СВИСТУНИШКА

Живёт у меня зверёк. Маленький, на белочку похож. Мордочка зубастая, хвостик пушистый, шёрстка жёлтая, только на спине чёрные полоски.

Живёт у меня с неделю, а ведёт себя, как хозяин. Таскает крупу из пакетов, мешок с овсом прогрыз, связку сухих грибов перетаскал с полки под кровать.

Начнёт носиться по комнате, шумит, как большой. Швырк — промчится по стене. Прыг на полку, с полки — на стол, со стола — на пол, с пола — на кровать, к окну.

У соседей все окна настежь. А у меня и двери на запоре: боюсь, — убежит. А может быть, я его зря стерегу? Пускай бежит себе в лес.

Сердит я на него. Маленький зверушка, а меня вот какого-большого напугал в лесу. За это я его и поймал.

Поймал его очень интересно.

Иду в лесу по дороге. Всё тихо, слышно только, как на сухой хвойный ковёр мягко падёт шишка или сучок под ногой хрустнет, да увидишь, как с сосны бабочкой порхнёт золотистая чешуйка.

Иду и насвистываю тихонько. Слышу, справа кто-то мне подсвистывает.

Обернулся я направо, а свистит уже слева. Я налево, а свистит справа. Верчусь, смотрю на деревья, между деревьями, вверх, вниз — никого. Что такое? Видно, кто-то со мной шутит.

Отошёл я немного, опять посвистел, — откликается совсем близко. Должно быть, мальчики где-нибудь прячутся да передразнивают меня.

Каждое дерево начал оглядывать, приседаю, гляжу туда, сюда. А с другой стороны; «Фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Рассердился я, швырнул сучком в деревья и пошёл дальше.

Иду тихо, всматриваюсь по сторонам — листок не шелохнет. Нет и нет свистуна. А мне вот как его накрыть хочется.

Остановился я, посвистел. И тут вдруг рядом, совсем близко: «фий-ю, фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Смотрю — на сосне сучок пошевелился. Да нет, не сучок это, а маленький зверёк. Я ему — «фий-ю», и он мне — «фий-ю», поздоровались, значит.

«Ну, — думаю, — сейчас я тебя проучу».

Хотел схватиться за ружьё, а ружьё-то дома оставил. Что же мне теперь делать? Подумал, да тут же и вспомнил. Ведь это бурундук. А старые охотники мне рассказывали, что бурундуков и без ружья добывают.

А ну-ка и я попробую.

Сел под сосну, ноги вытянул, руки на них положил и посвистывать начал.

Не откликается. Я ещё. Слышу, — откликнулся, только далеко.

Смотрю то на руки, то по сторонам. Вдруг пап меня з;( плечо кто-то. Вскочил я — шапка с головы слетела. Кто это? Никого.

Бурундук, наверное, на меня прыгнул и ускакал.

Сел я снова, и опять: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Вот уж он и здесь. Сидит недалеко от меня и мордочкой по воздуху водит.

«Ага, — думаю, — дело идёт». Маню ещё.

Он подбежал, через ногу мою — скок. Сижу не шелохнусь, как пенёк в землю врос, глазом моргнуть боюсь. Он мне на голову прыг. Чуть было я не вскочил, да удержался. Терпеть надо.

С головы он на плечо соскользнул, по руке пробежал — коготками тронул. Терплю. Сел свистунишка мне на сапог. Ну, ну… ещё поближе.

«Хватай», — говорю я себе. А он спустился на землю; шишку увидел.

«Эх, -думаю, — прозевал!»

«Фий-ю, фий-ю, фий-ю», — зову зверька.

Он ко мне на коленку — фий-ю, а я его цап — и готово.

Задрыгал бурундучишка ножками, коготки выпустил, зубки оскалил. Да где уж ему со мной сладить! Крепко держу в руке тёплое тельце.

Так и принёс его домой.

Теперь мы с ним вместе живём.

Сердится он на меня, а я — на него.

Ну, да поладим — весной выпущу.

КОЧКИ

Мой дом у горы.

Солнышко всегда из-за горы встаёт.

Вышел я из дому утром. Солнышко еще не греет. Не холодно. Совсем не холодно, а дрожь пробирает. Это, наверное, потому, что над лугами туман.

Трава от росы тяжёлая, блестящая. Липнут мокрые травинки к моим сапогам.

Тихо. Еще петухи не кричат. Наверное, все букашки и птицы спят. И звери, наверное, спят.

А мне охота пуще неволи. Меня никто не гонит. Сам иду.

Утром хорошо.

Из-за реки слабенький ветерок подул.

Маленький, тихонький ветришко, а лес разбудил.

Залепетали берёзки, зашумели. Стали свои зелёные рубашонки сушить. Повёртывают каждый листочек налево, направо. А осины сильнее шумят. Они всегда больше всех шумят. Вертят свои листочки и так, и сяк. Дрожат осиновые листочки, боятся оторваться.

Вдруг стайка уток воздух прорезала.

Вскинул я голову, схватился за ружьё, да уж поздно. Скрылись они где-то за лесом. Пустился я искать место, где они сели. Забрёл в болото.

Брожу по мокрым кочкам/

Встанешь на кочку, — она гнётся.

Хочешь не хочешь — прыгай на другую.

Не прыгнешь, — упадёшь в тину.

Прыгаю, руками машу, как крыльями, а ружьё по спине колотит — стук, стук, стук.

Уф! Выскочил я, наконец, из болота.

Сквозь деревья белую полоску вижу — река!

Иду за деревья, а это не река — озеро.

Уткам озеро, как дом.

У озера кудрявые кусты и трава высокая.

На воде утки сидят.

Скинул я ружьё с плеч, курок взвёл. Обошёл кусты и хотел на прицел взять.

Слышу: «ш-ш-ш-и» по воде. Что-то от берега отплыло.

Замер я на месте. Стою не шелохнусь. Взглянул вниз, — зарябила вода, а ничего не видно. Может, зверь какой притаился в воде?

Я ещё чуть приподнял ружьё, — «ш-ш-ш-и-и». Как метлой по воде стегнуло. Плывут в воде, как будто какие-то чёрные кочки.

Не вытерпел я — бахнул по ним вдогонку. По воде муть пошла. Помахал ружьём ещё; не шишикает больше. Прошла муть.

Вошёл в воду; вижу рыба лежит.

Вынул я из воды рыбу. А это карась. Спина у него жирная, чёрная.

Тут я и разгадал, что это стайка карасей была. Караси свои чёрные спины на солнышке грели. Сами в воде, а спины чуть над водой. Потому они и похожи были на чёрные кочки.

А утки? Утки давно улетели.

Ну, и пускай их. Я теперь карасёвое озеро знаю.

Приду сюда карасей ловить. Обязательно приду.

КАРАСЕНОК

Карасей на удочку редко ловят.

А я вытащил из озера золотистого, с красными пёрышками.

Прыгает он в траве, ускакать норовит.

Я шапкой хлоп — и накрыл у самой воды. Ну и прыгун! Чуть не ушёл.

Бросил я его в ведро с водой, травкой прикрыл — и домой.

Иду по улице, а из ведра брызги летят.

Сенька, соседский мальчишка, увидел и спрашивает:

— Что это, у вас, дяденька, в ведре кипит?

— А посмотри, — говорю.

Сенька взглянул: скользит рыбёшка, хвостом хлещет, траву в ведре колесом вертит.

— Карасик. Хороший какой!

Загорелись глаза у Сеньки. За ведро держится, на меня смотрит.

— Дяденька, отдайте мне его!

— Бери, а ведро принесёшь.

Умчался Сенька с ведром домой. Поставил рядом с большой бочкой бочку поменьше. Натаскал в неё воды и пустил туда карасёнка.

Как пошёл он там ходить: то по кругу, то бочком, то вниз, то вверх. Это ж не в ведре — просторно.

Стал карасишка у Сеньки жить.

Днём резвится, на всех водой брызгает. А к вечеру притихнет, спит, наверное.

Как-то на неделе зашёл я вечером к Сеньке в дом.

Мать Сеньки, Марья Петровна, засуетилась, побежала с чайником в кухню, чай кипятить.

А в кухне вдруг свет погас.

— Батюшки! — кричит Марья Петровна. — Темь какая, — ковшика не найду.

Зачерпнула она чайником воды и на плиту поставила.

Только вернулась, села и слышит — на чайнике крышка — дрень-брень — запрыгала.

— Вот чудеса!-дивится хозяйка. — Только поставила, а уж кипит.

Пошла она на кухню, вернулась без чайника.

— Так и знала, — говорит, — померещилось.

А крышка на чайнике опять: «дрень-брень, дрень-брень» — тихо так, а слышно.

— Что за фокусы такие?

Зажгли мы свечу — ив кухню.

А Сенька к бочке подскочил да как заорёт:

— Снимайте чайник, снимайте скорее!

Снял я тёплый чайник с плиты.

Сенька его хвать — и над бочкой опрокинул. «Плюх» — что-то в воду шлёпнулось.

— Карасёнок.

— Ну и ну! — покачала головой Марья Петровна. — Как же это я бочки перепутала? Чуть уху вместо чаю не сварила.

Поднесла она свечу к бочке.

А карасёнок — фырр.

И пошёл, пошёл ходить по воде: то по кругу, то вверх, то вниз. Шумит, бурлит, как ни в чём не бывало.

Вот, мол, я каков, карасишка: с плиты ушёл!

БЕЛОЧКА — ПОГОРЕЛОЧКА

Утром на улице прохожие морщили носы, нюхали воздух и, не прикрывая глаза, смотрели на тусклое солнце. Весь город окутала сизая пелена дыма. Пахло горящим костром и горелыми шишками. Где-то за городом, в тайге горел лес.

Шурик и Миша стояли у ворот. Они никогда не видели лесного пожара. Но каждый из них по-своему толковал об этом страшном бедствии:

— Кругом большой огонь. Пламя пожирает одно дерево за другим. Деревья трещат, шумят. Из них сочится сок; горят они и плачут. Везде дым, дым, дым.

— Птицы кружатся, кричат.

— Звери бегут и покидают свои норы.

— Волки воют, зубами со злости скрипят.

— Лиса мечется туда, сюда, хвостом машет. Искры летят.

— Медведь рычит — «у-уу-у-уу». Ходит, наверное, на задних лапах, ломает всё кругом, пеньки выворачивает из земли. Силища-то у него во какая!

— А сколько, наверное, народу пожар тушат!

— Нет, — говорит Миша, — народа много не надо. Лес теперь тушат машинами да самолётами.

— Ну да?

— Вот тебе и да. Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

— А вот оттуда. Будешь в третьем классе учиться, — всё будешь знать. Эх, сейчас бы на пожар побежать, — а? . .

В это время мимо с земли метнулся какой-то рыжий клубок. Мальчики посмотрели вверх, да так и ахнули.

На воротах, суетливо поводя мордочкой, сидела белка.

Самая настоящая белка, с пушистым тёмным хвостом и чёрными кисточками на ушах. Должно быть, из тайги прибежала в город.

Белочка — прыг, прыг во двор на дерево. Ребята за ней. И начали её ловить. Миша забрался на дерево. Хотел её шапкой накрыть. Да не так это просто.

Только он шапку поднёс, а белка — скок — на ветку повыше.

Миша лезет дальше.

А белка ещё выше,

Долез он до самой макушки.

А она уже на другом дереве хвостом крутит, мальчишек дразнит.

«Ну, постой, — думают ребята, — мы тебя возьмём. Мы хитрее тебя».

И правда.

Слыхали они, как охотники зайцев ловят. Делают петлю из проволоки и ставят её на заячью тропинку. Заяц побежит по тропинке и попадается в петлю. Хитро.

А белка по тропинке не бегает. И мальчики еще хитрее придумали. Они привязали к длинному удилищу проволочную петельку. И Миша полез на дерево. Упругая круглая петля поднимается всё выше и выше. Уже поднялась до зверька. Вот она около самой мордочки белки. Ещё чуть-чуть.

Рраз! Готово. Попалась.

Завизжал, завертелся зверёк на проволочке и свалился вместе с удилищем на землю.

Миша соскользнул за ней вниз.

Тут ребята накрыли её шапкой, освободили от петли и помчались с пленницей домой. А домой прибежали — задумались: что им делать с белочкой? Не держать же её всё время в шапке. В шапке темно, душно, тесно.

И посадили они её сначала в мешок. А потом нашли небольшой ящик и сколотили для неё клетку.

Мечется белочка в клетке.

Ей ребята и орехов дали и банку с водой поставили и даже шишку кедровую положили.

А она ничего не ест и не пьёт, только грызёт деревянную решётку.

Может быть, она злится на то, что её поймали? А может быть, её огонь обжёг?

Смотрят ребята на белочку, следят за ней.

— Ба. На одной лапке пятнышко. Что такое?

Надо скорее посмотреть.

Хотел было Миша просунуть в клетку руку. А белочка прижалась в угол, насторожилась, ушками поводит, зубки показывает.

Конечно, белка зверь небольшой, а всё-таки — зверь. Страшновато.

Миша надел рукавицы, нацелился и хвать зверушку из клетки. Чувствует он через толстую рукавицу, как часто стучит сердечко испуганного зверька.

Белочка машет пушистым хвостиком, дрыгает лапками.

А лапки у ней маленькие, шёрстка на них гладенькая, на каждой лапке пять пальчиков, а на каждом пальчике острый коготок.

На одной лапке, повыше пальчиков, маленькая ранка, а шёрстка вокруг, как остриженная.

— Ну, так и есть — ожог.

Обожглась белочка на пожаре, и гнездо у ней, наверное, сгорело.

Жалко белочку-погорелочку.

— Скорей за лекарством.

Шурик мчится в другую комнату и несётся обратно с полными руками пузырьков, баночек и бинтов.

— Скорее, скорее! — торопит его Миша. — Мажь вон из той банки.

Шурик суёт палец в баночку с белой мазью, мигает глазами и с опаской смотрит то на палец, то на белочку.

— Это хорошая мазь? — спрашивает он.

— Эх ты! Да неужели ты не знаешь? — возмущается Миша. — Это же цинковая мазь. На нашей улице все мальчишки этой мазью мажут свои ссадины, . . Мажь скорее!

— А у нас вазелином, — говорит Шурик и осторожно прикасается к лапке погорелочки.

Белочка вздрагивает и старается вырваться из рук Миши.

— Да завязывай, завязывай.

Шурик бинтует больную ножку. Слышно, как он пыхтит.

— Готово.

Миша впустил погорел очку обратно в клетку.

Белочка в клетке притихла, потом подёргала лапкой, пощипала повязку и ну бегать.

Ребята облегчённо вздыхают.

— А мы завтра тоже будем её лечить? — спрашивает Шурик.

— А то как же! Каждый день будем.

— Ну и хорошо. Я люблю лечить.

— Только скажи всем вашим ребятам, что цинковой мазыо лечить болячки лучше всего. Здорово помогает. Вот увидишь, и погорелке поможет сразу.

И каждый день они перевязывают погорелочке больную лапку.

Пожар в лесу давно уже потух.

Зверушки себе новые норы устроили.

А рыжая белочка-погорелочка всё сидит и сидит в клетке.

Хочется ей убежать в глухой лес — в тайгу.

Каждый день грызёт деревянные планки у клетки, торопится, — вот-вот ускользнёт в дверку.

Но ребята каждый день чинят клетку: прибивают новые планочки,

— Успеешь, — говорят они ей, — вот залечим лапку, тогда сами тебя выпустим.

Как-то утром ножка у белочки оказалась развязанной. Наверное, она у ней зажила, белочка повязку сама и сбросила.

Смотрят ребята и радуются: нет у белочки болячки. Ножка зажила. Значит, пришла пора погорелочку выпускать на волю.

Жалко ребятам с ней расставаться, да что поделаешь? Они же сами обещали, что выпустят.

Белочку посадили в мешок и отнесли в сосновую рощу.

Там её и выпустили.

Она сначала бегала по земле, пряталась за деревьями. Потом вернулась к ребятам. Пробежала вокруг них — простилась, стремглав вбежала по сосне на самую макушку и скрылась в густых ветвях.

Ребята помахали ей рукой. Прощай, белочка Погорелочка!

МЕДВЕДЬ

Наша деревня в лесу. Её без дороги скоро не найдёшь.

Кругом лес, горы да озёра. Лес у нас густой — тайга настоящая. Озёра заросшие, неподступные. Трава высокая — человек спрячется. Под травой валежник трескучий, а под валежником пеньки да ямы.

В наших лесах волков не водилось. Зато медведей было много. Рассказывали, что в большие туманы они в деревню приходили. Я сам следы медвежьи видел.

Пошли мы с дедушкой на охоту. Только пошли не за медведями, а за утками.

Дедушка — охотник меткий. Он в птицу на лету стреляет, как ложкой в рот попадает. А я всё примеряю да прицеливаюсь.

Утка на озере сидит.

Дед меня учит:

— Встань вот так, держи ружьё этак. Взял на мушку — пали.

Сделал я так и этак — бух. Утка на утёк. А дед — бах её влёт — и готова.

Так бродим мы с ним — старый да малый — и забрели в самую глушь таёжную.

По берегам озёра, горы. На горах леса густые стеной стоят. Вдалеке, у горы, на озере утки сели.

Дед говорит — «далеко», сел на бугорок и ждёт других. А мне не терпится.

— Дедушка, — говорю я, — ты стереги уток тут, а я на гору пойду проберусь. Хорошо буду целиться в них, обязательно попаду.

— Иди, — смеётся дедушка, — только зря не пали, не торопись. — И дал он мне своё ружьё, а моё оставил себе.

Взял я дедушкино ружьё. Оно очень хорошее. Из него можно сразу два заряда выпалить. Ушёл я.

Лес на горе тёмный, лохматый. Травища по плечи, высокая. Кто её знает, что там в траве-то — куча сухих веток, трухлявое дерево, яма, а может быть, медвежья берлога? Не скажу, — страшно, а так, страшновато стало.

Медведь днём не нападает.

А может быть, нападает? Не знаю. Жалко, у дедушки не спросил.

Вдруг запуталась нога во что-то. Ух, как холодной водой меня облили!

Вот бугорок. По бугорку пройти лучше, чем по этой травище. Вступил на бугорок. А бугорок затрещал, и я провалился в яму. Выскочить бы скорее, а ноги-то, как клещами, зажало. Насилу выскочил.

Нет, уж лучше пойду по траве.

На пути дерево лежит большое. По дереву пройти — ноги не завязнут. Хорошо, очень хорошо звенит под ногами сухое дерево. Трах! Жёлтая пыль летит вверх, а я с обломками трухи — вниз, в глубокую яму. Наверное, берлога. Скорее наверх! Ружьё зацепилось. Сердце стучит. Сучки трещат.

Ох! — выбрался.

Вот бы на медведя упал!

С той стороны, откуда я пришёл, что-то шумело, трещало и приближалось.

«Медведь? Бежать надо», — подумал я.

А кто его знает, как медведь по лесу бегает? Не спросил я у дедушки. Сразу, наверное, догонит?

Залезать на дерево? Да знаю, что медведь хорошо лазает. Выстрелить? Да шкуру медведя дробью утиной не пробьёшь. А треск всё ближе и ближе.

Руки мои трясутся. Ружьё в руках прыгает. Холодные капельки по лицу катятся.

Выстрелить. .. Выстрелить, ., Он испугается. Два заряда пущу. Остановится, а я убегу.

Вот, вот. Что-то рыжее махало, ломало и приближалось.

Пускай, пускай ближе подойдёт, тогда выстрелю.

Чик-чик — оба курка наготове. Крепче ружьё к плечу. Ну, пора. Нет, надо ближе подпустить. В морду ему прямо, в глаза! Пусть только морду поднимет.

Смотрю. . . — дедушка!

Ах! Руки мои ослабли. Ружьё повисло. Всё передо мной закружилось, и я повалился на траву.

Я открыл глаза. Дедушка стоял около меня.

— Ты что, пострел, прячешься? — погрозил он мне пальцем.

Я встал. У меня текли слёзы.

— Дедушка, миленький, — бросился я к нему, — прости, дедушка!

Видит он, что у меня руки трясутся. Замигал, посмотрел на меня строго, а потом ласково. Сел и меня к себе на колени посадил.

— Ну, что с тобой, парень?

Я успокоился и рассказал ему, как медведя боялся и как в него, в дедушку, целился.

Дедушка смеётся. «Вижу, — говорит, — ты горяч» amp;apos;.

Взял у меня ружьё, поднёс его к моему носу и спрашивает:

— Ну, что?

Я только рот открыл, а сказать нечего. Ружьё-то у меня было не заряжено.

— Только, — говорит, — потому я за тобой следом и пошёл, что ружьё тебе не зарядил, захотел посмотреть, как ты один с ружьём управляешься. А то бы не пошёл.

Мне стало сразу легко и весело,

И пошли мы — старый да малый — дальше за утками.

ОХОТНИКИ

Кому из мальчишек не хочется быть охотником, иметь ружьё и ходить с ним в лес за дичью?

Каждый с удовольствием прошёлся бы по улице с ружьём за спиной и парой уток за поясом.

Наш дядя Саша, Александр Иванович Лебёдкин, уехал на большую стройку работать. Уехал и подарил нам своё ружьё, двуствольное — дробовое.

С этих пор мы стали считать себя охотниками и вскоре отправились на охоту.

Вот как-то идём по лесу. Тихо. Ружьё наготове держим. Вдруг — фырррк — из-под ног серый дрозд.

Серёжка — бах. Да так сразу, что мы оба напугались. Конечно, так испугаешься, когда всё тихо, тихо, а потом — фырр… бах.

Без ружья — что? Иди себе и ничего не думай. А вот с ружьём, — тут надо всё высматривать да прислушиваться, — нет ли зверя какого или птицы.

И поняли мы, что ходить по лесу с ружьём гораздо труднее, чем без ружья.

Уж лучше за город идти на речку, за утками.

Пришли мы на речку. Ветерок воду рябит — жёлтые кувшинки умывает. Ива старая низко склонилась и мочит седую листву.

У речки дорога, а у дороги тальник да берёзы корявые. На речке к нам по течению плывёт чирок. Это утка, только маленькая. Чирки большими не бывают.

Чирок увидел нас и нырнул под воду, А потом вынырнул совсем в другом месте. Только прицелился Сергей, а он — под воду. Не угадаешь, где он покажется. Ходим, ходим за ним. Зашли за кусты. За кустами нас не видно.

— Сейчас, — говорит Сергей, — я в него с колена буду палить.

Ну и начал.

Я патроны подаю. А он — бах, бах, бах.. .

Чирок уже, видно, не боится нас. Сидит у другого берега и на одном месте потихонечку ныряет.

Рассердился я на чирка и на Серёжку тоже.

— А ну, — говорю, — дай я попробую.

— Чего, — говорит, — пробовать? Промажешь.

А всё-таки дал. Выпалил я два раза.

— Ну что, — шепчет Серёжка, — успокоился?

— Нет, — говорю, — ещё лёжа буду стрелять.

Растянулся на траве. Бббах — прямо у самого чирка дробью ударило. А он всё полощется на одном месте.

На дорогу пастух колхозный вышел. Посмотрел он на нас, почесал затылок и спрашивает:

— Что, никак не поддаётся?

— Никак, — говорим, — дяденька.

— И не собьёте. Он крепкий, берёзовый.

— Кто берёзовый? — удивились мы.

— Да сучок. Весной пни корчевали, так вот кто-то и бросил этот самый пенёк в воду. Ну-ка палите ещё, я посмотрю, кто из вас метче.

Теперь и мы видели ясно, что стреляли из-за кустов не в чирка, а в толстый чёрный сучок. Он то всплывал, то опять нырял в водовороте.

— Ну, что стоишь, как пень? — подтолкнул меня брат. — Пойдём.

И мы молча направились домой, думая о том, что нам никогда не стать настоящими охотниками. Серёжка быстро зашагал по обочине, а я бежал по дороге, взбивая босыми ногами мягкую пыль.

Мне захотелось нарвать кувшинок. Я заглянул через кусты на речку и замер. Среди плавающих цветов сидела огромная утка. Я поманил брата, взял у него ружьё и выстрелил. Утка сидела так близко, что промахнуться было нельзя. Но она взлетела.

Серёжка выхватил у меня ружьё и выстрелил в лёт. Утка упала.

Мы подошли ближе и удивились. На воде лежали две утки. Одна большая, красивая, а другая так себе, серенькая. Вышло так, что сидели две утки, а мы увидели одну.

В большую выстрелил я, а в ту, которая взлетела, — Сергей. Мы достали из воды нашу добычу и от радости хлопали в ладоши. Вот так удача!

Пошли мы домой, и вышла у нас неприятность, потому что Серёжка хотел один нести и ружьё и уток.

Я возмутился и предложил нести по очереди.

Так и сделали. Я заткнул головы уток за пояс, повесил на плечо ружьё и важно пошёл, как настоящий охотник. Потом понёс Сергей.

Стали к дому подходить. Вижу, — опять нехорошо получается, и спрашиваю:

— Как теперь нести будем?

— Так, — говорит, — как несли, так и будем. Что, тебе ружьё хочется? Босиком, а с ружьём. Всё равно не похож на охотника.

— Ага, раз так, — отдавай мою утку, я сам понесу.

Вот так мы и дошли до дома. У Серёжки ружьё и серая утка за поясом.

А я свою, здоровенную, на плечо повесил, чтобы виднее было.

Мало ли что без ружья. Зато утка у меня красивая.