Ян позвал его в комнату, чтобы рассмотреть кровоподтеки и царапины. Мальчик прошел в столовую, нимало не смущаясь своих лохмотьев.
На вид он был лет двенадцати, черноволосый, черноглазый и скуластый. Лицо типичное для северной части Урала, где в иных деревнях население – смесь русских с вогулами. Смышленая веснушчатая физиономия его, дышавшая удалью и озорством, оказалась в исправности, только сильно была поцарапана. Правда, еще был разбит нос и красовался здоровенный синяк около глаза, и кровью намокли волосы.
– Надо бы его сначала вымыть да постричь волосы, – поморщился Ян.
«Немец» выразительно посмотрел на деда и на ребят, и они поняли его безмолвную мысль. Дед подозвал невестку к себе. Пошептавшись между собой, они стали перебирать сундук, вытаскивая разное белье.
Беспризорник, сидя на стуле, испуганными глазами, как пойманный мышонок, следил за их приготовлениями.
– Как тебя зовут? – спросил Ян.
– Зовут зовуткой, величают уткой, – бойко ответил он. – Ну, я пошел.
Как раз в это время дед приблизился к нему.
– Нет, погоди, зовутка. Идем-ка со мной, – сказал старик, весело щелкая ножницами над его космами. – Да не бойся! Чего ты! Ох, и грязен же ты! Рыло-то моешь когда? Хоть по праздникам?
– Как же, – усмехнулся беспризорник, – завсе мою. Только черного кобеля не вымоешь добела.
– И грязен же!.. И дух от тебя... Ну, идем в паликмахерскую...
Мальчишка беспрекословно последовал за ним на кухню и расстался со своими вихрами. Потом, не дав ему опомниться, его повели в баню. Он молча, несколько удрученный неожиданным оборотом событий, вымылся. Ему дали одеться во все чистое, а кучу его грязных лохмотьев и опорки тут же бросили в затопленную печь. Мальчик сразу повеселел.
– Важнецко! Лопотина кака! – повторял он, оглядывая себя. – Чисто буржуй.
Ребята, довольные, смеялись и оставили его, чтобы накормить. Мать Тошки наварила пельменей.
Он ел так много, что Ян не на шутку испугался.
– Ничо, – едва выговорил мальчик туго набитым ртом. – Я страсть отощал. За мной много недоеденных кусков осталось. Давно так не жирал.
– Прахтикованный паренек, – одобрительно погладил его дед по голове. – Из чьих же ты будешь?
– Дальни. Никито-Ивдельски. Из вогульской деревни. Отец на приисках робит. И я робил... Да пьяный больно лютует, я и утек...
– А как тебя зовут, приисковая косточка?
– Пимкой.
– А в городе здесь ты что делал? – спросил Ян.
– Четырехглазый, а не видишь, – усмехнулся Пимка. – Известно, беспризорничаю. Когда – газеты продаю.
– Ох, горе лыковое! – вздохнул дед. – Жаль мне тебя, парень, вот как жаль. Много вашего брата, безотцовщины, таскается... Пропадешь.
Пимка молча сопел, уписывая молоко с хлебом, и довольно оглядывал свою новую чистую одежду.
– Не, – вдруг после долгого молчания сказал он. – Не пропаду.
– Почему? – удивились ребята.
– Я – смекалистый.
Окончив еду и рыгнув, «смекалистый» утерся и подробно и обстоятельно начал расспрашивать, куда и зачем едут ребята с «немцем», о чем он уже слышал в городе разговоры. Больше всего он заинтересовался тем, что ворона также брали в экспедицию.
Наконец, Ян сказал:
– Ну, Пимка, пойдем. Хозяевам пора спать.
Беспризорник по-приятельски простился со всеми. В дверях он хотел что-то добавить, но замялся.
– Где же ты ночуешь? – крикнул заметивший его движение Тошка.
– В каменоломнях... Пещеры там излажены... У нас весело. Народу – целый табун...
– Ох, грех тяжкий! – вздохнул дед, когда Пимка пошел. – Много их, этаких-то, по тюрьмам сидит, горя лыкового!
– Дед, оставим его ночевать, – предложил вдруг Тошка.
В глазах невестки дед прочел утвердительный ответ.
– Вот что, парень, – вернул дед Пимку, – оставайся-ка ты у нас ночевать. А там увидим.
Узнав, что мальчик любит животных, его на другой день приставили смотреть за Тошкиным зверинцем. И Хорьковым удобно, и Пимке удовольствие. И не даром хлеб ест.
Так Пимка и поселился у Хорьковых.
А потом ему уже не стоило труда выпроситься в экспедицию под предлогом, что он дойдет с ними только до Никито-Ивделя к отцу, работавшему на приисках.