников.
Была зима. Пограничники изучали военное дело, занимались спортом, ходили в дозоры, Из всех видов физкультуры предпочитался на заставе лыжный спорт. Здесь это было необходимо.
Красноармеец Боровиков, однажды уйдя на пост без лыж, совершил большой промах. Когда Андрей пришел его сменять, то заметил у того в валенках снег. Брезентовый непромокаемый плащ лежал на пне, торчавшем из-под рыхлого снега. В глазах у Боровикова была заметна тревога и растерянность. Из-под буденовки капли пота спускались по вискам на его покрасневшие горячие щеки.
– Товарищ Боровиков, с тобой что-то неладно. В чем дело?
Пограничник тяжело вздохнул, глаза его заискрились слезинками.
– В самом деле неладно, товарищ Коробицын, большой проступок у меня сегодня, стыдно начальнику докладывать. – И потупя взор, досказал:
– Нарушитель пытался перейти границу и ушел почти из-под носа. На лыжах был и, как чорт, пронесся.
– Куда?
– Да туда, к себе за Хойку. Вон с того бугра прыгнул на лыжах, будто в пропасть. Ну, думаю, загнал его, сломит голову. А он как махнул сверху через кусты – и след простыл. Вот сволочь, видать, оптик бывалый… Ну, что ж, вдогонку на финскую сторону стрелять не будешь. Так и ушел.
Боровиков, опечаленный неудачей, возвратился на заставу.
Андрей ходил по участку, разглядывая лыжные следы нарушителя.
«Ну, разве вброд по снегу можно угнаться за лыжником – подумал Андрей. – А ведь, действительно, прыткий был: и в кустах, и меж деревьев, и с бугра через пропасть – всё ему нипочем. Жаль, что такой в наши руки не попал»…
Нарушитель, бежавший от преследования пограничника Боровикова, вторично в тот день переходить границу не посмел.
* * *
С той поры Андрей настойчиво стал заниматься лыжным спортом: ходил туда, где было больше препятствий, спускался в глубокие овраги, поднимался на бугры, прыгал, перевёртывался на бок, отряхивался и снова продолжал заниматься.
Весна на границе пришла гораздо быстрее нежели в Куракине. Снег на полях и на прогалинах между лесных чащ сошел быстро. Обнажилась сырая глинистая почва. Овраги переполнились водой. Шумели ручьи незаметные в обычное летнее время. Стаи перелетных птиц, не разбирая границ, летели на север. Начальник заставы и политрук, обходя дозоры, каждое утро приносили на заставу свежую дичь. А потом, когда стали дни теплее, начались испарения, и густые туманы покрывали местность.
Еще большую напряженность приносила в том году весна на границу. Советская власть существовала десятый год; правительства капиталистических стран и подонки белой эмиграции стремились как можно больше засылать в Советский Союз шпионов и диверсантов. От пограничников требовались бдительность и готовность первыми принять на себя удар, если враг попытается напасть. И бойцы-пограничники – вологодские, архангельские, калужские, сибиряки, украинцы, бойцы из различных областей многонациональной страны Советов, коммунисты, комсомольцы и беспартийные – готовы были дать отпор любому врагу.
Страна Советов шла по Ленинско-Сталинскому пути. Пользуясь мирной передышкой, советский народ строил социализм и крепил свою мощь на страх внешним и внутренним врагам.
Андрей редко переписывался с родными, а Тане Малыгиной написал за год всего лишь два письма. Каждый раз как он брался за письмо, говорил товарищам:
– Смотрю я на вас и дивом дивлюсь: пишете и пишете, кто домой отцу-матери, кто женке, кто тёще, откуда у вас и слова для писем берутся?..
Читать он любил газеты. Чуть свободное время, он уже сидит в Ленинском уголке и читает газету от заголовка до подписи редактора.
Однажды Боровиков спросил его:
– Зачем ты, Коробицын, читаешь все подряд?
– А как же иначе, боюсь, чтобы самое главное мимо глаз не прошло.
Политрук тоже беседовал с ним, спрашивал, что больше его интересует в газетах.
– Конечно, про Чемберлена, Макдональда, про Китай, одним словом, всё интересует.
Политрук помогал ему выбирать в газете наиболее интересные места. Обычно после чтения Андрей подходил к карте и разыскивал города и страны, про которые читал сегодня в газете.
На любых занятиях Андрей всегда был одним из самых прилежных пограничников. Зато если вздумает написать домой письмо, так тянет это с полмесяца, а то и больше. Возьмёт бумагу, карандаш, вздохнет всей грудью и скажет:
– Ну, кажись, легче две полосы вспахать, нежели одно письмо написать… – И начинал туго и неподатливо. В начале письма – поклоны родным и близким соседям, затем письмо откладывалось в тумбочку на несколько дней.
Андрей уходил в свой черёд на участок заставы. Там прислушивался к каждому шороху, из-за прикрытия наблюдал за тем, что происходит по соседству, за линией границы. Возвратившись на заставу, крепко закусывал, отдыхал, а после отдыха скупо дополнял начатое письмо:
«Дорогая мама Степанида Семеновна и брат Александр. Сегодня я стерег нашу границу и видел, как на финской стороне финский мужик не то жену, не то работницу лупил по спине вожжами. Бедная плакала, что есть силы. А я глядел из кустов, так и хотелось крикнуть тому мужику: „Перестань, сволочь!“ – да пришлось смолчать»…
Андрей на этом остановился. Он хотел писать дальше, но решил сначала посоветоваться с политруком, а потом уже продолжать. И опять письмо спрятано в тумбочку.
То, что Андрей хотел продолжить в письме, обстояло так.
В то время когда финн избивал у самой границы женщину, чтобы отвлечь внимание пограничника, неподалеку, в стороне, на том же участке, между деревьями в густых зарослях ивняка пробиралась к нашей границе старушка-проводница, а за ней неподалеку крался шпион. Старушка должна была предупредить шпиона, если только обнаружит она впереди себя пограничный пост. Андрей понял уловку врага: финн истязал женщину, но может быть это подстроено с целью… И Андрей не ошибся. Он тихо стал пробираться по тропе. И вдруг перед ним ахнула старушка. В руках у нее прозвенел колокольчик, маленький, на кожаном ремне. Старушка стояла по ту сторону границы не больше как в десяти шагах от Андрея, жалобно глядела на него и по-русски говорила:
– Миленький солдатик, коровка тут моя коровка где-то заблудилась. Ищу её и хочу колокольчик привязать к шее.
Андрей смолчал. Крепче сжимал винтовку, озираясь по сторонам, прошел дальше. Мысленно он ругал себя за то, что несколько поторопился: надо было бы проходить здесь немного погодя и тогда наверняка за этой старой ведьмой оказался бы следом бредущий нарушитель. Но сейчас шпион не рискнет переходить границу. Сменяясь с поста, Андрей о происшедшем сообщил пограничнику Тютикову и доложил на заставе начальнику.
В письме об этом он счел нужным не распространяться, потому-то оно и осталось не дописанным…
* * *
Был еще такой случай: один из крестьян, проживавший в ближайшей пограничной деревне, рубил лес для своей надобности. Нарушитель, заблудившись в лесу, вышел на стук топора, поглядел со стороны на лесоруба. Видит – мужичёк простоватый, невзрачный, такого можно припугнуть и заставить вывести куда следует. Нарушитель подкрался к крестьянину и строго спросил:
– Ты кто такой? Кто тебе разрешил здесь портить лес?
Крестьянин испуганно отшатнулся от дерева в с удивлением стал разглядывать пришельца.
Пользуясь его замешательством, нарушитель подошёл ближе.
– Да ты не бойся, я тебя не выдам, – начал успокаивающе нарушитель.
– А кого мне бояться? Я не помещичий лес рублю, я свой лес рублю.
– Ах, так! – горячась воскликнул нарушитель, держа руку в кармане, но, подумав немного, изменил тон, начал уговаривать крестьянина, чтобы тот за сто рублей указал ему дорогу к железнодорожной станции. Крестьянин согласился провести его к станции и даже для верности попросил наперёд деньги, а вместо станции, умышленно путаясь в тропинках, доставил неизвестного на пост, где как раз стоял Андрей. Тот взял наизготовку ружье и приказал нарушителю лечь.
На заставе, крестьянин брезгливо выбросив на стол сотню рублей, сказал начальнику:
– Это его деньги. Я взял их, чтобы не навлечь на себя подозрения нарушителя. Этот господин уже не первый встретился со мной и, вероятно, не последний. Только она напрасно думают, что интересы родины для мужика дешевле ста рублей…
Крестьянин засвидетельствовал свое показание и был отпущен. На прощание начальник заставы поблагодарил его, а Андрею сказал:
– Ну, товарищ Коробицын, сегодня тебе подвезло.
Придя в общежитие, Андрей достал бумагу и дописал письмо:
«Дорогая мама Степанида Семёновна и братец Александр, ещё спешу уведомить, что около границы в деревьях народ сознательный, чуть заметят нарушителя, сразу бегут на заставу, а то и приводят сами. Мы когда бываем свободны, ходим гулять в деревни поблизости. Куда приходим – везде нам рады»…
Знал Андрей, что письма из Красной Армии в деревне ждут. Соседи придут и станут расспрашивать Степаниду Семёновну о том, как живет её сын на границе. Пороется Степанида в корзинке, достанет письмо, подаст кому-либо из грамотеев и попросит, который уже раз прочесть.