БЕЖЕНЦЫ ИЗ ДЕРЕВНИ БЕЛЕ

Ремедио жилось очень скучно. Ей уже пошёл четырнадцатый год, а она не умела ни читать, ни писать. Девочка не могла ходить в школу: она должна была помогать отцу и матери по хозяйству.

У Ремедио трое братьев и сестра. Мануэль пас свиней, а Франциско — коз. Это было не особенно весело, но ничего не поделаешь: каждый в семье должен работать. Ведь отец и мать тоже трудились целыми днями, отец и мать тоже мечтали научиться читать книжки, но так и остались неграмотными. Только самым младшим ребятам — Альфреду и Кармен — приходилось меньше работать.

Иногда отец говорил детям:

— Ничего, ребятки, придёт время, и вы непременно поступите в школу. Альфред и Кармен уже наверняка будут грамотными. Да и ты, Ремедио, ещё научишься читать. Потерпи, дочка, скоро в Испании будут ходить в школу не только дети богачей…

Он любовно гладил курчавые волосы Ремедио. Девочка смеялась. В её темных, как вишни, глазах светилась радость. Все дети Испании будут учиться! Все дети! Поскорей бы, поскорей бы уж прогнали проклятых фашистов, которые хотят, чтобы хорошо жилось только богачам! Поскорей бы, а то ведь дни бегут быстро, вдруг она состарится и так и не успеет научиться читать, так и не узнает, что делается на земном шаре…

Вечером, укладываясь спать, Ремедио и Франциско тихонько болтали.

Франциско тоже очень хотел учиться, и от одной мысли, что он всю жизнь будет пасти глупых и упрямых коз, ему хотелось плакать. Почему, почему все так устроено, что он должен целыми днями ухаживать за козами, а другие мальчики читают книжки, рисуют, делают модели паровозов и кораблей? Ведь он такой же мальчик, как и они! Неужели существует такая страна, о которой много раз говорил отец? Это, наверно, сказка. Это отец говорит, чтобы утешить их.

Франциско жмурил глаза под одеялом.

— Ремедио, ты спишь?

— Не сплю.

— Ремедио, как ты думаешь, там крыши красные, в этой стране?

— Не знаю.

— Наверно, красные! Ремедио, как ты думаешь, там очень холодно? Там, наверно, всегда снег и люди ходят на лыжах… Мальчики и девочки там, наверно, одеваются в теплые шкуры.

— Я бы хотела, чтобы наше солнце меньше грело, но чтобы у нас было хорошо, как у них. Я думаю, если там даже очень холодно, то в домах, наверно, большие печи.

— Ремедио, как ты думаешь, это все выдумки или правда? — тихо вздыхает Франциско.

— Конечно, правда! Конечно, правда, Франциско! — восклицает девочка. — Когда я в позапрошлом году была в Беле на карнавале, об этом даже говорили мурги, а они-то уж все знают.

Мурги — это странствующие актёры. Ремедио, ее братья и сестры жили в провинции Малага, в трех километрах от села Беле. Они никогда в жизни не были в городе. Только раз в год семья отправлялась в Беле на карнавал. Это был у Ремедио самый любимый день в году.

Взрослые и дети наряжались в лучшие платья. Женщины украшали прически большими гребнями, одевали на лицо маски, а плечи покрывали яркими, пестрыми шалями. С флейтами, с тамбуринами люди шли по улицам. В село приезжали мурги. Они устраивали на площади своё «табладо» — эстраду, пели, плясали и рассказывали всякие занятные истории.

В этот день Ремедио бывало весело. Она прекрасно себя чувствовала в своем праздничном розовом платье, забывала о горестях и много танцевала.

— Ремедио, — говорила мать, — отдохни немножко, у тебя завтра будут болеть ноги.

— Ничего, мамита, дай мне натанцеваться на весь год! — кричала, смеясь, Ремедио, и её розовое платьице снова кружилось в карнавальной пляске.

На карнавале Ремедио впервые услыхала о СССР. Мурги раскладывали свою палатку. Девочка и ее подруги пошли смотреть приготовления к спектаклю и услыхали, как мурги тихонько говорили об этой удивительной стране, где земля и фабрики принадлежат народу, а карнавалы бывают часто. Ремедио позавидовала актерам, которые так много знают и много видели. Ей даже захотелось уйти С Ними куда угодно уйти, только бы посмотреть, как живут люди за селом Беле.

Карнавал кончился. Семья вернулась домой. Ремедио спрятала в сундук свое розовое платье до будущего карнавала.

Но через год ей не пришлось пойти на карнавал.

Фашисты наступали на Малагу.

Ночью дети проснулись от выстрелов. Стреляли, наверно, близко, в доме звенели стекла. Жалобно выла собака. Кармен и Мануэль плакали от страха. Франциско схватил отца за руку.

— Что это, папа? Фашисты?

Отец и мать успокаивали ребят, но Ремедио слышала, как дрожит голос мамиты.

— Наш посёлок далеко от фронта, — говорил отец, — нас не тронут, нас не могут тронуть… Спите, дети, спите.

Но никто не мог спать. Отец и мать в темноте одевались. Тогда торопливо стали одеваться и дети.

— Мама, зажги свет… Мама, скорей зажги свет, — просил Мануэль.

— Нет, Изабелла, лампу не надо зажигать, — сурово сказал отец.

Донёсся шум самолётов. Мать вскрикнула. Отец схватил ее за руку, и они вместе выбежали в сени.

Пятеро ребят сидели на одной постели, тесно прижавшись друг к другу.

— Не ревите, — шептал Франциско, — вы слышали, что сказал отец?.. Ах, если бы у меня было ружьё…

Мать и отец вернулись, бледные и встревоженные. Дети бросились к ним.

Может быть, всё-таки лучше спрятаться в погреб? — дрожащим голосом шептала мать. — Вдруг…

Она замолчала, прижав к груди маленького Альфреда.

— Это не выход, Изабелла. Дом такой низкий. Да и за что им нас трогать?

Несколько минут все сидели молча, поглядывая на окна, за которыми чернела беззвездная ночь, и прислушивались к зловещему жужжанию фашистских самолетов. Какими длинными казались эти минуты! Скоро ли придет рассвет?

Вдруг страшный гул взрыва потряс весь дом. И где-то совсем недалеко послышались крики, рыдания, детские вопли.

— Они бросили бомбу! — вскрикнул отец, бросаясь к окну. — Звери!

Изабелла открыла половицы погреба и стала толкать туда онемевших от страха детей.

Шум самолётов утих. Фашисты пронеслись мимо.

Дом соседа был в ста шагах. Когда рассвело, отец и мать побежали туда. За ними побежали и дети. Они увидели груду дымящихся обломков… Из-под обломков торчали обуглившиеся ноги. На земле сидела большая жёлтая собака соседа. Она лизала окровавленный бок и жалобно скулила.

Семья решила бежать в Альмерию. Торопиво собирались в дорогу. Мать укладывала в мешки немного муки, картофеля. Все надели на себя по два платья. Ремедио под старенькое платье надела свое розовое, карнавальное. Дети обошли сад, огород и, плача, прощались. Хоть и не особенно радостно им здесь жилось, но было тяжело уходить — с каждым камнем, с каждым деревом у них связаны воспоминания. Франциско хотел сбегать на луг, где он так часто пас коз, но отец сказал, что надо спешить.

Козу взяли с собой, её вел на верёвке Мануэль.

— Маленьким будет молоко в пути, — вздохнула мать.

Восемь дней и восемь ночей шли пешком. Вся дорога была заполнена беженцами. Люди тянулись караванами. У Ремедио, у её матери и младших ребят ноги болели и покрылись кровавыми мозолями. Ночью беженцев пронизывал свирепый холод. Тогда все закутывались в одеяла. Мать несла на руках маленького Альфреда. Иногда останавливались, чтобы передохнуть, подоить козу… Но люди, которые шли сзади, торопили:

— Скорей, скорей, не задерживайтесь!

На третий день пути началась стрельба. Это появились фашистские самолёты. Они преследовали беженцев. Когда начиналась бомбардировка, люди бросались на землю, прятались в канавы.

Что надо было проклятым фашистам? По дороге шли измученные люди без оружия, шли женщины с грудными младенцами на руках, старики и дети, которые еле держались на ногах от голода и усталости. Фашисты расстреливали с воздуха безоружных людей. Сотни беженцев были убиты и ранены ими.

Ремедио и Франциско, лёжа рядом ночью в канаве, поклялись, что они отомстят богачам, отомстят фашистам.

Ремедио была очень измучена, и ей минутами казалось, что у неё нет никаких желаний — вот так бы всё время лежать с закрытыми глазами, заснуть, заснуть и никогда не просыпаться…

— Нет, я не хочу умереть, — упрямо шептал Франциско, — я хочу жить! Мне хочется вырасти большим. Мы не позволим, чтобы было так… Вот так, как сейчас! И всё будет тогда хорошо. И ты пойдёшь в школу тогда, Ремедио.

— Я тогда буду уж старушка, — устало откликнулась девочка и закрыла рукой глаза.

Отец слышал шёпот детей. Он схватил сына крепко за руку. Он никогда не плакал, но сейчас из его горла вырвались рыдания. Руки его сжались в кулаки. Скорей бы добраться до Альмерии, устроить семью и уйти на фронт!

В Альмерию семья пришла благополучно. Благополучно — это значит, что все были живы. Но у всех ноги и руки покрылись ссадинами, все шатались от голода и бессонных ночей.

В Альмерии отец узнал, что детей посылают в Советский Союз. Скоро из Валенсии уйдёт туда пароход.

— Дети, — сказал отец, — мы поедем в Валенсию… Я попрошу, чтобы вас взяли на пароход, который идёт в ту страну, о которой я вам говорил.

Ремедио радостно воскликнула. Малыши испуганно прижались к матери. Франциско опустил глаза и сказал:

— Отец, возьми меня с собой на фронт!

— Нет, сынок, ты ещё слишком мал. Мне будет спокойнее, если ты будешь в той стране, куда не смеют соваться фашисты.

САРАГОССА ОТОМСТИТ

Хозе Сарагосса жил со своими родителями, братьями и сёстрами в Альморади. Это — тихий небольшой городок с немощёными улицами. Сарагосса очень любил свой родной город. Здесь так много зелени — каштаны и апельсиновые деревья растут прямо на улицах, и, когда они цветут, воздух так свеж и душист, что его хочется пить.

Отец Сарагоссы говорил:

— Когда в Испании жизнь будет устроена так же, как в Советской России, хорошо будет людям жить в нашем городе — он такой зелёный.

А пока жителям Альморади жилось плохо. Они много трудились, чтобы прокормить свои семьи, и всё-таки надоедали. Возвращались с фабрик домой усталые, шли по улицам торопливо, и им некогда было любоваться цветущими каштанами.

Семья Сарагоссы жила в старом маленьком домике. Отец, мать, братья и сёстры работали до позднего вечера. Сарагосса был самым младшим, ему было одиннадцать лет, и поэтому он не работал, а ходил в школу. Но и он помогал матери по хозяйству.

По вечерам все собирались домой. Отец надевал свои большие очки и читал вслух газету. Мать слушала и шила: она частенько чинила одежду Сарагоссы Его чёрные панталоны и ситцевая рубашка быстро рвались. У Сарагоссы даже не было пальто. Зимой он ходил в свитере. Правда, в Альморади зимой нет снега, но всё же бывают сильные ветры и дожди. Шапки у Сарагоссы тоже не было, и поэтому, когда шёл дождь, мальчик брал с собой старый мамин зонтик.

Сарагоссу мало огорчало то, что он плохо одет. Его карие глаза всегда были веселы. Он часто шутил и смеялся, обнажая крупные белые зубы. Когда богатые мальчишки, которые учились вместе с ним в одной школе, пытались насмехаться над его рваным зонтиком, он смотрел на них гордо и презрительно, и те отворачивались.

Бодрости Сарагосса учился у своего отца и старших братьев — Марьяно и Хоакина, которые были коммунистами.

Особенно сильно мальчик любил Хоакина. Хоакин мог дурачиться, шутить и петь, как будто ему было не двадцать пять лет, а десять. Как только Хоакин, весёлый, вбегал в комнату, сразу становилось так светло, словно в дом заглянуло солнышко. Бывали вечера, когда все кастрюльки в доме были пусты и мать ничего не могла дать к ужину. Глаза мамы были полны слёз. Хоакин обнимал мать и шутил:

— Ничего, мама, по-моему, это даже вредно ужинать каждый день. Верно, Сарагосса? Давай-ка, братишка, своём о «Чепухе»!

Сарагосса с восторгом глядел на брата, когда тот бодро шагал по комнате, распевая шуточную песенку:

По морю плавают зайцы,

По горам бегают сардинки,

Бегают сардинки,

Траля-ля, траля-ля!

Я вышел из дома с трёхнедельным голодом,

И встретил я компотницу, полную яблок.

Я ел яблоки, бросал в компотницу косточки,

И вновь вырастали там яблоки,

Траля-ля, траля-ля!

У матери разглаживались морщины на лице, высыхали слёзы. С таким молодцём, как Хоакин, даже в голодные часы было весело.

Сарагосса стал пионером. Как он был горд, когда его приняли в группу пионеров, которую организовали пионеры города! Тогда в Испании ещё хозяйничали фашисты. К пионерам часто приходили коммунисты и говорили о том, как надо бороться против богачей и насильников. Здесь Сарагосса впервые услыхал о Ленине и Сталине.

Ах, как завидовали мальчики и девочки Альморади пионерам Советского Союза! Там пионеры могут собираться не тайком, а открыто, могут ходить по улицам с красным знаменем, с барабаном, с горном, и их никто не смеет тронуть.

При домике, где жила семья Сарагоссы, был большой тенистый двор. Часто сюда приходили лучшие друзья Сарагоссы: Маноло, Рикардо, Франциско. Мальчики играли в футбол, в волчок, а потом усаживались на камнях и тихонько разговаривали о том, как они устроят свою жизнь в Альморади, когда будут большими.

— Может быть, тогда самый красивый дом синьора на главной улице отдадут ребятам, — мечтал Маноло, болтая смуглыми исцарапанными ногами. — Ты думаешь, Сарагосса, это будет?

— Конечно, — уверенно отвечал Сарагосса и добавлял, что слыхал от отца: — «но с неба это не свалится. От Бога этого ждать нечего, потому что Бога нет. Это надо самим сделать. И это не очень легко».

Когда началась война между республиканцами и фашистами, первой из семьи Сарагоссы ушла на фронт сестрёнка Ремедио. Она была самой старшей из сестёр, — ей только что исполнилось семнадцать лет, — но была она самая смелая. Хотя она работала модисткой и пальцы её были исколоты иголкой, она умела отлично стрелять.

— Мама, папа, — взволнованно сказала Ремедио, — я ухожу в Эльче, я буду там работать в народной милиции. Не беспокойтесь!

Она торопливо складывала вещи в дорожный мешок. Сарагосса с завистью и восхищением смотрел на сестру. Ах, если бы он был старше!

Через некоторое время из Эльче пришла весть, что батальон имени Ленина ушёл на фронт в Карабанчель и с батальоном ушла Ремедио.

«Дорогие мои! — писала она. — Я буду пулемётчицей. Не правда ли, вы не будете тревожиться? Я ведь стреляю, как парень».

Вторым ушёл на фронт Хоакин. И в доме стало так пусто, что сердце Сарагоссы сжималось от тоски.

Над городом пролетали самолёты. Сотни республиканцев уходили на фронт. Их провожали со слезами и песнями жёны, дети и матери.

Долго не было никаких вестей от Ремедио и Хоакина. Потом пришло короткое письмецо от Ремедио, — она была ранена в бою под Карабанчелем, вылечилась и снова уходит на фронт…

Письмо перечитывали множество раз. Мать плакала от радости и тревоги.

— Как там наш Хоакин, — говорила она, — от него нет никаких известий. Уж не случилось ли чего-нибудь?

— С Хоакином ничего не может случиться! — горячо восклицал отец.

— Слышишь, мама, с Хоакином ничего не может случиться, — успокаивал мать Сарагосса.

Но всем было тревожно за общего любимца семьи. С фронтов приходили страшные вести. Когда фашисты заняли Сервер дель Рио (в Кастилии), они на радостях устроили бой быков. Перед началом зрелища на арену вывели шестьдесят молодых республиканцев и расстреляли. Фашисты зашивали нитками пленным республиканцам рты и закапывали их живьём в землю. Других пленных связывали и давили грузовиками.

Кулаки Сарагоссы крепко сжимались, когда он слушал и читал об этих зверствах.

Однажды вечером в дом постучались. Уж не Хоакин ли это? Все бросились открывать дверь.

Нет, это был не он. На пороге стоял незнакомый человек. Голова и руки у него были забинтованы.

— Я привёз вам весть о Хоакине, — тихо сказал человек. — Хоакин ранен.

Ночью в семье никто не спал.

— Я поеду на фронт навестить нашего Хоакина, — сказал отец.

— И я с тобой, папа! — закричал Сарагосса.

Мальчик так горячо и настойчиво просил, что отец согласился.

Через два дня поезд, в котором ехал Сарагосса с отцом, остановился в нескольких километрах от занятого фашистами Теруэля. Всё кругом было изрыто окопами. Отряды республиканцев окружали город. Вдали с треском разрывались снаряды. Сарагосса вздрагивал и крепче прижимался к отцу.

Они долго ходили по окопам, расспрашивая о Хоакине. Ноги мальчика подкашивались от усталости. Наконец они добрались до батальона, где должен был находиться брат.

— Лейтенант Хоакин ранен в живот, — сказал командир, пожимая руку отцу, — он в полевом госпитале. Сейчас мы отправляем туда грузовик с ранеными. Вы можете поехать с ними.

Сарагосса и отец сели на грузовик и поехали в госпиталь. Широко раскрытыми глазами смотрел мальчик на бойцов, которые метались и стонали от боли. Кровь сочилась сквозь повязки. А у одного из молодых бойцов была оторвана нога.

До сих пор мальчик об этом только читал и слыхал. Теперь он видел это своими глазами. «Так вот что такое война! Так вот что делают фашисты!» — думал Сарагосса. Сердце его разрывалось от жалости к раненым. «Это мерзко, это гадко, этого не должно быть!»

— Отец, отец! — позвал Сарагосса и сказал ему всё, что подумал.

— Для того мы и воюем теперь, сынок, чтобы никогда больше не было войны, — ответил отец. — Сиди смирно и держи крепче мешок, а то уронишь его, и мы не привезём Хоакину лепёшек, которые напекла мать.

Мальчик крепче прижал к себе мешок с лепёшками.

Хоакин! Милый, родной брат!.. Скорей бы увидеть его и обнять. Он обнимет его осторожно, так, что не будет больно…

Грузовик остановился. Навстречу вышли санитары с носилками. Сарагосса с отцом вошли в госпиталь. Пахло лекарствами и карболкой.

— Сейчас мы зайдём с тобой в эту комнату и спросим, в какой палате лежит наш Хоакин, — сказал отец.

Женщина в белой косынке устало переспросила отца:

— Лейтенант Хоакин? Сейчас… — Она порылась в бумагах и сказала: — Лейтенант Хоакин вчера умер и похоронен. А вы откуда?

Мешок с лепёшками упал на пол. Отец отошёл в сторонку и отвернулся к стене. У него вздрагивали плечи. Сарагосса смотрел на отца. Умер Хоакин?

Сарагосса бросился к отцу и, рыдая, забился, как птица в силках.

— Пойдём, сынок, — прошептал отец.

Они вышли рука об руку, пошатываясь от горя. Им показали могилу, где похоронили Хоакина вместе с другими бойцами, которых убили фашисты.

Это был холм, засыпанный песком, придавленный камнями… Мальчик присел на землю у холма. Его лицо побледнело, а в глазах застыли горе и ужас. Вдали стреляли.

— Хозе, — позвал Сарагоссу отец. — Пойдём.

Мальчик не отвечал.

— Хозе! Не надо так… Хоакин умер за свободу. Он был настоящий коммунист… Он не боялся… И мы… ты… Мы отомстим за его смерть. Пойдём, Хозе!

Сарагосса вздрогнул. Да, он не будет плакать. Он вырастет и будет уничтожать всех фашистов, всех, кто помешает строить счастливую жизнь на земле. Пусть даже для этого ему самому придётся потом погибнуть, как Хоакину! Зато тем детям, которые потом родятся, будет хорошо. Да, он не будет больше плакать. Хоакин никогда не плакал. Он был такой весельчак! Даже когда ему было тяжело, он пел.

— Отец, ты помнишь, как Хоакин смеялся и пел свою любимую песенку?

Я ел яблоки, бросал в компотницу косточки,

И вновь вырастали там яблоки,

Траля-ля, траля-ля!

Мальчик вытирал кулаком мокрые от слёз глаза, вспоминая мотив шуточной песенки Хоакина.

Скоро они вернулись в Альморади. Медленно подходили они к дому — страшно было сказать матери о смерти Хоакина.

Через несколько дней отец повёз Сарагоссу в Валенсию, откуда должен был идти пароход в СССР.

ЮНЫЙ ГРАНАТОМЁТЧИК

Мальчики и девочки Мадрида и других городов Испании приходят в военные штабы республиканцев.

— Возьмите нас с собой на фронт, — просят они. — Мы будем вам помогать.

Детей не берут, их жалеют, но всё-таки многим ребятам удаётся попасть на фронт, особенно тем, у кого убиты родители.

Мальчик Торес попал в отряд гранатомётчиков, которым командовал майор Рамон Диэстро.

Рамон Диэстро рассказывает, что Торес был смелым и ловким и скоро так хорошо научился метать гранаты, что взрослые бойцы отряда хвалили его.

Однажды майор Рамон Диэстро получил приказ взять небольшой городок Торрехон.

Когда гранатомётчики вступили в город, в отряде осталось очень мало бойцов — многие погибли в бою.

В городе стояла высокая колокольня. На этой колокольне спрятались фашистские пулемётчики и оттуда стреляли в республиканцев. Что делать? Надо было во что бы то ни стало уничтожить пулемётное гнездо врагов.

Командир решил: пусть четыре добровольца незаметно проникнут по лестнице вверх и бросят гранаты.

Командир собрал отряд и спросил:

— Бойцы! Кто из вас возьмётся это сделать? Нужны самые смелые, самые решительные люди. Дело очень опасное. Тот, кто пойдёт на колокольню, может погибнуть.

— Пошлите меня, командир!

— Меня!

— Меня!

— Нет, меня!

Каждый был готов отдать свою жизнь за общее дело.

Мальчик Торес первый закричал:

— Меня пошлите, командир!

— Бойцы, — сказал командир, — нужны только четыре человека. Кого же послать? Пусть пойдёт тот, кто первый заявил об этом.

Первыми были: маленький Торес, студент Архилес, кузнец Томас и крестьянин Гордильо.

— Торес, тебя придётся заменить кем-нибудь, ты ещё слишком мал.

Но мальчик стал так настойчиво упрашивать командира, что тот согласился.

— Клянусь вам, что я не испугаюсь, — твердил Торес, умоляюще глядя в глаза командиру. — К тому же я умею хорошо лазать — меня они не заметят.

Немецкие и итальянские фашисты, которые засели с пулемётами на колокольне, не знали, какая грозит им опасность! Четыре бесстрашных республиканца ползком пробирались на колокольню.

Торес, стараясь не дышать, ловко вскарабкался на колокольню, держа наготове связку гранат. За ним ползли Архилес, Томас и Гордильо.

Отряд республиканцев притих… Отряд замер в ожидании. Каждая секунда казалась годом. Вдруг раздался оглушительный взрыв, и стена колокольни рухнула. Крик радости вырвался у бойцов.

Но где же четыре товарища? Удалось ли им спастись, или они погибли вместе с фашистами?

Вскоре гранатомётчики увидели бледных и окровавленных Томаса и Гордильо. Они бережно несли на руках маленького Тореса. Голова мальчика беспомощно покачивалась.

Бойцы, волнуясь, бросились навстречу.

— Торес… убит?! — вскричали они.

— Он ранен и потерял сознание.

— Где Архилес?

— Архилес погиб.

Мальчика опустили на землю. Он скоро очнулся.

— Командир, — прошептал он, слабо улыбаясь, — командир, теперь они будут знать, как…

Он застонал и снова потерял сознание.

… Мальчика Тореса вылечили. Торес жив.

ХОЛОДНО ПОД ГОРЯЧИМ СОЛНЦЕМ

Провинция Валенсия — это край горячего солнца, миндаля, абрикосов и риса.

Росарио жила в городе Олива. У Росарио светло-каштановые волосы, круглый подбородок, серые глаза. Она похожа на русскую девочку, но глаза её серьёзны и печальны.

О чём грустит Росарио? В Оливе золотое, щедрое солнышко, весна приходит в Оливу на целый месяц раньше, чем в Крым. Цветут абрикосы, миндаль, мандарины и яблоки. Как хорошо во фруктовых садах весной! Деревья белые, розовые и такие пышные и лёгкие, что, кажется, улетят в небо. А осенью ветви сгибаются под тяжестью сочных плодов. Солнце золотит нежный пушок на абрикосах, капли росы сверкают на круглых яблоках.

Только все эти сады принадлежат синьорам. Эти сады — за вокзалом, там, где живут богачи. А вокруг маленького дряхлого дома на улице Святого Антонио, где жила Росарио, нет ни одного фруктового дерева.

В Оливе растут апельсины, но родители Росарио не могли часто их покупать. Иногда друг семьи, Педро, который работал в саду у богатого синьора, приносил Росарио и её младшим сестрёнкам — Консуэлле и Пепите — большие апельсины. Прежде чем съесть эти апельсины, дети долго любовались и играли ими, как золотыми мячиками.

Отец Росарио работал на мозаичной фабрике. За труд платили мало. Не хватало денег, чтобы определить Росарио в школу, но всё-таки девочку послали учиться.

— Я лучше буду работать день и ночь, — сказал отец, — но пусть Росарио научится грамоте, ведь ей уже двенадцать лет.

В семье часто не хватало денег на хлеб и картошку. Питались мелкой рыбёшкой. Эта рыба так надоела детям, что они не могли слышать её запаха.

— Мамита, я не могу больше есть рыбу без хлеба, — жаловалась со слезами на глазах маленькая Пепита.

Тогда мать шла к соседке, выпрашивала несколько гостей маисовой муки и пекла хлеб. Это был настоящий праздник! Каждый получал по крошечному хлебцу.

— Как вкусно, как вкусно! — кричала Пепита, прыгая с тёплым хлебцем в руках. — Когда я буду большая, я испеку такой огромный хлеб, как дом. И каждый будет есть, сколько хочет.

Скоро жить стало ещё тяжелее. Отца прогнали с фабрики. В серых глазах Росарио затаилась обида. Учительница в школе рассказывала о богатствах солнечной Валенсии.

— Природа, дети, сделала нашу Валенсию маленьким раем, — говорила учительница. — Поблагодарим Бога за Его щедрость.

Росарио недоверчиво смотрела на учительницу. Ей хотелось кушать, а не благодарить какого-то Бога. Что ей от того, что земли Валенсии дают хорошие урожаи, а солнце Валенсии такое горячее? Что толку в урожаях, если они принадлежат богачам? Ей и её сёстрам совсем не тепло под жарким солнцем Валенсии…

Потеряв работу, отец Росарио не мог больше платить за квартиру. Однажды утром хозяин дома — фашист Хуан Рос — выгнал их на улицу, выбросил все вещи и стал кричать:

— Если вы сейчас же отсюда не уберётесь, я прикажу вас арестовать!

Вещи положили на тележку и решили отправиться в ближайшую деревню.

Отец вёз тележку молча. Мать тихо плакала. Ей было жалко детей. Маленькая Пепита рыдала, прижимая к себе осколки куклы. Когда хозяин выбрасывал вещи, он изо всех сил ударил единственную куклу Пепиты о камни.

Когда вспыхнула война между республиканцами и фашистами, отец ушёл на фронт. Через несколько месяцев он вернулся домой. Он был так бледен, что на него тяжело было смотреть. Голова у него стала седой.

— Я должен вернуться на фронт, — сказал отец. — Я приехал за тобой, Росарио, и за тобой, Консуэлла. Русские дети приглашают испанских детей к себе. Вам там будет хорошо, вы там будете учиться. Пепита останется с мамой. Мы поедем в Валенсию, и я вас устрою в детский дом, пока пароход не отправится в Страну Советов.

В Валенсии над рекой Туриа был женский монастырь Сан-Хосе. Республиканцы решили в этом монастыре устроить детский дом для тех ребят, у которых родители на фронте.

Раньше в этом монастыре жили бездельницы-монахини.

Когда республиканские учителя пришли туда, они увидели грязных, оборванных, измученных детей, которые еле держались на ногах. Оказывается, монахини в этом монастыре держали двадцать пять ребят. Они посылали их собирать милостыню. Милостыню жадные монахини отбирали у ребят и прятали. Детей они часто плохо кормили и часто избивали. Дети ютились в одной комнате, в грязи. А монахини жили богато. В сундуках у них были спрятаны драгоценности. Республиканцы выгнали монахинь и стали перестраивать угрюмые кельи. Устроили спальни, классы. В бывший монастырь съехались ребятишки с разных концов Испании. У одних ребят отцы и матери были убиты на фронте, у других дома были разрушены бомбами, и им негде было жить. Много мальчиков и девочек пришли в этот детский дом из Малаги, захваченной фашистами. Они потеряли своих родителей, когда бежали из Малаги.

— Ну, ребята, здесь вы можете жить спокойно, — сказали детям.

Но фашисты стали бомбардировать с воздуха и Валенсию.

Бомбардировка началась ночью, когда ребята спали. Раздался страшный грохот. Стреляли с воздуха и стреляли с пароходов. Это была жестокая стрельба. В пять минут фашисты выпустили тридцать пять снарядов. Два снаряда попали в детский дом.

На монастырском дворе взметнулся вверх огромный столб земли. Перед зданием снаряд разворотил воронку величиною с комнату. Дети, разбуженные грохотом, выскочили из кроватей и бросились бежать, крича от страха.

Под каменным полом монастырской церкви был большой подвал.

— Дети, за мной! Дети, в подвал! — кричал учитель.

Спрятались в подвале. Но трое ребят не успели добежать. Это были мальчик Антонио, девочка Кармен и её пятилетний братишка, которого она тащила на руках. Он был болен кровью и лежал в бреду.

Едва Антонио и Кармен добежали до середины двора, как разорвался второй снаряд. Осколками снаряда раздробило Антонио обе ноги. У Кармен были ранены руки. Множество мелких осколков разодрало спину малыша, которого несла Кармен.

Обливаясь кровью, дети упали на землю.

Бомбардировка кончилась. Утром дети вылезли из подвала и полными ужаса глазами разглядывали изуродованный двор, лужу крови, осколки снарядов. Снаряды были огромные. Каждый весил тридцать — тридцать пять килограммов.

Рассмотрев внимательно осколки, учителя увидели, что это были «гостинцы» итальянских фашистов.

Раненых увезли в больницу.

После бомбардировки дети не спали двое суток. Каждый шорох заставлял их дрожать всем телом.

Налёты фашистских аэропланов стали всё чаще и чаще. По ночам вся Валенсия погружалась в темноту, и тревожно выли сирены, предупреждавшие об опасности.

Теперь учителя устроили в церковном подвале настоящее убежище. Там всё кругом обложили мешками с землёй.

Ночью свет потухал в Валенсии. Надо было приучить детей в темноте добегать до убежища. Учитель Магал устраивал ложные тревоги, чтобы проверить ребят. Магал свистел — дети бежали в подвал. Теперь дорога от кроваток до церковного подвала была отмечена яркими красными лампочками и белыми чертами, проведёнными по земле. Дети знали, что надо бежать по этим белым линиям и поворачивать туда, куда указывали стрелки. Эти знаки приводили ребят в церковь, к алтарю, а там была дверь в убежище. Старшим ребятам дали фонарики. Старшие бежали впереди, за ними — малыши.

Шесть ночей выли сирены. Шесть ночей ребята вскакивали в страхе со своих постелей и, цепляясь друг за друга, бежали, отыскивая в темноте белые линии на земле. Консуэлла боялась, что перепутает стрелки, и её убьют.

В подвале сидели притаившись, молча, и ждали рассвета, ждали гудка сирены, который даст знать, что опасность миновала.

А вдруг бомбы упадут прямо на церковь? Тогда дети будут заживо похоронены под развалинами.

А вдруг будет химическая атака? Учитель сказал, что тогда дети должны взобраться на высокую плоскую крышу монастыря, потому что отравляющие газы стелются по самой земле, и наверху не так опасно.

Росарио прижимала к себе сестрёнку Консуэллу.

— Росарио, скоро ли пойдёт пароход в ту страну? — прошептала дрожащим голосом Консуэлла. — Здесь так холодно и сыро, как в могиле. Русские девочки и мальчики сейчас спокойно спят в своих кроватках, и в них никто не стреляет. Они и не знают, как мы мучаемся.

— Нет, нет, Консуэлла, они знают! Поэтому они нас и пригласили к себе. Молчи, Консуэлла, может быть, больше самолёты не прилетят.

ДЕТИ МАДРИДА

РАФАЭЛЬ

Но страшнее всего было в Мадриде, в столице Испании. Мадрид со всех сторон осаждали фашисты. И днём и ночью от бомбардировки горели целые кварталы в этом прекрасном городе, где такие красивые площади, бульвары, здания, памятники… Пожарные не в силах были заливать пылающие дома. А люди метались по улицам, спасались от огня и снарядов.

Мать ищет своего сынишку, она бежит по улице и кричит голосом, полным ужаса и мольбы:

— Альфред! Альфред!

Но Альфред уже мёртв. Маленький Альфред уже сгорел, от него остался только пепел.

Девочка ищет свою маму. Бежит по дороге и плачет:

— Мама, мамита! Где ты?

И не знает она, что мама её уже лежит мёртвая под обломками горящего дома.

Фашистские самолёты не щадили ни стариков, ни больных, ни детей. Они нарочно старались сбросить бомбы на больницы, на школы, на санитарные автомобили.

Недалеко от Толедского моста стоит школа. Там шли уроки. Вдруг появился фашистский самолёт и бросил зажигательную бомбу. Школа загорелась, рухнула крыша. Много мальчиков и девочек погибло под дымящимися обломками.

По ночам тревожно завывали сирены. Мадрид погружался в темноту. Только кое-где слабо светили синие лампочки. Самолёты неслись низко над улицами. Люди бежали в подвалы, под своды метро. Улицы дрожали от грохота взрывов. Слышно было, как гудят моторы аэропланов. Дети сидели в тёмных, холодных подвалах. Все они знали, что их отцы, и дяди, и старшие братья сейчас сражаются за родной Мадрид. И если какая-нибудь девочка или мальчик начинали плакать, их стыдили:

— Не смей плакать, не надо плакать!

Улицы были изрыты окопами, перерезаны баррикадами. Коммунисты Мадрида бросили клич, и вышли на улицы мужчины, женщины, юноши, девушки. Не хватало оружия, но люди готовы были идти в бой с голыми руками. Особенно храбро дрался 5-й полк народной милиции, в котором было много коммунистов. Этот полк за своё мужество получил кличку «Стальной».

Руководители коммунистов — Хозе Диас, отважная Долорес — шли в первых рядах.

Долорес Ибаррури прозвали Пассионарией, что значит «пламенная». Она дочь горняка и старая коммунистка. Эта, уже пожилая, женщина под дождём снарядов взбиралась на баррикады и, сверкая своими чёрными глазами, говорила:

— Мадрид должен быть защищён. Если не хватит винтовок, мы возьмём палки и камни. Если не хватит камней, мы пустим в ход кулаки. Если не останется больше мужчин, то женщины вступят в бой.

И она ещё говорила:

— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

Свист снарядов заглушал голос бесстрашной женщины, но она продолжала воодушевлять республиканцев:

— Фашисты не пройдут! Мадрид будет могилой фашизма!

… Вместе с другими рабочими дрался на баррикадах отец Антонио и Рафаэля.

Однажды вечером он взял своё охотничье ружьё, поцеловал жену, Антонио, Рафаэля, маленькую Люли и ушёл. Никто не плакал, провожая отца. Он поступил так, как поступал каждый честный рабочий. Рафаэлю уже было тринадцать лет, а Антонио — десять, и они прекрасно понимали, зачем ушёл отец. Мама побледнела, но не проронила ни одной слезинки.

Мама, чтобы подбодрить себя и детей, часто вспоминала слова Пассионарии:

— Дело идёт о жизни и о будущем наших детей. Мы, женщины, должны требовать от мужей наших мужества. Мы должны внушить им мысль, что надо уметь умирать с достоинством. Мы предпочитаем быть вдовами героев, чем жёнами трусов.

Только маленькая кудрявая Люли ничего не понимала, — ведь ей было несколько месяцев. Она тянула к отцу смуглые ручки и улыбалась беззубым ртом.

— Рафаэль, — сказал отец, — ты самый старший мужчина в нашей семье. Береги маму и детей.

И он пожал мальчику руку, как большому.

Страшные дни и ночи пришлось пережить матери и детям. От гула стрельбы в их квартире дрожали стёкла и раскрывались окна.

Всё меньше и меньше в доме оставалось муки и картофеля. У мамы от волнений и голода пропало молоко. Маленькая Люли стала худеть и бледнеть, — казалось на её личике остались только одни большие чёрные глаза.

В доме было очень холодно. Рафаэль вместе с другими мальчиками бегал искать топливо. Он собирал на бульварах хворост, щепки.

Мама всякий раз тревожилась, когда Рафаэль уходил за топливом или за продуктами.

Мальчик успокаивал мать:

— Не беспокойся, мама, со мной ничего не будет. Я ловкий, как кошка. Ты же слыхала, что сказал отец: я самый старший мужчина в семье и должен вам помогать!

Каждый раз Рафаэль приносил с улицы новости. Эти новости были печальны. Бомба упала в дом, где живут инвалиды. Рафаэль видел убитых стариков. Они лежали в лужах крови, рядом со своими костылями.

— Кровь текла прямо по асфальту… — задыхающимся от волнения голосом рассказывал Рафаэль.

Однажды мальчик пришёл позже обычного. Мать бросилась навстречу, без конца целовала его голову, глаза.

— Ах, сынок, — укоризненно говорила она, — я так боялась, что с тобой что-нибудь случится.

— Мама! Я носил рабочим на баррикады воду… Нас там было несколько ребят. И потом мы помогали вырывать камни из мостовой.

У Рафаэля гордо сверкали глаза. Потное лицо было покрыто сажей и пылью.

— Не видел ли ты… отца? — тихо спросила мать.

— Нет, — вздохнул мальчик.

— Мама, — умоляюще глядя на мать, попросил Антонио, — можно мне в следующий раз пойти вместе с Рафаэлем?

Но мать не позволила.

— Нет, нет, сынок, — испуганно сказала она. — У меня и так сердце разрывается на части, когда долго нет Рафаэля.

Но Рафаэль приносил и радостные вести. Фашисты десять часов подряд вели атаку на Университетский городок, но республиканцы отбили атаку. В воздухе появились три неприятельских аэроплана. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетели истребители республиканцев. Один из фашистских самолётов сгорел, а другие улетели.

Несколько ночей шёл в воздухе бой между республиканцами и фашистами. Все эти ночи мать с детьми провела в подвале дома, прислушиваясь к грохоту стрельбы.

Потом наступило затишье, и мать отпустила Рафаэля на улицу, — может быть, он найдёт немного молока для Люли, которая уже два дня была больна от истощения. Мама сама еле ходила.

Рафаэль в этот день не принёс молока. Вести его были опять недобрые: много прекрасных улиц города разрушено, изуродована площадь Пуэрта дель Соль, самая красивая из мадридских площадей.

— Там всюду развалины… А домa, как скелеты, — рассказывал Рафаэль.

Мать не выдержала и заплакала. Ей было жалко, что разрушается чудесный родной Мадрид.

— Ну, мама, это ещё не так страшно, — утешал мать Рафаэль, — лишь бы только нам победить. А тогда мы построим опять красивые дома. Даже ещё лучше!

Рафаэль словно вырос за эти недели. Он выглядел, как настоящий юноша. Его глаза под смуглым выпуклым лбом постоянно сверкали, и он, совсем как отец, рукой отбрасывал назад упрямую прядь волос.

Мама теперь стала меньше волноваться, когда он уходил на улицу. Мальчик был ловок и осторожен. Как-то он пошёл за молоком для Люли, попал под дождь пуль, но на четвереньках вполз под ворота дома…

Постепенно и мама, и Антонио, и даже Люли стали привыкать к гулу стрельбы. Люли теперь даже засыпала, когда стреляли. Мама тихо-тихо пела колыбельную песню, склонившись над самым ушком девочки, и девочка слушала только нежную мамину песенку, не обращая внимания на грохот снарядов.

— Спи, моя радость,

Спи, моя маленькая Люли… —

пела мама, согревая своим дыханием измученную крошку.

Как-то вечером, когда мать убаюкивала Люли, а Рафаэль и Антонио сидели рядом молча, в комнату вошёл товарищ отца по заводу. У него было тревожное, невеселое лицо. Он подошёл к матери и тихо положил её руку на плечо.

— Спи, моя радость,

Спи, моя маленькая Люли… —

тихо пела мать — и вдруг замолчала, заметалась по комнате с Люли на руках, закричала голосом, полным тоски и отчаяния:

— Нет! Нет! Не говорите мне этого! Это не может быть!

Но это была правда. Рабочий пришёл сообщить, что отец погиб в бою.

Была ужасная ночь. Мать, которая не проронила ни одной слезы, когда отец ушёл на фронт, лежала ничком на постели и кричала, пока совсем не охрипла. Плакала забытая мамой Люли. Заливался слезами Антонио. Рафаэлю было тоже тяжело. Он готов был разрыдаться, но сдерживался. Он стал успокаивать маму.

— Мама, мама, — говорил он дрожащим голосом, склонившись над постелью, — мама, не надо! Пожалей Люли, мама!

Наконец мать подняла опухшее, залитое слезами лицо.

— Да, сынок, — прошептала она. — Я не буду плакать. Дай мне только сейчас немного поплакать… Отец был такой хороший, он так всех нас любил…

Она встала с постели, взяла на руки Люли и замерла с ней, вздрагивая. Тогда Рафаэль стал успокаивать брата:

— Ты нехорошо поступаешь, Антонио. Ты расстраиваешь своим плачем маму. Отец был настоящий республиканец. Думаешь, ему приятно было бы знать, что в такую минуту ты плачешь… Перестань! Возьми насовсем мой перочинный ножик, который тебе так нравится, и все мои карандаши… Только не надо плакать. Да ну же, Антонио!

— Не надо мне ножика, — затихая, отвечал Антонио.

Только когда мама, Люли и Антонио, немного успокоившись, задремали, Рафаэль вдруг почувствовал, что к его горлу подступают рыдания. Он уронил голову на стол и заплакал. Он так любил отца!

Но мальчик прогнал свои слёзы.

— Не плачь, не плачь, — сердито шептал он сам себе, — не смеешь плакать… Я им покажу, я им покажу!..

Пронзительный вой сирены прервал его. Снова летят самолёты! Мальчик вскочил с табуретки.

Мать, прижавшая к себе Люли, и Антонио так обессилели от слёз и горя, что им даже не хотелось прятаться в подвал. Но Рафаэль схватил маму и брата за руки и повёл вниз…

Через два дня Рафаэль ушёл за топливом и не вернулся. Ещё никогда не было случая, чтобы мальчика так долго не было дома. Мать ходила из угла в угол, ломая руки.

— Антонио, — сказала она, — я пойду искать Рафаэля… Посиди с аленькой.

— Мамита! — испуганным голосом крикнул Антонио, загораживая ей путь.

— Нет, нет, мальчик… Я вернусь. Мы вернёмся с Рафаэлем. Смотри, чтобы не упала Люли.

Мать пришла через три часа одна, измученная, с растрёпанными волосами. Она села, бессильно опустив руки на колени.

— Не нашла Рафаэля, — сказала она. — Видно, он попал в перестрелку, спрятался где-нибудь и заночует до утра… Он придёт утром…

Всю ночь мама просидела, не смыкая глаз, вздрагивая от каждого шороха. Она не плакала, только тоскливо смотрела в одну точку.

Утром Рафаэль не пришёл, и мать снова отправилась искать мальчика.

Прошло уже несколько часов, а она всё не возвращалась… Антонио играл с малюткой. Сквозь щель окна, забитого подушками, ворвался весёлый солнечный луч и трепетал на полу.

— Я тебе сейчас поймаю солнышко, — говорил Антонио девочке и ловил руками золотой луч.

Люли это забавляло. Она улыбалась. Потом она захотела спать, и Антонио стал её баюкать. Но он не знал колыбельных песен и поэтому мурлыкал всё, что приходило ему в голову:

— Спи, Люли, спи, маленькая сестричка.

Вот я и Рафаэль вырастем,

И у тебя будет целое озеро молока…

Спи, Люли, спи, маленькая сестричка.

Вот мы с Рафаэлем вырастем,

И у тебя будут мишки, и паровозы, и мячики…

Антонио не знал, что в эту самую минуту мама нашла Рафаэля… Но Рафаэль был мёртв. Он был убит осколком бомбы, когда собирал щепки.

Мать нашла своего мальчика в подвале, куда были привезены жертвы последней бомбардировки. Мать пришла в этот подвал. Плачущие люди отыскивали своих родных. На полу стояли гробы.

Здесь мать нашла мёртвого Рафаэля. И она, рыдая, бросилась к нему, прижалась губами к его холодному лбу, на который свисала чёрная упрямая прядь курчавых волос.

За что, за что убили Рафаэля?!

Теперь в их маленькой комнате стало совсем пусто.

— Антонио, — говорила мать, обнимая мальчика, — ты один у меня остался… Ты и Люли… Фашисты убили отца и Рафаэля. Помни это всю жизнь. Я хочу, чтобы ты вырос и стал коммунистом. Говорят, в СССР поедут испанские дети… Я знаю, что с первым пароходом не могут все поехать, но, может быть, и тебя возьмут… Ты приедешь туда и расскажешь, какие негодяи фашисты. Вместе с тобой русские дети проклянут их, и вы будете вместе учиться, чтобы потом построить такую жизнь, когда не будет ни богатых, ни бедных и никогда, никогда не будет войны…

ЭМИЛИЯ

Хорошо пионерам Советской страны! Они могут свободно собираться, вместе играть и гулять.

А в Испании фашисты ненавидят пионеров. Когда ребята выходили из дому, чтобы пойти на собрание своего отряда, они никогда не знали, вернутся ли домой. Фашисты подкарауливали пионеров и били их. Это было тогда, когда в Испании власть захватили фашисты, до Народного фронта.

Но это не страшило пионеров Мадрида. Они хотели быть такими же смелыми, как их отцы-коммунисты, которые всегда подвергались опасности. Отряды маленьких коммунистов — пионеров Мадрида — росли с каждым днём. Эти отряды носили имена Ленина, Сталина, Пассионарии.

Эмилия работала в отряде, который носил имя Хоакина де Градо, испанского коммуниста, убитого фашистами. В этом отряде бело шестьдесят школьников.

Эмилия жила на улице Санта Грасия, на большом мадридском проспекте, обсаженном высокими пышными акациями. Но очень часто эту веснушчатую девочку с серьёзными чёрными глазами и волосами, подстриженными коротко, как у мальчика, можно было видеть в тех кварталах города, где живут рабочие. Она шагала по тротуару со школьной сумкой в руках. Может быть, она шла в школу? Нет, её школа помещалась совсем на другой улице. Эмилия приходила в рабочие кварталы раздавать коммунистические листовки. Они лежали в её сумке между книгами.

Чаще всего девочка появлялась на улице Франко Родригес, где были механические мастерские. Когда рабочие выходили из ворот мастерских, девочка незаметно открывала сумку и быстро протягивала им листовки. Она знала, что это опасно, но ведь она была пионеркой, она помогала коммунистам и поклялась бороться до самой смерти за рабочее дело, за свободу Испании.

Как-то за Эмилией погнался полицейский, которому показалась подозрительной эта девочка в жёлтом свитере, со школьной сумкой. Эмилия убежала, а на утро она понесла листовки на другую улицу. Девочке посчастливилось — её ни разу не били, но многие из её подруг и товарищей асто ходили в синяках.

Вот что однажды случилось с одним из её товарищей. Мальчик продавал газету коммунистической молодёжи «Хуветунд роха». Он проходил по улице с газетами мимо какого-то дома.

На балконе появился человек и ласково позвал пионера:

— Мальчик, поднимись наверх!

«Наверное, у меня сейчас купят несколько номеров газеты», — подумал школьник и быстро взбежал по лестнице дома. Но как только он вошёл в квартиру, его схватили, связали, заткнули ему тряпкой рот и одурманили каким-то ядом. Потом разорвали все его газеты и ушли. Мальчик лежал на полу без сознания. Но, уходя, злодеи забыли закрыть дверь квартиры. Кто-то из жильцов дома это заметил и вошёл в квартиру. Пионера спасли. О поступке фашистов написала коммунистическая газета Мадрида, но полиция не стала разыскивать негодяев, — ведь у власти тогда стояли фашисты!

Эмилию не испугал этот случай с мальчиком. Она выполняла все поручения, которые ей давали. Она даже разносила повестки по адресам, которые ей давали коммунисты.

У отца Эмилии было много книг, в которых рассказывалось о Советском Союзе, о бесстрашной Красной армии. Эмилия читала все эти книжки. Они приводили её в восхищение и успокаивали.

«Вот, — думала она, — там, в этой стране, людям тоже пришлось перенести много тяжёлого, пока они не добились иной жизни. Сколько людей умерло на фронтах, сколько людей погибло в царских тюрьмах, но они всё-таки завоевали свободу. Так будет и у нас».

Иногда отец приносил журналы, в которых были напечатаны фотографии красивых светлых школ и дворцов пионеров, которые построили рабочие Страны Советов своим детям. Эмилия и её младшие братья и сестра — Энрико, Фернандо, Луиса — долго разглядывали эти картинки и мечтали:

— Когда же и у нас будут такие же дворцы пионеров, такие же школы?

… Как только началась война фашистов с республиканцами, отец и мать Эмилии взяли оружие и ушли. Мама вернулась на рассвете, а отец не вернулся.

— Ну, дети, — сказала мама, — нам придётся пережить невесёлые дни. Наберитесь мужества, дорогие. На улицах будут стрелять… Папа вместе с другими республиканцами ушёл на фронт.

… На углу улицы Куатро Каминос и улицы Санта Грасия, где жила Эмилия, рабочие торопливо строили баррикады. Они делали большие земляные насыпи, накладывали на них груды мешков с цементом и камни. Эмилия и другие ребята с их улицы помогали подносить камни.

Много дней и ночей дома содрогались от гула стрельбы. Ночью город погружался в темноту, кричали сирены, и мать уводила детей в подвал.

О, какой молодец была их родная мамита! Какая она была смелая! Она, ласково усмехаясь, трепала волосы младших ребятишек и говорила:

— Ну, ну, смотрите веселей! Выше голову! Не вешайте носики. Вы же республиканцы! И будьте готовы к тому, чтобы завтра снова спрятаться в подвал. Завтра ночью железные фашистские птицы снова сделают нам любезный визит!

Эмилия с любовью смотрела на мать. От маминых слов становилось легче на душе. И как она везде успевала? Она варила им суп, стирала бельё, уходила с листовками в республиканские казармы, работала в домовом комитете, а когда ночью начинали выть эти страшные сирены, спокойно уводила ребят в подвал. Отведя их в подвал, она бежала за другими детьми дома. В подвале она успокаивала тех женщин, которые плакали. И никогда Эмилия не видела слёз в маминых глазах. А мама ведь так давно не знала об отце, который сражался на фронте!

«Мама — настоящая коммунистка, — думала Эмилия. — Когда я вырасту, я буду такая же, как и она».

Только однажды, сидя в подвале рядом с детьми, мать на секунду закрыла глаза и провела рукой по вискам. Тогда Эмили вдруг увидела, как бледна и измучена мама. Вокруг её глаз лежали синие тени, а на лбу было много-много морщинок. Веки глаз вздрагивали. Эмилии захотелось приласкать мать, она робко дотронулась до её плеча.

Мама быстро открыла глаза и тревожно спросила:

— Что тебе, Эмилия? Тебе плохо?

Так жили много недель. Отца Эмилии за это время ранили четыре раза, но всякий раз, едва оправившись, он снова уходил на фронт.

Эмилия похудела, осунулась, но ни разу не жаловалась, хотя ей хотелось плакать, кричать, когда она слышала о зверствах фашистов. Фашисты связали трёх юношей, облили их бензином и подожгли… А в маленьком городке Торрихосе фашисты отрезали бритвой пальцы на руках одному мальчику за то, что тот отказался снять пионерский галстук.

Гордостью наполнялось сердце девочки, когда она слушала рассказы о республиканцах, героически сражавшихся за свободную Испанию. Эмилии хотелось быть похожей на девятнадцатилетнюю девушку Франциску Салака, которая погибла на фронте. Эта девушка стала командовать отрядом, когда командир был убит. Но потом ее взяли в плен фашисты. Они ее пытали, мучили, но она так и не сказала им, где находятся войска республиканцев. Тогда они ее казнили. Умирая, она крикнула:

— Да здравствует свободная Испания!

Улицу в Мадриде, на которой жила юная героиня, назвали её именем.

Эмилии хотелось быть похожей на республиканца летчика Хаиме Буйе, которого фашисты прозвали «красным дьяволом». Они мечтали уничтожить храброго летчика. Однажды Хаиме летел на самолете, охраняя отряды народной милиции, которые наступали на фашистов. Вдруг прямо навстречу ему полетели четыре фашистских истребителя. Но Хаиме не растерялся. Он быстро обстрелял из пулемета первый из вражеских самолетов. Этот самолёт упал. В это время к Хаиме приблизился второй фашистский аэроплан и открыл огонь. Пуля ранила Хаиме. Пришлось идти на посадку. Хаиме продолжал храбро отстреливаться, пока не подоспели другие республиканские самолёты. Так и не удалось фашистам убить смелого летчика!

— Мама, — просила Эмилия, — позволь мне уйти на фронт. Я буду перевязывать раны бойцам.

— Нет, Эмилия, подрасти ещё немного, — отвечала мать.

А однажды мама пришла и сказала:

— Эмилия, Луиса, Энрико, Фернандо, я отвезу вас в детский дом, а сама пойду работать в казармы. Когда война кончится, мы снова будем жить вместе. Прощайте, мои родные! Прощайте, хорошие мои!

Мама долго целовала детей. Впервые она не выдержала, и слезы брызнули из её глаз.

— Мата, мамочка! Ты не тревожься за нас, — шептала Эмилия, крепко обнимая мать, — ты только береги себя… И если ты встретишь папу, скажи ему, чтобы он себя берег.

Вместе с Эмилией, Луисой, Энрико и Фернандо переселились в детский дом их двоюродные сестры Амелия и Хозефа.

Но через несколько дней всех ребят, которые были в детском доме, посадили на автобусы и куда-то повезли.

— Куда мы едем? — спросила Эмилия.

— Мы едем туда, где меньше стреляют.

Автобусы проезжали мимо баррикад. Бойцы выбежали, стали обнимать детей, успокаивали их.

— Поезжайте. Когда вы вернетесь, всё будет кончено… Мы победим!

Некоторые дети хотели поискать своих родителей, чтобы проститься с ними, но автобусам нельзя было здесь долго стоять, потому что могла начаться перестрелка.

Целый день ребята ехали на автобусах, а потом пересели на поезд, который шел в Аликанте. По дороге им попадались поезда, в которых ехали бойцы на фронт. Дети махали бойцам шапками, платками и кричали, подняв вверх кулаки:

— До свиданья, до свиданья! Фашисты не пройдут!

Один мальчик, которого звали Луис, неожиданно встретился со своим отцом.

— Папа! Папа! — закричал Луис, увидя в окне вагона встречного поезда своего отца.

— Луис! Сынок! — только успел радостно крикнуть отец.

Поезда разминулись.

Поздно вечером, измученные, голодные, ребята приехали в Аликанте. Немного отдохнули и поели. Хотелось спать, но надо было торопиться. Пересели на автобусы и снова пустились в путь.

— Эмилия, мы, кажется, всю жизнь будем ехать и никогда не приедем, — жаловались девочке младшие братья.

Ночью автобусы приехали в Оригуэль. Детей повели в гостиницу, там они должны были переночевать и отдохнуть. Но едва только ребята сомкнули глаза, как раздался вой сирены. Появились фашистские самолеты. Ночь ребята провели в погребах. Только на следующий день они наконец добрались туда, где должны были жить. Их привезли на красивую дачу, которая принадлежала раньше маркизу Фонтальба.

Дача стояла в пальмовой роще. На балконах висели клетки с птицами, а по двору ходили, распустив пестрые хвосты, павлины. Хозяин этой дачи бежал, когда началась война. Республиканцы взяли дачу и устроили в ней детский дом для тех детей, у которых родители ушли на фронт.

Ребята поселились в своем новом жилище. Продуктов не хватало, жили впроголодь, но по крайней мере здесь пока не надо было прятаться в подвалы от бомб. Старшие девочки ухаживали за малышами, — ведь сюда приехали и такие дети, которым еще не был пяти лет. Эмилия и Амелия целыми днями возились с маленькими.

А потом пришла весть, что из Валенсии скоро уйдёт пароход в СССР. Этот пароход повезёт испанских детей.

— Часть детей из нашего дома тоже возьмут на этот пароход, — сказали ребятам.

Через несколько дней группа детей поехала в Валенсию. Среди них были Эмили Луиса, Энрико, Фернандо, Амелия и Хозефа.

ПАРОХОД «КАБО ПАЛОС» ИДЁТ В СССР

Дети, которые должны были ехать в СССР, собрались в Валенсии. Двадцатого марта, восемь часов вечера, они друг за дружкой поднялись по сходням на пароход «Кабо Палос».

Это был огромный чёрный пароход с широкой красной полосой вдоль всего корпус Он дышал, как живой.

Некоторых ребят пришли провожать родственники. Но в порт им нельзя было идти и они прощались у ворот порта.

— До свиданья, родные! До свиданья! — кричали взрослые, сжимая в объятиях детей.

Они плакали от счастья и горечи. Они радовались, что ребята едут в страну, в которой им будет хорошо и где никто не станет в них стрелять, но всё же им было тяжело расставаться, — кто знает, увидятся ли они ещё?

Дети чувствовали в эти минуты расставания то же, что и взрослые. Они не плакали, но от волнения не могли говорить и только молча жались к матери или к отцу.

Вы помните пять маленьких беженцев из деревни Беле — Ремедио, Франциско, Мануэля, Кармен и Альфреда? Их провожали отец и мать.

— Ремедио, — говорили они, ласково гладя курчавую головку девочки, — береги малышей и не забывай нас.

Пятилетний Альфред ни за что не хотел расставаться с мамой.

— И ты со мной! И ты со мной! — повторял он, обхватив мать ручонками за шею.

— Папа, — горячо сказал Франциско, — я буду всё время думать о тебе, когда ты будешь драться с фашистами. Ты не хотел меня взять с собой на фронт, но… я вернусь и буду помогать тебе.

Мальчика Сарагоссу (помните, который ездил на фронт к старшему брату Хоакину и не застал его в живых?) никто не провожал. Он сидел в сторонке на маленьком чемодане и поглядывал своими карими глазами на детей, ожидая, когда всех поведут на пароход. Рядом с ним сидели сёстры из Оливы — Росарио Консуэлла. Они притихли. У Консуэллы глаза наливались слёзами.

— Как вас зовут, девочка? — строго спросил Сарагосса. — Если хотите знать, это очень дурно плакать сейчас… Нам ведь завидуют многие ребята, а вы плачете.

— Меня зовут Консуэлла, — сердито ответила младшая из сестёр, утирая слёзы. — Если хотите знать, я и не думаю плакать. Мне просто попала пыль в глаза.

И чтобы скрыть свои слёзы, маленькая Консуэлла, отвернувшись от Сарагоссы, стала дрожащим голосом напевать песню, слышанную в Оливе:

Шнурки, которые ты мне подарила,

Не из шерсти, не из шёлка…

Росарио заступилась за сестру.

— Ничего нет дурного в том, что Консуэлле хочется плакать, мальчик, — тихо сказала она, — всё-таки ведь жалко расставаться с Испанией… Мы здесь последние минуты.

…На рассвете «Кабо Палос» вышел в море. В каждой каюте разместили по шесть-восемь, детей. Они сидели тихо-тихо. Путь предстоял дальний. Кто знает: может быть, по дороге их пароход будет обстрелян фашистскими самолётами или кораблями?

В полночь «Кабо Палос» дошел до Карта хека и начал кружить — было условлено, что здесь произойдёт встреча с двумя кораблями, которые будут сопровождать и охранять пароход. Но кораблей не было. Очевидно, их что-то задержало в пути.

На море началась сильная буря. Капитан Мануэль, который вёл пароход, был очень решительным человеком. Он был ещё совсем молод, но вся команда звала его «Старик».

— Всё равно, — сказал Старик, — без охраны или с охраной, мы должны двигаться дальше. Нельзя терять ни секунды. А то, что шторм, это даже хорошо… Фашистские суда не решатся выйти в такую погоду. Идем дальше.

И «Кабо Палос», покачиваясь всем корпусом, пошел дальше. Ветер грозно свистел и выл в его снастях. Свирепые волны заливали палубу. Иногда казалось, что пароход вот-вот перевернется. «Кабо Палос» шёл без огней, чтобы не привлечь к себе внимания фашистов.

Дети сидели в темных каютах, цепляясь друг за друга, когда волны швыряли пароход из стороны в сторону.

В каюты приходили матросы и успокаивали ребят:

— Спокойно, малыши, всё будет в порядке! Ничего страшного не происходит.

Но буря так разыгралась, что пришлось на всякий случай надеть на ребят пробковые спасательные жилеты.

На третий день пути, когда пароход огибал Аргелию, буря стихла. Была прекрасная погода. Тихо светила луна, и море казалось нежным и серебряным. Но наутро море снова принялось бушевать и пароходу здорово досталось. От качки все звенело, дрожало и падало. Ребята лежали без движения, стонали и плакали.

Старик смело вёл пароход вперёд.

Команда работала не отдыхая, не смыкая глаз. На шестой день пути показались первые острова. Море было спокойно. В солнечных волнах играли дельфины. Ребята стали выползать из своих кают. Они ходили по пароходу, заглядывая во все уголки, и знакомились с матросами.

— Ну, малыши, вы теперь стали настоящими моряками, — шутил Старик, похлопывая по плечу ребятишек.

Команда прекрасно относилась к детям. Свободные от вахты матросы старались развеселить ребят, играли с ними, пели. А старшие девочки помогали матросам чистить картофель.

«Кабо Палос» без остановок шел вперед и вперед. Миновали греческие острова, подошли к Дарданельскому проливу и двинулись по направлению к Константинополю.

Ой, как далеко страна, в которую мы едем! — беспокоились ребята. — Когда же мы, наконец, будем там?

…На девятый день путешествия «Кабо Палос» пересекал Чёрное море.

— Завтра, малыши, мы будем на русской земле, — улыбаясь говорили матросы.

Эту последнюю ночь на пароходе никто из детей не спал, хотя море было спокойно. Дети волновались. Они тихо и тревожно разговаривали о том, что их ждёт в стране, которая называется СССР.

Какая же всё-таки это страна? Какие там люди? Как они встретят? Неужеди это правда, что там не стреляют, что там нет фашистов? А может быть, это говорили, чтобы успокоить ребят?

— Как вы думаете, — шептались дети, — там очень холодно?

— Я думаю, там никогда не бывает лате…

— Там большие горы снега… Девочки и мальчики там, наверное, в школу ходят на коньках…

— А где же мы там будем жить?

— Я думаю, что нам русские рабочие дадут какой-нибудь дом…

— Неужели там нет ни фруктовых деревьев, ни кипарисов, ни цветов?

— Да, там растут одни только ёлки и сосны…

— Но зато там не стреляют!

Ребята никак не могли себе нарисовать картину своей будущей жизни. Маленьким испанцам почему-то казалось, что они приедут в поле, где мало деревьев и холодны ветер, а в этом поле выстроены для них деревянные бараки, вроде большого школьного приюта… Но всех радовала и успокаивала мысль, что там, куда они приедут, никто не будет в них бросать бомбы.

Нетерпеливо дожидались рассвета.

Тридцатого марта, в одиннадцать с половиной часов утра, пароход «Кабо Палос» подошёл к молу Ялты.

Утро было яркое, солнечное. А море и небо такие чистые и синие, как на юге Испании. В солнечно воде кувыркались чайки. Дети вскрикнули от радости и удивления.

На пристани стояла толпа людей. Люди смеялись, что-то ласково, радостно кричали и бросали в воздух белые и розовые цветы. Весело играла музыка. Сарагоса не выдержал и громко закричал, махая рукой:

— Вива Руссия! Да здравствует Советская Россия!

— Да здравствуют дети героической Испании! — ответили с берега.

Один за другим испанские мальчики и девочки стали спускаться с парохода. Вот сошла вниз пятёрка беженцев из деревни Беле. Ремедио поддерживала маленького Альфреда, который испуганно оглядывался по сторонам. Но Альфреда уже подхватили чьи-то ласковые, родные руки. Какая-то пожилая работница уже прижала его к сердцу, слёзы волнения брызнули из её глаз…

Вот сошли вниз, держась за руки, сестрички Росарио и Консуэлла. Консуэлла уже больше не плакала. Консуэлла смеялась. Татарские пионеры протянули ей большой букет цветов.

— До свиданья! До свиданья, малыши! До свиданья, дорогие! — кричали испанские матросы, обнимая в последний раз детей.

Дети горячо целовали матросов, благодарили их — матросы так хорошо относились к ним всю дорогу.

— Здравствуйте, здравствуйте, милые! — кричали на берегу.

Ребятишки растерялись от радости и волнения.

Но где же Старик? Где храбрый капитан «Кабо Палоса?»

Старик отвернулся. Он прикрыл ладонью глаза: он плакал.

— Капитан! Капитан! Не надо.

Эмилия бросилась к нему и крепко-крепко обняла за шею. Эта смелая девочка, которая носила в школьной сумке коммунистические газеты по улицам Мадрида, сейчас сама расплакалась. Ей было радостно, что незнакомые люди встречали испанских детей совсем как родные. Но ей всё-таки было больно расставаться с «Кабо Палосом». Она спкускалась по сходням и оглядывалась назад. Она сошла с парохода, как с последнего кусочка испанской земли.

Ребят усадили в автомобили, украшенные весенними цветами. Музыка заиграла ещё громче и веселее.

— Куда мы поедем? — возбуждённо спрашивали ребята испанских педагогов, которые приехали вместе с ними.

— Мы поедем в пионерский лагерь «Артек», — отвечали педагоги. Они были так взволнованы чудесной встречей, что даже растерялись.

Мальчик Антонио пристально смотрел на советские пароходы.

— Фашисты? Нет? — вдруг тревожно спросил он, хватая за руку русского товарища.

— Нет, нет. У нас нет фашистов, — засмеялся товарищ, успокаивая мальчика.

Антонио понял. Он улыбнулся.

Автомобили тронулись в путь… Русские и татарские пионеры бежали за машинами и кричали что-то хорошее на непонятных языках.

СУУК-СУ

На берегу Чёрного моря, недалеко от Ялты, есть гора Аю-Даг. Издали она очень похожа на огромного медведя, который пьёт воду. У зелёных мохнатых лап горы Аю-Даг раскинулся пионерский лагерь «Артек». А рядом с «Артеком», в большом цветущем парке, стоят красивые дачи и дворец Суук-Су.

Ребята «Артека» в прошлые годы всегда заглядывались на красивый парк и сочинили песенку:

У «Артека» на носу

Приютился Суук-Су.

И вот больше у «Артека» на носу нет Суук-Су. Впрочем, Суук-Су остался, но он теперь уже принадлежит «Артеку». Суук-Су подарили детям.

Товарищи Сталин и Молотов посоветовались и решили, что этот прекрасный уголок Крыма следует отдать ребятам — пусть отдыхают, загорают, набираются сил, чтобы вырасти крепкими и здоровыми.

… Как хорош этот парк на берегу моря! Он такой густой и пышный, что ветви сходятся друг с другом, и даже в самые знойные дни можно отдыхать в тени старых деревьев. Здесь растут редкостные деревья, собранные со всех концов земного шара. Великолепные кавказские пихты, бархатные голубые ели, пробковые дубы, розовые каштаны и золотые акации… Тут цветут абрикосы и миндаль. Тут высятся стройные кипарисы и вечнозелёные лавры.

В парке весело журчат ручейки и чирикают птицы. По вечерам здесь так громко и хорошо поют соловьи, что кажется — распевает весь парк.

На пригорке стоит белый дворец с большими зеркальными окнами, с широкими верандами. Он очень красив. Он издали кажется кружевным. Ласточки свили под карнизами десятки гнёзд и кружатся возле окон. Кажется, что они танцуют в воздухе вокруг дворца.

Дворец окружён пышными кустами благородного лавра, у которого такие блестящие зелёные листья. Но особенно много здесь белых, красных, розовых, жёлтых роз. Они прекрасно пахнут. Вокруг них вьются пёстрые бабочки.

Перед дворцом растут пальмы, а на клумбах благоухают лиловые ирисы, красные левкои, маргаритки. И здесь стоит большой фонтан-аквариум, в котором плещутся золотые и серебряные рыбки, хвосты которых так и горят на солнце. Широкие ступени ведут в гущу парка. А парк раскинулся до самого моря.

Вот сюда-то и привезли испанских ребят. Они приехали как раз в такие дни, когда весь парк цвел.

Деревья миндаля были покрыты розовыми, воздушными, как пена, цветами. На каштанах выросли высокие красные и белые цветы, которые пылали, точно большие свечи. Благоухали лиловые глицинии. С ветвей акаций свисали огромные гроздья цветов. Цвели пальмы и лавры, между листиками которых появилось множество мелких белых цветов. Не было ни одного кустика в парке, который не покрылся бы цветами. И воздух был напоен таким сладким ароматом, что оранжевые и голубые бабочки совсем охмелели. Они, не двигаясь, сидели на цветах, и их можно было совсем легко поймать.

Маленькие испанцы были изумлены и растроганы, когда их ввели в этот парк, где росли цветущие деревья юга, напоминающие им родную Испанию. Они радостно вскрикнули, когда им показали роскошный дворец, солнечные уютные дачи, полы которых были покрыты бархатными дорожками, а окна уставлены левкоями и пионами.

Неужели мы будем здесь жить? — воскликнула Росарио, с восхищением оглядывая комнаты.

— Да, во дворце вы будете кушать и играть, а в дачах будете жить, — сказали ребятам.

Маленьких испанцев хорошо вымыли, переодели во все чистое. Им дали одинаковые васильковые береты и бушлаты с золотыми морскими пуговицами — такие бушлаты, какие носят наши моряки.

Вечером будет прохладно, тогда наденете эти куртки.

Детей накормили вкусным обедом. Росарио и Консуэлла, которые за последнее время питались только мелкой рыбой и давно не ели хлеба, глядя на вкусные кушанья, вспоминали маленькую Пепиту, которая осталась в Испании. Ведь Пепита так мечтала хотя бы о хлебе!

Пионервожатые «Артека», врачи, няни окружили детей лаской. Они помогали малышам расчесывать волосы, застегивать штанишки.

Няня-уборщица Дуня, пожилая женщина, смотрела, как умываются дети. Вдруг она подняла на руки пятилетнего Альфреда, прижала к груди и начала ласково мыть ему уши, приговаривая:

— А ну, дай я тебя, сынок, помою. Ах сыночек ты мой!

Альфред доверчиво обнял Дуню.

Когда же мы познакомимся с русскими пионерами? — волнуясь, спрашивали ребята.

— Потерпите немножко. Сейчас карантин, — отвечали вожатые и врачи, — вот кончится карантин, и будете играть вместе!

Ой, как хотелось и нашим ребятам испанским, чтобы поскорее кончился карантин — срок, после которого выяснится, что никто ничем не болен и можно всем играть вместе!

А пока они смотрели друг на друга издали, улыбались и посылали воздушные поцелуи.

«КАРАНТИН В МОРЕ!»

Однажды утром ребятам сказали:

— Сегодня кончился карантин. Вы мо знакомиться с русскими пионерами.

Крики радости раздались во всех дачах. Худощавый быстроглазый Педро из Малаги, казалось, радовался больше всех. Он прыгал и кувыркался. Его никак не могли успокоить.

Он написал на камешке «карантин» и бросил камень в море.

— Карантин в море, карантин в море! — кричали ребята, прыгая.

Встреча наших ребят и испанских произошла у фонтана с золотыми рыбками. Дети бросились друг к другу в объятия, словно были давно знакомы. Они целовались, крепко жали друг другу руки.

Взрослые думали: «Как же они будут разговаривать, как они поймут друг друга: ведь наши ребята не знают испанского языка, а маленькие испанцы не знают русского языка?»

Но ребята прекрасно понимали друг друга. Они разговаривали жестами, глазами, улыбками.

Вот Антонио говорит с Ваней, сыном железнодорожного весовщика.

Антонио показывает рукой на красивый дворец, окружённый пышными кустами лавров и роз, на фонтан, в котором плещутся золотые рыбки, и спрашивает Ваню:

— Чьё это?

Маленький вихрастый Ваня тычет пальцем в стену дворца:

— Это? Моё. (Он хочет сказать, что Суук-Су принадлежит детям.)

Потом Ваня дотрагивается рукой до лавров, до цветущих абрикосов:

— И это моё!

Потом он показывает на лазурное море, на солнце и говорит:

— Моё!

Немножко задумавшись, Ваня вдруг снова тычет пальцем в стену дворца, в лавры, в грудь Антонио:

— И твоё. Моё и твоё… Живи, живи тут. Понял? Ты чико^[1] и я чико. Ты — Антошка, а я — Ваня.

— Си, си,^[2] Ванио! — радостно восклицает Антонио.

«Антошка» и «Ванио» обнимаются. Ваня выворачивает карманы штанишек и отдаёт Антонио содержимое их — разные камешки, стекляшки, гвоздики, — все свои драгоценности. Антонио тоже шарит в кармане и протягивает Ване полосатый карандашик.

— Ну, что ты, — смущённо говорит Ваня, — мне не надо, я тебе так дал. Я тебе ещё много дам.

На скамейку, под розовый куст миндаля уселись Толя Фокин — сын модельщика с завода имени Ильича и Витя Титов — сын сторожа Реутовской фабрики. Курчавая бронзовая Кармен села на качели и зовёт мальчиков. Толя и Витя переглянулись. Они не особенно почему-то любили дружить с девочками. Но вот Толя решительно направился к Кармен.

— Она хоть и девчонка, — сказал Толя, — но у неё отец на фронте.

Сарагоса взял палку и показал, как стреляют, как падают люди, как летят бомбы.

Наши ребята поняли…

Миша крепко, до боли стиснул руку Сарагосе. Ему хотелось сказать Сарагосе что-нибудь очень дружеское, но он не знал слов.

Интересно, пионер ли Сарагоса? За коммунистов ли он? Как бы это спросить? Всё-таки это трудно сделать, не зная испанского языка. Но, оказывается, существуют слова, которые понятны детям всех национальностей.

— Ленин? Да? — спрашивает Миша, внимательно глядя на Сарагосу.

Сарагоса радостно улыбается и кричит:

— Ленин! О, си!

Ну, вот… Сталин? Да? — снова спрашивает Миша, заглядывая в самые зрачки Сарагосы.

— Сталин, Сталин, си! — кричит Сарагоса.

— Коммунисты?

— Си!

— А фашисты — гады, — говорит Миша, подкрепляя слова гримасой и угрожающим жестом.

— О, си! — кивает Сарагоса.

Как бы хотелось ему рассказать сейчас Мише о том, что у него был любимый брат Хоакин, которого убили фашисты!

Сарагоса и Миша обнялись и вместе пошли играть в мяч.

Испанка Марго подарила пионерке Люсе блокнот. Люся стала записывать туда испанские слова. Она хочет научиться говорить по-испански. Марго будет её учить испанскому языку, а Люся будет учить Марго русскому языку. Марго уже знает слова: «хорошо», «нет», «доброе утро», «здравствуй», «мы с тобой подруги».

— Сол! — улыбаясь говорит Марго, показывая Люсе на солнце.

— Сол! — с увлечением повторяет Люся и записывает в блокнот.

Эмилия подружилась с Марусей. Она жестами показывает ей, как строят на улицах Мадрида баррикады.

— А ты строила в России баррикады? — спрашивает Эмилия Марусю.

— Нет, нет. Я тогда была маленькая, меня тогда ещё не было. Я ещё не родилась, когда у нас была революция, — отвечает Маруся.

Какой это был чудесный день, когда кончился карантин! Насмешила всех маленькая русская девочка Нина. Она была отчаянная баловница. Она вскочила на край фонтана с золотыми рыбками и закричала:

— Долой карантин! — оступилась и упала в воду, страшно перепугав золотых рыбок.

А потом дети все вместе ходили на горку запускать змей. На горке лежали камни, бочки.

— Баррикады? — вдруг, встрепенувшись, спросил Педро.

— Нет, нет, — отвечали, улыбаясь, наши ребята, — у нас нет баррикад.

— Фашистов нет?

— Фашистов нет. К нам не посмеют. А то бы мы их так излупили! Раз! Раз!

Маленький колхозник Вася из деревни Тимошенко, отдыхающий в «Артеке», взял палку и несколько раз ударил по камням. Педро доволен. Он тоже схватил палку и ударил по камням. Он засмеялся: хорошо жить в стране, где нет войны и богачей.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Первыми в Суук-Су просыпаются ласточки. Весёлыми стайками они кружатся под окнами дворца, оглашая воздух своим звонким щебетом.

А потом просыпаются маленькие испанцы. Их будят переливчатые звуки горна:

— Вставайте, ребятки! Вставайте!

Хорошо майское утро в Суук-Су! Приветливо голубеет небо. Плещется перламутровое море, играя с солнцем. На розах блестит роса. И весь парк кажется огромной розой, раскрывшей свежие, нежные лепестки, ещё мокрые от росы.

Ребята быстро вскакивают с кроватей, умываются до пояса. И во дворце их уже ждёт вкусный завтрак. На столах, покрытых белоснежными скатертями, дымится ароматное какао, из кухни несут тарелки с горячими пирожками.

У маленьких испанцев началась новая жизнь, которая казалась им какой-то сказкой. Целыми днями они играли в волейбол, катались на велосипедах, качались на качелях. Они ходили гулять на берег моря, ловили крабов и морских коньков или просто лежали на гамаках в тени деревьев и читали книжки. А малыши играли в игрушки — в их распоряжение предоставили множество кукол, медвежат, автомобилей и кубиков.

Но особенно нравилось маленьким испанцам ходить на детскую техническую станцию. Здесь и авиамодельная мастерская, и комната радистов, и комната рукоделия, и студия художников. Ребята любили заниматься в авиамодельной мастерской — им хотелось научиться делать самолёты. Ведь если бы у испанских республиканцев было много-много хороших самолётов, они бы гораздо скорее расправились с фашистами. Даже малыши требовали, чтобы им дали цветную бумагу: хотели делать только «паракаида» — парашюты. А те, которые занимались в студии, рисовали всё, что так недавно видели у себя на родине. Они рисовали разрушенные дома, пулемёты, самолёты, сбрасывающие бомбы на госпитали, раненых и убитых.

Наши ребята рисуют деревья, цветы, животных, пассажирские поезда, метро, Арктику. Но маленькие испанцы недавно пережили ужасы войны. Это трудно забыть.

Луис Хозе, сын лётчика, рисует бой республиканцев и фашистов. Бомбы летят в санитарный автомобиль. Луис Хозе вздрагивает, кричит: «Бам! Бам! Тр-рах!» И мажет краской бумагу. Мария Парвино, уу которой папа убит на фронте, рисует горящие дома и что-то шепчет. Щёки её раскраснелись.

— Мари, — говорит учитель девочке, — рисуй вот это.

Он показывает ей на бледно-розовые левкои, которые благоухают на окне. Девочка робко улыбается. Потом начинает рисовать цветы, и через несколько минут рисует их с увлечением.

Пионервожатые «Артека» — Коля, Лёва, Арон, Нина, Шура, Ваня — старались отвлечь ребят от их печальных воспоминаний. Вожатые по вечерам учили испанский язык, а пока объяснялись с ребятами жестами. Часто приходилось им разыгрывать целые сценки. Ребята спрашивают, как называется гора Медведь, у которой раскинулся лагерь. Вожатый Лёва не знает, как будет слово «медведь» по-испански. Тогда он встаёт на четвереньки и рычит. Он изображает косолапого мишку. Ребята поняли.

Всё чаще и чаще в парке слышится звонкий смех маленьких испанцев. Ребята стали расцветать. Их щёки покрылись румянцем. Вот по дорожке, освещённой солнцем, бегут два мальчика. Это — Рафаэль, сын танкиста, убитого на мадридском фронте, и Антонио, отец которого ранен в голову и ослеп.

— Ла-ла-ла-ла-ла! — весело поют Рафаэль и Антонио песенку из «Трёх свинок», прыгая по дорожке.

К ним возвращается детство, украденное фашистами.

Дни в Суук-Су бежали быстро и радостно. Каждый день приносил много нового, интересного. Скоро начали выезжать из Суук-Су на прогулки и экскурсии.

Однажды поехали в Дюльбер. Дюльбер — прекрасный дворец на берегу моря. Какой здесь красивый парк, какие замечательные фонтаны! Один фонтан бьёт из рола большого мраморного лебедя. В этом дворце до революции жила царская семья Романовых, а сейчас там отдыхают старые большевики. Маленьких испанцев встретили нежно, подарили им много красных роз, вкусно накормили.

Возвращались на закате солнца. Море было румяное. Гармонист Ваня весело играл старую артековскую песню:

Эх, помним мы век,

Мы наш «Артек»…

Ребята учились петь эту пеню.

— А что было раньше в «Артеке»? — спросил Висенте пионервожатую Нину, которая уже немного научилась понимать по-испански.

Ребятам рассказали, что до революции этот замечательный уголок Крыма был дворянским гнездом. Здесь наслаждались богачи-помещики и фабриканты Первушин, Винер и их дети.

— Старики-татары так вспоминают, ребята, помещичий «Артек»: море якши.^[3] Много земли у моря. Много воды в море. Много рыбы в море. Это было не наше. Наши были горы, наши камни, на которых не растёт даже сорная трава, наши были скалы, с которых стекает вода. Наш был горный холодный ветер, наши — туманы, закрывающие солнце и губящие урожай. Наши были — тяжёлый труд и голодная жизнь. Мы давали богачам хорошее вино и табак. Они пили вино — и с ним нашу радость. Они курили табак — и с ним наши силы и здоровье. Всё наше было для них: и наши дети и наша жизнь…

Когда вожатая Нина в первый раз вынесла испанским ребятам пионерское знамя, барабан, горн, её окружили, радостно крича:

— Ми бандера! Ми бандера!^[4]

Каждый крепко ухватился за древко знамени. Каждый хотел нести знамя. Знамя понёс Висенте. У Весенте отец убит на фронте. Он поднял знамя так бережно, как поднимают драгоценный сосуд. Лицо его светилось гордостью и счастьем. Ребята шли за Висенте и пели песню «Бандера роха».^[5] У них сияли глаза. Наконец-то они могут открыто нести красное знамя, за которое сейчас умирают на фронте их отцы и старшие братья!

ВЕЧЕРОМ У КОСТРА

В первые дни своей новой жизни маленькие испанцы редко вспоминали родину. Они приехали измученные и сейчас наслаждались отдыхом. Было ново ощущение, что здесь нет войны. Но через несколько дней они всё чаще и чаще стали спрашивать взрослых, что пишут в нгазетах об Исании. Им каждый день читали вести с фронта, и они слушали задумчиво и серьёзно. В их глазах вспыхивала тревога.

«Как-то там мой папа и моя мама?» — думал каждый.

И ещё думал каждый:

«Как там идут дела на фронте?»

Хорошо испанским детям у нас. Но ведь всё-таки они разлучились со своими родителями. Они знали, что там, на родной испанской земле, умирают люди за то, чтобы ребятам жилось хорошо.

Не так-то легко было и Росарио, и Конуэлле, и Сарагосе, и Педро, и всем испанским девочкам и мальчикам покинуть свои семьи, родную страну. Они вынуждены были покинуть её, потому что родной кров был разрушен, потому что фашистские бомбы не щадили ни стариков, ни детей. Но всё-таки их сердца разрывались от тревоги и гречи.

Они старались не плакать, вспоминая о своих отцах и матерях. Они хотели быть такими же мужественными, как их родители. Ведь все они, даже самые маленькие, прекрасно понимают, за что воюют их отцы.

Как-то вечером русские и испанские ребята разожгли на берегу моря костёр и уселись вокруг. С моря дул лёгкий ветер. А от луны по морю бежала длинная серебряная дорожка. В парке уже пели вечерние птицы. Пахло акациями Ии дымком от костра. В небе зажглись зеленоватые звёзды. Хорошо было сидеть тесным рядком вокруг огня и слушать, как потрескивают сухие сосновые ветви! И захотелось говорить. Словно плотина прорвалась, — полились взволнованные слова. Перебивая друг друга, маленькие испанцы стали рассказывать своим новым товарищам всё, что у них наболело на душе. Переводчица едва успевала переводить.

Первой говорила Камелия. Все ребята придвинулись к ней, не спускали глаз с её лица, на котором дрожали багряные отблески костра.

— Фашисты бросали бомбы в нашу деревню. Я боялась, плакала и ушла в горы. Они убили много женщин, много девочек и мальчиков. Вот потому я и приехала к вам и рассталась с моей любимой мамитой. Кто знает, увижу ли я её снова?

Слёзы задрожали на длинных ресницах Камелии, но она смахнула рукой слёзы, сжала пальцы в кулак. Он заставила себя не плакать.

— Фашисты воображают, что они победят, — воскликнула она, — но всё равно они не победят! Папа ушёл на фронт. Он сказал нам: борьба будет на смерть, но мы не сдадимся!

Наши русские девочки и мальчики с волнением слушали Камелию. Они видели, как маленькая испанская девочка заставила себя не плакать, и им стало стыдно за себя: ведь так часто они ревели по пустякам, хотя у них не было никаких серьёзных огорчений.

Потом говорила Чарита, дочка мадридского лётчика. Она сидела на корточках, обняв руками колени, и рассказывала, задумчиво глядя на искры костра:

— Страшно сейчас в Испании. То и дело стреляют из пушек, грохочут взрывы, горят дома. Многие ребята даже не знают, где их папы и мамы. Мы жили в Мадриде. Ночью нам редко случалось спать дома. Мы спали в погребе. Мы прятались там от самолётов. Утром бомбардировка кончалась, но уж спать нельзя было, потому что надо было становиться в очередь за продуктами. Нам приходилось голодать. Мои маленькие братишки плакали, потому что не было молока… Иногда я шла по улице, и вдруг раздавались выстрелы: БАМ, БАМ! Везде выстрелы. С балконов и из окон. Я быстро убегала. Я видела, как падают убитые люди… Это так страшно… А потом мы с мамой уехали в Аликанте. Но там тоже было страшно. Мне особенно запомнилась одна ночь. Над городов низко летали самолёты, бросали бомбы… Звери!

Чарита погрозила в воздухе кулаком и продолжала:

— Чтобы показать самолётам, где город, враги подожгли автомобиль. Он горел, как факел, и было светло. А германские и итальянские пароходы возле берега нарочно не тушили огней. Аликанте — красивый город. Но фашисты разрушили дома, сады, мостовые. Я видела, как на земле лежат изуродованные пальмы и убитые люди.

— А твой папа? — робко спросил Миша. — Мой папа — лётчик! — воскликнула Чарита. — Фашистским самолётам здорово достаётся от республиканцев! Мой папа не раз дрался в воздухе. Когда уж я собралась ехать в Советский Союз, мне перед самым отъездом сказали, что папин самолёт был подбит и упал. Но я верю, что мой папа жив. Он такой храбрый и хороший. Ведь и раньше случалось, что в его самолёт попадали, но он всё-таки оставался жив и доводил машину до аэродрома… Когда я вырасту, я тоже буду лётчицей. И обязательно буду коммунисткой.

Тихо-тихо у моря… И только журчал горячий гортанный голосок Чариты. Чарита кончила свой рассказ, её обняли наши девочки и стали гладить её волосы. Они молчали, но Чарита чувствовала, что они её любят, что они всем сердцем с нею.

— А я не знаю, где папа… — сказал смуглолицый Франциско.

Франциско с первого дня жизни в лагере стал общим любимцем. Он был приветлив и ласков. Губы его постоянно улыбались, и только в тёмных глазах, опушённых длинными ресницами, застыла печаль.

Когда Франциско выбрали председателем отряда младших ребят, он радостно смеялся и говорил:

— Теперь я президенто генераль!

Но глаза его по-прежнему оставались печальными.

— Я жил с мамой и папой в Касе де Кампо… Это тоже в Мадриде, — стал тихо рассказывать Франциско. — Папа взял винтовку и ушёл в окопы. Нашу улицу обстреливали фашисты. Вся земля дрожала. Из окон вылетали стёкла. А один снаряд упал к нам в сад. Мы с мамой заложили окна мешками с землёй. А ночью прятались в подвале. Когда я должен был ехать из Мадрида сюда, я побежал в окопы искать папу… Я хотел с ним попрощаться. Я бегал и везде искал его. Мне говорили: «Мальчик, уходи скорее, тебя могут убить…» Но я всё бежал и бежал. Мне так хотелось попрощаться с папой…

— И ты нашёл его? Нашёл? — закричали ребята, окружив Франциско.

— Нет… — грустно прошептал мальчик, — я не нашёл его. — Франциско закусил губы, чтобы не расплакаться, но сдержал себя, подошёл к костру и стал палкой разгребать красные угли.

Теперь начал говорить высокий, худощавый, быстрый в движениях Педро, тот самый Педро, который написал на камешке «карантин» и выбросил камешек в море:

— Моего папу арестовали за то, что он коммунист и посадили в тюрьму. Прошло три месяца. Его выпустили, но отказались принять на работу. Мы очень голодали. Мама от такой жизни заболела, у неё пошла кровь горлом. Потом папа получил работу, но началась война. Ну вот… Мы жили в Малаге… Когда фашисты начали войну против республиканцев, мы были с папой на улице. Раздались выстрелы. Папа говорит: «Педро, Педро, иди скорее домой!» Я говорю: «Папа, я без тебя не уйду…» Но вдруг началась такая стрельба, что нам пришлось спрятаться в одном подвале. Мы только утром вернулись домой. Мама плакала — она думала, нас убили. А папа сейчас же ушёл, он записался в отряд и уехал на фронт. Через несколько недель он пришёл домой, раненный в ногу. А потом немного поправился и снова — на фронт. Мы с мамой боялись за него. Больше всего мы боялись, что он попадёт в плен…

— Они убивали пленных, — перебила Педро Амелия. — Я слыхала, что они накалывали их головы на штыки и так ходили по улицам. Я даже не могу… не могу говорить об этом…

— Не перебивай меня, Амелия, — сказал Педро. — Папа снова ушёл на баррикады. Мама лежала совсем больная и так страшно кашляла! Я ходил на улицу, чтобы достать её лекарство… Когда фашисты бомбардировали с воздуха Мадрид, я был на улице, и осколки снаряда ранили мою голову… и руки. Мне было больно. Но я остался жив. А папа…

Голос Педро задрожал. Педро низко опустил голову и тихо сказал:

— Папу убили в бою на баррикадах.

Педро замолчал. Кто-то из наших ребят схватил его руку и крепко сжал. Ребята, потрясённые рассказами, по-прежнему ничего не говорили, но Педро чувствовал по их лицам, по движениям их рук, что они готовы отмстить за гибель его отца, за всё зло, которое делают фашисты.

— А ну, ребята, давайте-ка, подложим хворосту в костёр да споём все вместе, — предложил вожатый.

Дети подбросили в огонь хворосту… Миша чистым голосом запел:

А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер…

ПИСЬМО ИЗ ДАГЕСТАНА

В ясный, солнечный день, когда ребята гуляли по парку, из Дагестана в Суук-Су пришло письмо о пионеров далёкого аула Согратль.

Пионеры писали:

«Здравствуйте, юные друзья! В наш высокогорный аул радио принесло большую радость: к нам в Советский Союз приехали вы, пионеры героической Испании, — наши дорогие друзья. Наш отряд имени Сергея Мироновича Кирова очень обрадовался вашему приезду. Мы решили с вами подружиться. Мы живём в далёком Дагестане, в высокогорном Гунибском районе, в ауле Согратль. Кругом нас — горы. Высокие и очень красивые. Сейчас их вершины покрыты снегом. Когда залезешь на Гуниб (это самая высокая гора у нас) и посмотришь вдаль, то кажется, что это не горы, а какой-то невиданный хрустальный дворец. А крыша у этого дворца — небо. И ничего на небе не видно. Только орлы парят в поднебесной высоте. Раньше, при царе, к нам в горы было очень трудно доехать. Царская власть загоняла трудящихся горцев в самые мрачные ущелья, на самые высокие горы. Горцам нигде не давали жить. Наш аул несколько раз разрушали. Но горцы не падали духом. Горцы ловко пробирались по обрывистым тропинкам, по глубоким ущельям, через вершины гор и леса и храбро боролись за свою свободу. Их не страшили не пытки, ни ссылка в далёкую и суровую Сибирь. Они мужественно сражались и победили. Проклятая старая жизнь, державшая горцев в темноте, невежестве и мраке, безвозвратно ушла. В аулы пришла советская власть. Сейчас мы хорошо живём, ребята. Всё у нас есть: и школа, и учебники, и учителя. Свободное время мы проводим очень весело. Мы поём, танцуем, бегаем. В пионерской комнате у нас висит карта вашей страны. Мы каждый день отмечаем красными флажками, где сейчас республиканцы и где мятежники. Мы с большой радостью встретили победу ваших отцов на гвадалахарском фронте. Мы крепко верим в победу ваших отцов. Дорогие ребята! Мы сердечно любим вас, крепко любим ваш героический народ. Мы от всей души желаем победы республиканцам. Мы от всей души желаем, чтобы дети Испании жили так же весело, как мы. Враги народа — троцкисты и фашисты — хотят задушить нашу родину. Но этого никогда не будет! Красная армия, весь советский народ в случае чего грудью встанут на защиту родины. И наш отряд тоже готовится к защите родины. У нас есть хорошая оборонная комната. Мы её украсили военными картами, моделями аэропланов бронетанков. У нас есть винтовки, противогазы и ручные гранаты. Мы учимся стрелять. Старики — красные партизаны — рассказывают нам случаи из гражданской войны. Мы играем в военные игры. Играли в „Чапаева“ и в „Борьбу за знамя“. Мы вам посылаем наше красное пионерское знамя. На знамени мы вышили слова на аварском языке: „Привет юным друзьям Испании от пионеров высокогорного аула Согратль!“ Пусть это знамя напомнит вам о том, что наши отцы и старшие братья сбросили гнёт помещиков и капиталистов, а теперь строят коммунизм. Напишите нам письмо. А во-вторых, мы очень просим вас приехать в нам в Дагестан. Мы вместе будем играть, отдыхать и учиться. Нам очень радостно будет, если вы приедете. А пока — до скорого свидания. С нетерпением ждём ответа. С пионерским приветом! От имени отряда: пионеры Магомед Шапиев, Омар Мирзаев, Шамхал Шамхилов, Рухият Омарова, Гаджи Инчилов, Магомед Саидов, Патимат Убайдакова».

Письмо было длинное, но маленькие испанцы слушали его, затаив дыхание. А когда выслушали до конца, решили:

— Надо скорей написать ответ!

В этот же день ребята послали жителям далёкого аула Согратль много писем. Здесь были письма и от Эмилии и от Чариты, и от Хозефы, и от Сарагосс. Они горячо благодарили своих далёких друзей. А наутро почтальон принёс ещё целую охапку писем.

— Скорей, скорей переведите письма! — торопили переводчицу маленькие испанцы.

Переводчица читала:

«Сейчас у нас наступила весна, — так писали деревенские школьники из села Кривандино, — прилетели птицы. Некоторые, может быть, от вас. Мы следим и радуемся каждой победе вашего народа! Ведь такая же война была и у нас в 1918 году, когда наши отцы и братья бились с белобандитами, и мы победили. Так что вы не робейте…»

«Когда я читал в газете о ваших страданиях в Испании, — писал из Ленинграда Игорь Фомин, — у меня были слёзы на глазах. Мне показалось, что это я сам прошёл пешком под пулями от Малаги до Валенсии вместе с вами, Ремедио, Альфред, Кармен, Мануэль, Франциско».

Очень обрадовало испанцев письмо, которое пришло с Севера. Это писали ребята маленького города Кадникова.

«Пишем вам, родные, с Севера. Наша школа находится в 500 километрах от Архангельска. Из географии мы знаем, что сейчас на юге, где вы отдыхаете, уже купаются. А у нас на Севере только начинается весна. Уже тает снег, потекли ручейки, вскрываются реки. Мы с нетерпением ждём пернатых гостей юга — строим скворешни. Мы каждый день следим по газетам и радио за событиями в вашей стране. Нам хочется крикнуть вашим отцам и братьям: „Вы победите! Ведь наши же отцы победили!..“»

А вот что написал Аркаша Соколов из Белоруссии:

«Дорогие испанские ребята! Как только я узнал, что вы приехали к нам в Советский Союз, я очень обрадовался и сразу решил вам написать. Я каждый день читаю о героической борьбе республиканцев с фашистами. Прихожу из школы домой и сейчас же читаю газеты, чтобы узнать, что делается на фронтах в Испании. Я так радуюсь каждой победе республиканских войск, что начинаю танцовать. Мой маленький братишка просит меня: „Аркаша, прочитай мне про Испанцию!“ Почему-то он не может выговорить „Испания“, а говорит „Испанция“. Я хочу быть лётчиком. Хочу отомстить фашистам за всех погибших республиканцев. Когда читаю в газете об издевательствах фашистов над мирным испанским населением, так у меня прямо руки сами сжимаются в кулаки. И я думаю: „Ах, если бы они мне попались, я бы их разорвал на кусочки!“ Я живу в Белоруссии, в городе Осиповичи. Мой папа — машинист. Да здравствует республиканская Испания! Вива Испания! Да здравствуют испанские ребята! Вива Стали! Да здравствует Советский Союз! Вива „Артек“! Жду ответа скорей, скорей. А то приезжайте в гости — станция Осиповичи, трёхэтажный дом № 428».

Лена Ковтун, Юра Щербаков и другие ребята писали:

«Милые и дорогие испанские дети! Мы рады, что вы у нас. У нас доброе солнце. Оно даёт радость всем ребята. Мы его не дадим фашистам. Его никогда не закроют для нас и для вас фашистские самолёты. Отдыхайте, ребята!»

Маленькие испанцы рады были этим письмам. Ребята, потерявшие свои семьи, покинувшие родину, почувствовали, что они нашли верных друзей, которые о них думают, заботятся, хотят помочь.

— Какие они хорошие! — задумчиво сказала Росарио, отвечая на письмо. — Ведь они нас никогда не видели, не знакомы с нами, а как они заступаются за нас!

— Это потому, что они коммунисты, — говорит Педро.

Когда Педро, потерявший отца, читал письма советских пионеров, ему легче было переживать своё большое горе.

ПАПА ЖИВ!

Утром ребята гуляли у моря. Эмилия и Амелия собирали водоросли для коллекции. А Хозефа играла с волнами. Она стояла на камешке, протянув руки к морю, и ждала, пока с шумом набежит солнечная волна. Вот волна всё ближе, ближе… Хозефа удирает с весёлым криком. Волна разбивается о камни, и тысячи светлых брызг летят вслед Хозефе.

— Амелия, Хозефа, где вы? Вам письмо из Испании! — закричали с горки.

Одним прыжком Амелия и Хозефа очутились наверху. Они бежали во дворец, и за ними бежали все дети, взволнованные событием. Ведь это было первое письмо из Испании! Что-то оно принесёт Амелии и Хозефе? Радость или горе?

Дрожащими пальцами Амелия разорвала конверт.

— Папа… Это папа… Он жив… Папка жив!

— Читай, читай скорей! — кричали кругом дети. Но Амелия не могла прийти в себя от волнения. Она прижала письмо к груди обеими руками. Слёзы радости брызнули из её глаз.

— Да читай же скорей, дурочка! Что же ты плачешь?.. Ведь он жив, — требовали ребята.

Это было первое письмо из Испании, и все хотели скорее его услышать.

Отец Амелии и Хозефы писал:

«Дорогие дочки! Я узнал из газет о том, что вы благополучно прибыли в советский лагерь „Артек“. А потом я слыхал по радио, как ты, Амелия, декламировала стихотворение „Астурийские горняки“. Как я обрадовался, когда узнал о тебе и о моей хорошей Хозефе… Я знаю, что вам там очень хорошо среди русских товарищей, которых считаю своими братьями. Но мы разделены многими тысячами миль, и мне тяжело без вас. Я был так опечален тем, что не удалось попрощаться с вами в Валенсии. Я прошу вас — пишите мне. Я надеюсь что, несмотря на многие опасности, со мной ничего не случится. Когда враг будет побеждён, мы снова соберёмся все вместе и будем работать, как настоящие коммунисты. Дядя Антонио, дядя Фернандо — все шлют вам тысячу поцелуев. А я целыми ночами думаю о вас. Нам здесь тяжело приходится. По три дня сидим без хлеба. Но переносим это терпеливо. Таков уж народ Мадрида. На фронте дела идут хорошо. Мы шаг за шагом двигаемся вперёд и будем драться до победного конца. Русским товарищам, которые заботятся о вас с такой любовью, передайте мой сердечный привет. Тысячу раз обнимаю вас, мои дорогие доченьки, и шлю вам миллион поцелуев. Когда кончится война, я попрошу, чтобы меня взяли матросом на какой-нибудь русский корабль, и приеду повидаться с вами и повидать эту удивительную страну. Я не хотел бы умереть, раньше чем увижу её.»

Амелия и Хозефа плакали, и смеялись, и танцевали, перечитывая письмо. Они читали его весь день, ночью положили под подушку, а утром снова читали.

А через несколько дней пришло второе письмо из Испании. Его получил мальчик Гренель:

«Милый сынок! Из газеты я узнал о вашем приезде в СССР, и я решил написать тебе. Милый сынок, скажи русским ребятам: испанские рабочие раздавят фашизм, чтобы дети всего мира никогда не испытывали больше таких страданий. Скажи им также, что жертвы на фронте не будут напрасными и мы построим новую Испанию. Наконец, скажи им, что твой отец от имени всех отцов Испании шлёт самый сердечный привет. Я не видел давно уже твою маму и сестричку, но они, конечно, очень хотят знать о тебе — пиши им. Милый сынок, старайся как можно лучше учиться, чтобы в будущем быть полезным обществу. Не жалей времени для учения. Сердечно обнимаю тебя. Твой отец».

Гренель в этот день был особенно внимателен, когда начались уроки. Да и не один только Гренель. Все ребята обещали учителям и вожатым, что они будут хорошо учиться.

ВЕСЁЛЫЙ ПРАЗДНИК

Скоро мы устроим большой праздник — костёр, — сказали вожатые маленьким испанцам, — на этом празднике все будут петь, танцевать, веселиться.

— Ах, я так давно не танцевала! — воскликнув от удовольствия, закричала Ремедио, беженка из деревни Беле. — Мне кажется, что мои ноги уже разучились плясать.

— А ты любишь танцевать, Ремедио?

— Очень люблю, но только это было так давно…

И девочка оживлённо стала рассказывать, как она раз в год ходила на карнавал в соседнее село.

Маленькие испанцы вместе с вожатыми лагеря готовились к празднику. Каждый день в тени деревьев они разучивали песни, пляски, физкультурные танцы. Вожатый Коля организовал шумовой оркестр. Вот была радость, когда удалось сыграть «Три свинки»! Ноги сами так и пускались в пляс.

Чарита, Марго, Росарио, Ремедио, Эмилия, Консуэлла и другие девочки танцевали с лентами. Каждая репетиция казалась Ремедио праздником. Пианистка Варя играла что-то радостное и бурное, а девочки кружились с жёлтыми, зелёными, голубыми лентами.

— А мы с Хозефой спляшем на празднике танец, который мы когда-то танцевали в Мадриде. Можно? — сказала Амелия.

— Непременно, Амелия. Непременно.

С нетерпением ждали ребята дня, когда в «Артеке» будет праздник.

В этот день большая костровая площадка была ярко украшена цветами и хвойными ветками. На кипарисах сидели огромные цветные попугаи и обезьянки. Они были сделаны из фанеры, но казались совсем живыми.

Послышались торжественные звуки горнов и бодрая дробь барабанов. На костровую площадку вошли колонны пионеров. Они несли знамёна и улыбались. А когда на площадку пришли маленькие испанцы, их встретили криками радости.

— Да здравствует героическая Испания! — кричали со всех сторон.

Испанские ребята были одеты так же, как и наши, — в синие шаровары и белые блузы. Они так же, как и наш ребята, несли знамёна. Трудно было теперь отличить их от ребят Советского Союза. Только они были смуглее наших.

Стемнело. Между кипарисами серебрилось тихое вечернее море. И над ним качался, словно на качелях, нежный серп луны. Погода удалась на славу.

— Ребята, начинаем наш пионерский костёр! — воскликнул старший вожатый Лёва. И посредине площадки вспыхнула целая гора хвороста. Румяные отблески огня трепетали на лицах, на стволах кипарисов. И даже небо и море, казалось, отсвечивали румянцем. А большие пёстрые попугаи, обезьянки, деревянные ромашки т мухоморы гигантских размеров, озарённые огнями костра, делали площадку сказочной. Всё стало ещё больше похожим на сказку, когда из-за кипарисов выскочило множество гномов. Они были в красных колпачках и кружились, разметав свои длинные седые бороды.

Сарагоса, Антонио, Ремедио, Консуэлла, все испанские ребятишки с восторгом смотрели на всё это. Пионеры под музыку Шуберта делали красивые физкультурные движения. Потом на площадку примчались ребята на педальных автомобилях, украшенных цветами. Велосипед вёз преогромный конверт. Все хором прочитали адрес на конверте:

МАГНИТОГОРСК.

ТУКОВЫЙ КОМБИНАТ, ОБЩЕЖИТИЕ № 126.

Е. ТКАЧ (маме).

Из конверта под треск ракеты вдруг выскочил мальчик. Это был Коля Ткач. Вожатый Лёва сказал, что Коля написал в стихах письмо маме и папе и хочет его прочитать. Коля держал в руках ещё большой конверт. Улыбаясь, он разорвал его и достал оттуда второй конверт, потом третий, четвёртый, пятый, пока, наконец, под общий весёлый смех не извлёк своё письмецо.

Здравствуй, милая мамаша,

Здравствуй, папа дорогой,

Здесь прекрасна жизнь наша,

Мне не хочется домой, —

начал громко читать Коля.

Долго вокруг пылающего костра пели и плясали ребята. Танцевали не только наши ребята — сегодня от души веселились и маленькие испанцы. Вот на площадку выбежали Амелия и Хозефа. Испанские ребята сделали круг, взявшись за руки и запели весёлую песенку. Амелия и Хозефа задорно отплясывали. Их щёки разрумянились, глаза лукаво блестели.

— О, негро^[6] Симон, о, негро Симон!.. — звонко пели они, притопывая в такт смуглыми ножками.

Они плясали заразительно весело, и все наши ребята невольно повторяли их движения. Даже у гармониста Вани ноги ходили ходуном. На площадке было так весело, что казалось, неподвижные и безмолвные кипарисы не выдержат и тоже пустятся в пляс.

— Магазин кукол! — объявил Лёва.

Под звуки «марша Черномора» на площадку вышли куклы… Тут были паяцы, мишки, куклы — китаянки, моряки, индейцы, матрёшки. Смешно передвигая ножками и ручками, каждая кукла заняла своё место на прилавке «игрушечного магазина» и застыла. Игрушечные часы пробили полночь, и куклы стали оживать. Каждая спрыгнула со своего места на землю, каждая под музыку танцевала. Кто бы мог узнать в этом пёстром индейце, пляшущем с луком в руках, Сарагосу! Кто бы узнал в этой весёлой матрёшке маленькую Консуэллу, которая так недавно плакала в монастырском подвале!

Куклы смешно и весело танцевали. Снова пробили часы: утро! Куклы прыгнули на прилавок и застыли…

Много чудесного творилось вокруг костра. Дети пели и читали на разных языках: на русском, на украинском, на татарском, на испанском, на монгольском… Маленькие испанцы спели на русском языке артековскую песню:

Испанцы, негры, русские

В одной гурьбе,

Здесь крепнут наши мускулы

В одной борьбе.

А потом наши пионеры разыграли сценку из «Чапаева». Чапаевцы промчались по площадке на тачанке, которую везли настоящие лошади. Дети замечательно играли.

Перед концом сценки Ваня, изображавший Чапаева, должен был проскакать на лихом коне. Ваня въехал на площадку, но коняка, симпатичный артековский коняка Лёшка, заупрямился и остановился, добродушно помахивая хвостом. Ваня грозил коняке, умолял его, но бесстыдник Лёшка и не думал двигаться. Он ещё немного постоял, потом весело фыркнул, спокойно повернулся и мирным шагом поплёлся обратно, продолжая махать хвостом. Ваня был очень сконфужен. Но всё это было так смешно, что ребята простили Лёшке его бессовестное поведение.

Погасили прожектора на площадке. Стало совсем темно. Вдруг заиграла музыка и выбежало много мальчиков и девочек с факелами в руках. Они танцевали, красиво размахивая в воздухе пылающими факелами.

— Ах, как хорошо! — воскликнула Ремедио, хватая за руку Машу. — Сколько раз в году у вас так бывает?

— Много! Сколько захотим. Хоть каждый вечер, — отозвалась Маша, обнимая испанскую подружку.

Ребята готовы были ещё долго веселиться, но — пора спать. С песнями стали расходиться по своим дачам. Их провожала музыка. Одна за другой разрывались цветные ракеты, и в воздухе таяли красные, зелёные, синие звёзды.

Маленькие испанцы долго не могли заснуть.

— Росарио, — воскликнула Консуэлла, — мне кажется всё это волшебной сказкой! А вдруг мы спим и всё это видим во сне? Вдруг мы проснёмся и очутимся снова в подвале, а наверху… бомбы?!

Наконец ребята уснули. В дачах и парке стало совсем тихо. Только соловьи заливались. И снилось ребятам, что на их родной испанской земле больше нет войны, что они вернулись на родину к своим родителям и им хорошо живётся в свободной Испании.