В ГОРОДСКОМ ВОЕННОМ КОМИССАРИАТЕ
1. Первые события
Ежедневные сводки верховного командования красной армии, неуклонно свидетельствовали о молниеносном продвижении немцев вглубь страны. Пали Смоленск и Псков, были захвачены прибалтийские страны. Немецкие передовые части вели бои под Лугой, в 130 километрах от Ленинграда. Красная армия фактически отказывалась драться, либо панически отступая вглубь страны, либо сдаваясь в плен целыми полками, дивизиями и даже корпусами.
Народ отказывался защищать советскую власть, предполагая, что немцы дадут ему возможность создать свое национальное правительство, которое осуществит народные чаяния. Однако, в скором времени эти надежды оказались разрушенными.
Немецкая авиация ежедневно появлялась над Ленинградом, но по каким то соображениям не бомбила город. Ленинградское радио усиленно передавало новую песенку, квинтэссенцией которой являлись слова: «любимый город может спать спокойно!» (?).
В городе, во всех парках и скверах, рылись так называемые – «щели» – узкие окопы с досчатым или бревенчатым потолком, на который насыпался слой земли. В подвалах на скорую руку устраивались бомбоубежища. Кое где возводились укрепления с пулеметными гнездами. На площадях, в садах и скверах устанавливались зенитные орудия. Над городом были подняты заградительные аэростаты. На крышах и чердаках устанавливались дежурства, живущих в доме, для борьбы с возможными пожарами при бомбежке города.
После работы все служащие и рабочие, включая и женщин, должны были в «организованном порядке» (построившись в колонны), идти в заранее намеченные места для рытья щелей. Кроме того, по учрежденьям, заводам и организациям проводилась мобилизация для рытья окопов на подступах к городу, к ней привлекались и мужчины, и женщины, и совершенно зеленая молодежь, включая даже детей-пионеров.
Людей выводили за город, где они целый день рыли, как оказалось в дальнейшем, никому ненужные укрепления и противотанковые рвы, ночевали на земле под открытым небом, почти все голодали, т.к. в этой суете и беспорядке «некогда» было снабжать работающих продуктами питания.
Судьба этих людей была такова. Среди них было много убитых и раненых, ибо немецкие самолеты без церемонии, в упор, поливали работающих из пулеметов, стремясь сорвать эти оборонительные работы. Часть этих лиц, – вывезенная далеко от города (например около Луги), в момент известной операции немцев под Гатчиной, очутилась в окружении, попала в плен и, очевидно, находится сейчас, где то в эмиграции.
2. Народное ополчение
Но самая большая трагедия была с так называемым «народным ополчением». Нельзя не сказать о нем, ибо этот политический блеф Сталина стоил народу сотен тысяч жизней, сотен тысяч напрасных жертв. Объявив начавшуюся войну – войной «отечественной», Кремль решил показать, что эта «отечественная» война ни чем не отличается от народной войны 1812 года, или борьбы с поляками в XVII веке, когда было создано знаменитое народное ополчение Минина и Пожарского. Необходимо было показать всему миру, что и в СССР весь народ как один поднялся на врага. Внешним выражением этого должна была явиться организация «народного ополчения».
Практическая абсурдность этой затеи заключалась в том, что принципы добровольной организации народного ополчения в XVII веке, при фактическом отсутствии, или крайней слабости в тот момент, регулярной армии, ничего общего не имели с нашим временем и являлись тогда, видимо, единственной возможностью организации вооруженных сил. Даже ополчение и партизанские отряды в войне 1812 года представляли собой, по существу, боевые единицы организовавшиеся из различных контингентов, – находившихся по тем или иным причинам вне армии. Это обстоятельство, совместно с ярко выраженным принципом добровольности, и составляло их характерную черту. Пусть читавшие «Войну и мир» Л. Н. Толстого вспомнят как, на каких началах и при каких условиях создавалось это народное движение.
Советское «народное ополчение» ничего общего не имело с действительно добровольным народным движением. Нелепость этой затеи проявилась в том, что ополчение состояло, главным образом, из контингентов уже и без того подлежащих мобилизации в армию в начале войны. Контингент, еще в тот момент не подлежащий призыву, находился в ополчении в подавляющем меньшинстве. В это время процесс мобилизации армии далеко еще не закончился, ибо мобилизационный аппарат военных комиссариатов и соответствующих военных учреждений не мог «переварить» того количества людей, которое подлежало призыву. Людей было более чем достаточно и никаких ополчений вообще не нужно было. Но политика требовала декорации добровольной народной борьбы с врагом. И жертвой этого было, так называемое «народное ополчение».
Инициатива создания «народного ополчения» была проявлена не снизу, т. е. она исходила не от народа, а была продиктована сверху. В связи с этим, была широко развернута пропагандная компания, ничем не отличающаяся от всяких иных массовых кампаний, к которым так привык советский человек. Всех, так или иначе, теоретически способных носить оружие, вызывали по месту работы в партийные или профсоюзные комитеты, где подвергали соответствующей «обработке» и предлагали записаться в ополчение. Колеблющимся в упор предлагали следующий несложный силлогизм: «если вы любите родину и преданы партии Ленина – Сталина, то вы, конечно, хотите защищать ее с оружием в руках. Если вы не хотите, то значит вы чуждый нам человек, а может быть и враг?…» Каждый знал, что мог практически означать отказ и не многие шли на него.
Были собраны сотни тысяч людей. Плохо вооруженные и почти не обученные, они, во имя необходимой правительству политической декорации, долженствующей свидетельствовать о морально-политическом единстве страны, были брошены в самое пекло войны. Большинство из них погибло, расстрелянное и раздавленное немецкими танками, много сдалось в плен, а остальные, в очень скором времени, были расформированы и распределены по регулярным частям красной армии. Блеф с «народным ополчением», стоивший сотни тысяч жизней, также бесславно провалился, как провалилось знаменитое «народное финское правительство», созданное во время войны с Финляндией.
3. Первый вызов в комиссариат
Числившийся в запасе красной армии, как специалист с использованием в военное время по профессии, я спокойно ожидал своей судьбы.
Скоро выяснилось, что Институт, в котором я работал, собирается эвакуироваться на Урал и директор предложил мне выехать вместе с Институтом. В этом направлении им были предприняты соответствующие шаги, поданы в военное ведомство списки людей и.т. д.
24 июля, мне, из конторы домового управления, принесли повестку о явке в районный военный комиссариат. В этот же день многие из друзей и знакомых получили аналогичные повестки.
25 июля я пришел в комиссариат. В нем была масса людей. Вызывали по фамилиям. Когда вызвали меня, я вошел в комнату и увидел, что в ней сидит молодой человек лет 25-ти, в полувоенной форме «а ля Сталин». Задав несколько незначительных вопросов о возрасте, роде занятий и т. д. и осведомившись нет ли у меня родственников заграницей, он написал на моей карточке – «подготовить для фронта». На мой вопрос, что это практически означает и на мои слова, что я сейчас уже забронирован за Институтом и собираюсь эвакуироваться с ним, он ответил, что это не его дело, «потом там разберутся», а он дает свое заключение для особой комиссии при городском военном комиссариате.
Получив от него особый пропуск для выхода из помещения военного комиссариата, я вышел на улицу.
Два слова о пропусках «на выход». Эта мера еще раз красноречиво свидетельствует о военном «энтузиазме» призывников, о котором так много писали советская печать. Когда вас вызывали в военный комиссариат то вы могли беспрепятственно войти в него. Но выйти вы могли только по пропуску, который вам выдавало лицо, беседовавшее с вами. Без пропуска часовой, стоящий у выхода, вас не пропустит. Это, нововведение военного времени было создано по тем простым причинам, что многие придя по вызову в комиссариат и установив на месте чем «пахнет» этот вызов, преспокойно сбегали. Зная, что районные комиссариаты набирают, согласно заданию, определенное количество людей, он являлись «потом», когда нужда в них в данный момент миновала, ссылаясь, что были в отъезде, работали на окопах и т. д., почему и не могли явиться в время. Иные даже высказывали свои сожаления, что не смогли в этот раз вовремя явиться «на призыв горячо любимой родины».
Некоторые исчезали вообще и, надо сказать, что их в этот период военной суматохи, особенно никто не искал. Находились ловкачи, которые вдруг потом выплывали где-нибудь в дальних сибирских городах на хороших местах, имея специальные брони, обеспечивающие их от случайностей призыва. В этом глубоком тылу они прекрасно чувствовали себя всю войну.
Будучи в то время недостаточно искушен в этих «тонкостях», проведя все лучшие годы жизни за научной работой и никогда не сталкиваясь с красной армией (за исключением общей для всех окончивших высшие учебные заведения – допризывной подготовки), я все же решил, после комиссариата, справиться в Институте и поговорить с его директором, имевшим крупный вес в правящих партийно-бюрократических кругах. Рассказав ему о моем вызове, я выразил полное недоумение по поводу того, что же мне делать и какие «профилактические» меры должны быть приняты мною. Директор сказал мне, что этот вызов – результат неразберихи, что я забронирован за Институтом и на этом основании имею право послать всех к «чертовой бабушке».
– Не тратьте времени зря на это дело – уверял он меня. – Я им покажу, где раки зимуют, если они попробуют вас тронуть Кто же на кафедре тогда останется? А от меня, видите ли, требуют, несмотря на военное время, нормальной подготовки кадров. Если получите еще повестку, то позвоните сразу ко мне, – сказал он, прощаясь со мной.
4. Снова в комиссариате
Прошло несколько дней. В три часа ночи, 3-го августа раздался звонок. Я открыл дверь. На пороге стоял дежурный дворник и неизвестный мне военный, который под расписку дал мне новую повестку, приглашавшую меня явиться в городской военный комиссариат в 9 час. утра. Повестки разносились ночью, чтобы наверняка застать людей дома.
Рано утром я позвонил по телефону директору Института; его жена любезно мне ответила, что он сегодня утром вылетел на аэроплане в Москву по специальному вызову из соответствующего министерства (тогда еще – народного комиссариата). Потерпев неудачу, я позднее позвонил его заместителю. Того не оказалось, ни дома, ни в Институте. Создалось «угрожающее» положение. Не пойти, по совету директора, я не мог, ибо меня представитель комиссариата застал дома и найти законный повод для неявки и оформить ее – уже не было времени.
Без официальной санкции Института и вмешательства дирекции, не идти было нельзя. Я избрал самый нормальный путь, который был бы наиболее естественен для всех людей, если они имеют дело тоже с нормальными людьми. Я решил пойти и объяснить создавшееся положение, полагая, что действия военных чиновников в СССР подчинены хотя бы до известной степени логике и здравому смыслу.
Но я ошибся. В военном комиссариате, как всегда, было много народа. Выяснить зачем меня вызвали мне не удалось. Сдав свою повестку, я стал ждать. Скоро меня позвали…
В большой залитой солнцем комнате, у письменного стола, сидела группа военных. На председательском месте, в центре, находился майор, с двумя орденами на груди, полученными им, как я узнал впоследствии, за финскую кампанию. Мне предложили сесть. Просмотрев мою учетную карточку, майор обратился ко мне:
– Товарищ Константинов, вы в армии до сих пор не служили. Вы числитесь у нас, как специалист, но сейчас мы вас использовать по специальности не можем. Нам нужны строевые командиры. Поэтому мы хотим вас послать на трехмесячные курсы командного состава, на которых вы переквалифицируетесь в строевого командира.
– И кем же я буду потом, – осведомился я.
– Командиром стрелкового взвода – коротко ответил он.
Я возмутился.
– Товарищ майор, неужели у нас так много квалифицированных ученых, что вы посылаете их командирами стрелковых взводов? Учтите, что моя специальность применима в армии. Специалистов по моей профессии и моей квалификации в Ленинграде всего три человека.
Недавно вы двух моих студентов, учившихся у меня, послали в армию работать по специальности, а меня посылаете «учиться» на командира взвода!
– Что же делать, – возразил майор – нам не нужны сейчас ученые, а нужны солдаты.
– Но ведь это весьма близорукая точка зрения!
– Вам не дано право оценивать действия военного командования, – вспылил майор.
– Товарищ майор, разрешите вопрос, – обратился к майору молодой капитан с интеллигентным лицом, сидевший на конце стола и с явным сочувствием ко мне наблюдавший эту сцену.
– Пожалуйста…
– Товарищ Константинов, – обратился ко мне капитан, – вам уже за 30 лет?…
– Да…
– Вы занимались когда либо спортом?…
– Очень мало и в ранней молодости…
– Каким именно?
– Водным спортом…
– И только?…
– Да…
– Товарищ майор, – обратился он к председателю, – я думаю, что едва ли здесь, что либо получится…
– Ничего справится – пробурчал майор.
– Товарищ майор, – снова заговорил я, – ведь я же забронирован за Институтом…
И в кратких словах я изложил ему суть дела.
– Все это может быть и так, – сказал майор, – но дело в том, что данная комиссия имеет право действовать самостоятельно, да и кроме того у меня нет сейчас на вас соответствующих бумаг. Они к нам не поступали. Через неделю вы должны явиться в школу и за эту неделю пусть ваш директор выяснит этот вопрос. Но вообще все должны идти сражаться! Отдайте ваш паспорт, вот вам удостоверение о мобилизации и направление в школу. Явитесь в нее 10 августа. На здоровье вы, конечно, не жалуетесь?…
Разговор был окончен.
Я вышел на улицу. Оставалась надежда, что в имевшийся семидневный срок эта нелепость будет исправлена. Но где то в глубине души росла уверенность непоправимости случившегося.