Драма. Издательство «Оры». С.-Петербург. 1907
«Тайга»! Прежде всего, — что такое тайга? Читатель, даже не бывавший в Сибири, знает, что тайгою называют по местному лес, а так как в Сибири леса преимущественно лиственничные, то значит тайга есть сибирский лиственничный лес. Дело как будто просто, для г. Георгия Чулкова даже слишком просто. Поэтому, при «переоценке» ясных понятий с декадентской точки зрения, он считает нужным дать тайге свои собственные «новые определения». В его драме некто Юрий, недавний житель «тайги», спрашивает у доктора, живущего «в тайге» 13 лет: «Скажите, доктор, что собственно значит слово тайга? Этот густой лес, что раскинулся вокруг?» И доктор отвечает: — «Нет, тайгой называется и лес, и земля вместе». Юрий (полагаю, с недоумением): «И лес, и земля вместе?» Доктор: «Да; и лес, и земля, и притом в их священной пустынности».
Мало вразумительно и едва ли правильно, но кто докажет, что правильность и вразумительность — нужны для всяких определений? Ведь вот и слово металл дает понятие, как будто довольно ясное. Но в этом простом виде оно совсем не интересно. А скажите его особенным образом, да еще прибавьте к нему «жупел», — и замоскворецкие купчихи, по свидетельству Островского, — станут впадать в истерику. Это значит, что к простому понятию прибавлено «настроение», столь интенсивное, что для нервных замоскворецких дам оно становится даже нестерпимым… По-видимому, и тайга дает г. Чулкову «настроение» лишь тогда, когда она является не тем, что она есть в действительности, а только с прибавлением к ней «земли в священной пустынности» и разных небывалых жупелов. По счастливой случайности, это маловразумительное определение мы можем дополнить еще некоторыми чертами, заимствованными у того же автора. Одновременно с «драмой» г. Чулкова мы прочитали его поэтическое произведение, напечатанное в газете «Товарищ» (№ 249) и озаглавленное «В тайге». Из него мы узнаем, что г. Чулков «сквозь чащу-дрему тайги вечерней с неверным сердцем бродил во сне»… Во время этой интересной прогулки по «таежному, нежному и страшному пути», «хранимый словом напевно-ярым», поэт сделал несколько открытий, даже, можно сказать, откровений, чрезвычайно интересных не только для географов, но и для исконных сибиряков, всю жизнь проводящих в тайге. А именно, он узнал, что
…там в глубинах, забытых богом,
Где клект орлиный заглох в глуши,
И зверь сердитый с могучим рогом
Мох черный топчет в лесной тиши…
…Там лебедь белый в седом тумане
Поет о смерти, зовет, зовет,
И я несмело, во сне-обмане
Пою, как лебедь, зеркальность вод…
Если оставить в стороне самого поэта, который, очевидно, составляет в тайге явление совершенно исключительное и случайное — вероятно, даже никогда небывалое, — то все же окажется, что в той тайге, которую «познал» г. Чулков в своем видении, водятся, во-первых, носороги, во-вторых, зимой на озерах сохраняется «зеркальность вод» и, в-третьих, на этой зеркальности поют лебеди…
В этой-то интересной тайге происходит некое таинственное «действо» между проживающими там людьми, столь же экзотического происхождения, как таежные носороги и лебеди. Это, во-первых, Юрий, личность без определенной физиономии, к коему приезжает невеста («сестра Любовь»). Она, конечно, не просто приезжает, а таинственно следует к жениху, и все чувствуют задолго ее приближение (точь-в-точь, как «Intruse» Метерлинка). Волосы у ней «темно-червонного» цвета. Ничем больше не замечательна. Впрочем, делает вид, что знает о «тайге» какой-то секрет. На вопрос, что именно, — отвечает: «Она сгорит на солнце вместе с землей». Должно быть читала популярные статейки по космографии и геологии. Затем — доктор. Он материалист, играет на скрипке, причем во время игры держится в самом темном углу (точь-в-точь как «Некто в сером» у Леонида Андреева). Кроме того, он шаманит с якутами. Как мыслитель и врач занят вопросом: следует ли уничтожать лихорадку. Вывод — не следует: «сейчас лихорадка серая и скучная, ее нужно сделать золотой. Пусть она соперничает с солнцем» (стр. 33). Влюбчив. Когда к Юрию приезжает его невеста, — доктор сразу как будто слегка обалдевает и ни с того, ни с сего обращается к ней с заявлением: «Ваши волосы, как осенние листья. Или нет… нет! Как волокнистые червленые облака»… Женат на якутке Сулус, но готов, по-видимому, предпочесть ей «сестру Любовь», тем более, что Юрий, насколько можно догадываться по намекам автора, в свою очередь начинает безнадежно влюбляться… в «тайгу». В конце концов доктор застреливает свою жену-якутку, по причинам необъяснимым и таинственным. Положим, автор намекает как будто, что ему-то, г. Георгию Чулкову, причины сего преступления небезызвестны. Виновна, дескать, в подстрекательстве на женоубийство никто иной, как… опять-таки «Тайга», которая к тому же «сама женщина, быть может, даже она единственная настоящая женщина» (стр. 20). Смутно намечается следующая уголовная гипотеза: «Тайга» влюбилась в доктора и потребовала убийства соперницы, очевидно, еще не зная, что почтенный эскулап заглядывается уже на «червленые волосы» сестры Любови и начинает проделывать перед ней разные декадентские штучки, вроде игры на скрипице «в самом темном углу»…
Едва ли, однако, какой бы то ни было суд, даже военно-полевой, — придал бы значение этим изветам г. Георгия Чулкова. «Помилуйте, — сказал бы наверное защитник невинно обвиняемой Тайги, — разве можно верить наблюдениям господ декадентов вообще, а г. Георгия Чулкова в частности? Какой г. Чулков свидетель, — об этом вы можете судить хотя бы из газеты „Товарищ“, в коей он всенародно утверждает, будто, бывая в гостях у „единственной настоящей женщины“ Тайги, встречал у нее носорогов (или единорогов?) и лебедей „поющих на зеркальности вод“, притом еще зимою, когда воды, как известно, замерзают?! Вы скажете, что все эти несообразности он мог видеть во сне. Но тогда, господа судьи, — можно ли полагаться на слово человека, который не только видит ни с чем несообразные сны, но и оглашает их во всеобщее сведение посредством печати? Не очевидно ли вам, что г. Чулков никогда у г-жи Тайги не бывал и что его показания об ее причастности к этому делу так же облыжны, как показания о носорогах и лебедях. Ни в какого доктора она не влюблялась (да едва ли и существуют такие доктора), а значит — не было причины к подстрекательству на убийство почтенной докторши. И если есть здесь какое бы то ни было преступление, то разве — издевательство над здравым смыслом бедного читателя».
На странице 30-й «драмы» есть небольшой диалог, который представляется как бы символическим и характерным. Юрий спрашивает у своей невесты «сестры Любови»: «Ведь ты ехала одна?» Сестра Любовь отвечает: «Да, я и тайга». Выходит как будто, что и тайга г-на Георгия Чулкова тоже ехала… Еще черта для характеристики тайги.