Проснулись они от оглушительного:
– Кар-р! Кар-р! Кар-р!
Крак аккуратно поднимал каждое утро экспедицию вместе с солнцем. Ребята ничего не имели бы против, если бы их живой будильник иногда и запаздывал на часок-другой. Но он отличался в этом отношении большой пунктуальностью. Он требовал свою порцию немедленно по пробуждении и орал до тех пор, пока его не удовлетворяли. Если ребята долго не просыпались, он подходил к Гришуку, садился ему на голову и кричал над ним самым неистовым образом.
– Вот взяли птичку божию! – сердился Федька.
Надо сказать, что Крак не удовлетворялся, если хлеб оставляли ему с вечера. Он до него не дотрагивался, требуя, чтобы хлеб спустили ему в раскрытый рот, как это делали в гнезде.
– Приучайся, братец, есть по-человечески, – ворчал Гришук, стоя с заспанным лицом около вороненка. – Что, я тебе мама, что ли?
Пока происходила кормежка, сон у ребят уже проходил. Хоть ругались, но вставали. Больше всех возмущался Федька.
– Две вещи ненавижу на свете, – сердито бормотал он утрами, – Ефимушку и Крака. Они отравляют мне существование.
– Хоть бы ты здесь помолчал, глупырь, – ласково ругался Гришук, спуская хлеб в рот питомца, заметно выросшего за эти дни. – А знаешь, – сказал он Андрею, – он уже начинает больно пощипывать. Рука покраснела. – Гришук показал покрасневшую кожу на том месте, где ущипнул Крак.
– Они быстро растут. К зиме Крак будет совсем взрослой птицей.
– Никогда в жизни так не спал, – зевал Гришук, посадив Крака и начиная одеваться.
– Я тоже, – признался Андрей.
– Знаешь, мы уже десять дней ноги ломаем по лесу. Надо бы здесь передышку сделать денька три.
– Согласен. Кстати поохотимся. Теперь пороху довольно. Сохатого бы, а? Охотничьего билета здесь требовать некому.
Спрятав часть груза под сено в стайке, они налегке направились к назначенному месту – скале над озером.
Скоро они услыхали близкий выстрел. Подумали, что Федька и Тошка, встревожившись их отсутствием и предположив, что они заблудились, сигнализируют им выстрелом.
Но после долгого промежутка раздались снова подряд два глухих выстрела. Очевидно, это не был сигнал.
– Бежим! – прошептал Андрей. – Мне кажется, они в опасности.
Ребята бежали что есть мочи. Но бежать было нелегко. Ноги то утопали во мху, то скользили по хвое, кустарник хлестал по лицу, цепляясь за платье. Хорошо, что груз и Крака они оставили в стайке.
К счастью, расстояние было не так велико.
– Андрюха! – задыхаясь, крикнул вполголоса Гришук. – Стой! Не шуми! Надо подкрасться.
Андрей кивнул головой. Стараясь не шуметь, начали подкрадываться. Они были почти у скалы, когда Андрей, шедший впереди, вдруг схватился за ружье. Гришук понял, что он что-то увидел, и сделал то же самое. Оба враз присели. В это мгновение до них донесся какой-то шум наподобие храпа.
Сердце у них замерло, когда, раздвинув кустарник, они всмотрелись.
Около громадной лиственницы стоял гигант-сохатый, тяжело дыша, с горевшими яростью глазами. Копытом он взрывал землю. Шум, похожий на храп, был его дыханием. Он бил ветвистыми рогами лиственницу, точно там спрятался его враг.
Враг у него, несомненно, был, потому что бок его и грудь были залиты кровью. Гришук нагнулся, чтобы спросить, кто же его ранил, но Андрей, бледный, прошептал:
– На ветках Федька!
– Смотри! – почти крикнул Гришук. – Он сейчас упадет прямо на рога.
Забыв осторожность, они вскочили на ноги. На шорох и голоса сохатый мгновенно обернул к ним кроваво-вспененную морду.
– Стреляй, не то погибли! – успел шепнуть Андрей, становясь на колено.
Гришук помнил только, как два выстрела грянули один за другим, и что-то огромное, хрипящее, черно-бурое вскинулось шагах в десяти перед ними и рухнуло на землю.
Дрожа от волнения, они встали. Почти у самых ног их лежало огромное животное, дергаясь в предсмертных конвульсиях.
Промедли они минуту, или попади пуля не так удачно, они нашли бы смерть под этими страшными рогами и копытами, которыми лось еще судорожно бороздил землю.
Андрей выстрелом положил конец его мученьям. Первой мыслью их было кинуться к Федьке. Несчастный свалился на землю и находился в обмороке.
А Тошка?
Тошки нигде не было.