Вот и второй пушечный выстрел!
Торжественный грохот прокатился по улицам и оврагам.
Минин прикрыл ладонью глаза от солнца, чтобы
лучше видеть, как с верхней части города начнет
спускаться ополчение на Нижний посад. Сердце его
забилось от радости: там, наверху, на дороге,
заколыхались знамена, блеснуло оружие, доспехи.
Послышались удары боевых литавр.
Козьма Захарович облегченно вздохнул. Словно
гора с плеч. Пошли! В последние дни он сильно
устал, готовя ратников к походу, а главное, — и это
больше всего утомило — он опасался, как бы не
вышло какого-нибудь препятствия, как бы чего не
придумали его недруги ради помехи земскому делу.
Князь Звенигородский, нижегородский воевода,
который должен был бы помогать ополчению, во
всеуслышание сказал ополченцам:
— Пойдете, а оттуда уж и не вернетесь! И
торговлишки лишитесь, домы ваши захиреют, и дети по
миру пойдут.
«Как ни хитри, а правды не перешагнешь»,
думал Козьма, восторженно любуясь шумной
праздничной массой нижегородского войска.
«В Москву!» — это было так ново, смело,
загадочно и вместе с тем так естественно и просто. Многие
совсем не представляли себе, куда они идут. Весь
мир для них заключался в той деревне, где они
жили... Но... Москва! Дорогое, родное слово!
Близко! Подходят! Спустились на волжскую
набережную. Минин въехал на бугор над рекой, Мосе-
ева послал на середину реки, чтобы там наблюдал за
переправой, а Пахомова — на противоположный
берег Оки.
Из-за прибрежных ларей и домишек выехал
Пожарский. Конь его слегка беспокоился» шел неровно,
но воевода сидел прямо, озабоченно поглядывая на
реку. Рядом — молодой воин на горячем белом коне,
с развернутым знаменем.
Позади воеводы — три пары нарядно одетых
всадников, с распущенными знаменами поместной
конницы и городского войска. Малиновые, зеленые,
желтые полотнища, расшитые парчой и травами, то и
дело закрывают собой рослых молодых воинов, с
трудом сдерживающих своих скакунов.
Через плечо у каждого всадника — берендейка с
патронами, рог с порохом, сумка для оружия, пуль и
других припасов.
Пожарский построил его так, чтобы оно не
бросалось в бой, по татарскому обычаю, — как это было
заведено прежде — нестройной, густой ордой, надеясь
на победу врукопашную.
Дмитрий Михайлович кое-что заимствовал и у
шведов и у поляков. Биться по-старинному, и
огненным и лучным боем, он строго-настрого запретил,
приучив конницу и пехоту к правильному
наступлению на врагов, чтобы одна помогала другой, а пушки
помогали бы им обоим.
Минин по-хозяйски разглядывал одежду, обувь,
вооружение проходивших мимо полков.
Весело приветствовал он рукой чувашского
военачальника Пуртаса, ехавшего на низенькой
волосатой лошаденке впереди чебоксарских всадников. Пур-
тас был храбрый и умный воин. Вез него не было в
последние дни ни одного схода в земской избе.
Чуваши, одетые пестро, не все были вооружены
огнестрельным оружием — многие из них имели луки.
За чувашами прошел смешанный пехотный полк,
составленный из марийцев, мордвы, удмуртов. После
них, с трудом соблюдая тихую поступь, следовала
низкорослая подвижная татарская конница,
движущийся лес копий. Ее вел Мурза Гиреев. А йотом —
казаки, которыми предводительствовал украинец
Зиновий. Он весело крикнул Минину:
— Здорово, братику! Гляди, каких славных та
лыцарей до себе прийняли! — И он с гордостью
кивнул на товарищей.
За конницей и пехотой потянулись телеги с
легким нарядом и ядрами. Среди смоленских
пушкарей под началом Гаврилки находился и сын Козьмы,
Нефед. А в самом хвосте ополчения длинной верени-
цей растянулся обоз с продовольствием, с
полотнищами шатров, с досками разборных мостов, с
запасными одеждами и доспехами.
Минин, опустив поводья, тихо следовал позади
обоза. Мысленно он подсчитывал, на какое время ему
теперь хватит хлеба и мяса.
— Родион. — сказал он подъехавшему Мосееву,—
в Балахне бей челом... Хлеба еще надо... Сколько
продадут. Да и в Василеве рыбы не достанем ли...
Боюсь, нехватит нам и до Юрьевца!..
Ополчение благополучно перешло Оку.
Минин последним сошел со льда.