Мадьяры откатились от Весёлого, потеряв здесь несколько сот человек убитыми и замерзшими. Мы потеряли десять товарищей. Похоронив их, отряд опять двинулся на север, в направлении своей тыловой базы, в Хинельские леса. Шли, не торопясь, так как везли на санях раненых, останавливались на днёвки в сёлах, где проводили по обыкновению собрания. По пути слышали доносившиеся со стороны Весёлого разрывы авиабомб. Там продолжался переполох: немецкая авиация, вызванная, вероятно, паническими радиограммами мадьяр о советских десантах, бомбила мадьяр же.
Неподалеку от Весёлого на одном хуторе скрывались от немцев жена и семилетний сынишка Руднева. При виде Семёна Васильевича, молча лежавшего под овчиной на санях, рядом с которыми шагал неразлучный с отцом Радик, нельзя было не подумать, как он, вероятно, беспокоится сейчас за судьбу своей семьи, как он обрадовался бы, увидев её.
Не помню уже, кто первый предложил послать за семьёй Руднева несколько верховых бойцов. Сейчас кажется, что эта мысль возникла сразу у всех. В качестве проводника с группой конных отправился Радик. Они заскочили в село ночью, взяли на седло жену и ребёнка, захватили кое-что из одежды, самое необходимое, и к утру вся семья комиссара была уже в сборе.
Это была большая радость для всех путивлян. Огорчало только наш народ, что Семён Васильевич очень мучится от раны, ослабел сильно. Он не мог ничего есть, молоком одним питался и то с трудом пил его. Бойцы опасались, что наши медработники, девушки, недостаточно опытны, чтобы оказать ему нужную помощь, и на каждой дневке в сёлах расспрашивали население о врачах — нет ли поблизости хорошего хирурга. Кто-то где-то сказал, что есть замечательный хирург, местная знаменитость, в Хуторе Михайловском. Это большая станция, там стоял немецкий гарнизон, полно было полиции. Но так всем хотелось, чтобы Семён Васильевич скорее встал на ноги, чтобы жена не убивалась, глядя на него, что сейчас же нашлись смельчаки, решившие во что бы то ни стало выкрасть этого хирурга у немцев. И выкрали. Приехали в Хутор Михайловский ночью на санях, явились к нему, сказали, что от советской власти даётся ему важное задание, попросили скорее одеваться и потеплее, так как дорога дальняя, и увезли в лес, по пути уничтожив из автоматов немецкий патруль. Осмотрев Руднева, хирург успокоил бойцов, сказав, что опасности нет, что наши девушки-медработники лечат его правильно и он скоро будет здоров. В благодарность за это он в ту же ночь был доставлен обратно в Хутор Михайловский прямо на свою квартиру.
Руднев действительно оправился от тяжелого ранения очень быстро. Спустя несколько недель он уже опять молодцом выглядел. Но голос у него возвращался медленно, первое время Семён Васильевич мог говорить только шопотом.
В Хинельские леса мы вернулись в десятых числах марта. Как изменилась здесь обстановка с декабря, когда мы в первый раз пришли в Хинельские леса из-под Путивля! Была дикая глушь, люди жили в лесу, как барсуки в своих норах, боясь выглядывать на свет, а сейчас — большой шумный партизанский лагерь, вокруг — целый советский район.
Небольшие партизанские группы, «поднятые» нами в декабре, к нашему возвращению выросли в крупные отряды, насчитывавшие по нескольку сот бойцов. Тут действовали Эсманский, Севский, Хомутовский, Ямпольскйй отряды и два отряда имени Ворошилова. Они имели 45-мм артиллерию. Командиры их съезжались на совещания, подготавливали совместные операции, поддерживали связь с орловскими партизанами, базировавшимися в южной зоне Брянских лесов.
Немецкое командование, чтобы не допустить соединения украинских партизан с русскими и. закрыть нам путь в Брянские леса, расставило сильные заслоны по сёлам севернее Хутора Михайловского. После этого началось прочёсывание Хинельских лесов венгерскими войсками.
Наступление противника не застало нас врасплох. Отряды успели заблаговременно занять участки обороны. 20 марта два батальона мадьяр четыре раза бросались в атаку на нашу оборону и каждый раз, понеся потери, быстро откатывались назад. Ночью захваченные нами пленные показали, что противник подтягивает крупные силы, артиллерию, миномёты, что в каждый батальон мадьяр влито по сто немцев, которым приказано итти позади мадьярских цепей и расстреливать бегущих назад. Узнав об этом, я решил линию обороны перенести дальше в лес, а на том месте, где мы оборонялись сегодня, оставить только небольшие заслоны, приказав им при появлении противника бежать в лес. Так всё и было сделано. Утром противник начал наступление тремя цепями. Позади шли немцы. При преследовании притворно бегущих партизан задние цепи влились в переднюю цепь и вместе с нею попали под шквальный огонь с дистанции в 50–60 метров. Оставив в лесу около двухсот трупов, мадьяры и гнавшие их в бой немцы бежали назад с одинаковым проворством.
Днём над Хинельскими лесами появилась немецкая бомбардировочная авиация. Противник опять начал наступление. Ударом во фланг мы отразили ещё одну атаку, после чего решено было прорываться в Брянские леса. Так как все дороги были перехвачены немецкими заставами, мы двинулись снежной целиной. Для прокладывания пути в голову колонны было выделено несколько саней, запряженных самыми сильными конями. За ночь линия вражеских застав была обойдена, утром мы были уже в тылу немцев, приближались к опушке Брянских лесов.
Там на большой лесной поляне есть село Старая Гута. Где бы потом путивляне ни бывали, всюду они вспоминали это село с каким-то особенно тёплым чувством; партизанская столица — так называли Старую Гуту её жители. Народ здесь был исключительно смелый, ничего не боялся, жил, как при советской власти, немцев ни во что не ставил. Старогутовцы прямо сказали нам, как только мы пришли к ним:
— Одна у нас с вами судьба, товарищи партизаны, бояться нам нечего, в случае чего — в лес уйдём, народ мы лесной.
Леса здесь огромные, не то, что на Сумщине, их не окружишь, как Спадщанский лес окружили немцы. К северу от Старой Гуты они тянутся за Брянск, десятки километров можно пройти ими, не видя просвета, а за тем краем — фронт, «Большая земля», Москва. Ближе к «Большой земле», и народ чувствовал себя увереннее.
В Старой Гуте мы получили долгожданную рацию. 9 апреля сбросили, здесь с самолёта на парашютах трёх радистов с походной радиостанцией.
— Москва прилетела в Старую Гуту, — говорили жители и были очень горды: значит знают в Москве, что есть в Брянских лесах такое село — Старая Гута и что там стоят партизаны.
В Старой Гуте сводки Совинформбюро уже не переписывались от руки, а печатались на типографском станке, захваченном при разгроме одного из гарнизонов противника. Панин организовал в этом селе настоящую типографию, ежедневно выпускавшую листовки. Была тут организована также оружейная мастерская, даже портняжная, перешивавшая трофейное обмундирование на красноармейский лад. Действительно — настоящая партизанская столица.
Здесь мы впервые встретились с представителями брянских партизан, договорились с ними о созыве совещания всех командиров и комиссаров отрядов, действовавших в Брянских лесах. Мы хотели обменяться опытом.
Ясно было, что борьба предстоит упорная и долгая, что мы всерьёз должны стать военными людьми, что надо как следует учиться воевать.
Сначала основным для нас было изучение оружия. На вооружение отряда поступало то, что захватывали у противника, а это было оружие самых разнообразных систем, зачастую никому из нас не известных. Каких только винтовок, пулемётов, автоматов, пистолетов немцы ни насобирали по всей Европе, а нам приходилось всё это оружие изучать и, конечно, без всяких наставлений, руководств. Ещё в Спадщанском лесу вопрос об изучении оружия был у нас поставлен так: у тебя пока только винтовка, но ты должен добыть себе в бою автомат или пулемёт и сразу же обратить это трофейное оружие против врага, — значит изволь предварительно изучить его. Каким образом? А вот у твоего товарища трофейный автомат — он научит тебя владеть этим оружием. Появился в отряде новый пулемёт — изучайте его все. Захватили миномёт — каждый готовься быть миномётчиком.
Новое трофейное оружие сперва изучали несколько человек, а потом каждый из них в свою очередь обучал группу бойцов. Вначале у нас было всего четверо или пятеро знавших минное дело, прошедших курсы минёров, организованных для партизан обкомом партии, а вскоре уже любой боец сам мог обучать этому делу новых людей, приходивших в отряд. Точно так же все стали автоматчиками ещё тогда, когда на весь отряд было не больше десятка трофейных автоматов.
Свободного времени для учёбы не было — совмещали её с выполнением боевых заданий, несением караульной службы. Назначаются на пост или в секрет три бойца, автоматчик и два стрелка — один стрелок ведёт наблюдение, а другой, резервный, рядом где-нибудь в кустах сидит с автоматчиком и изучает с его помощью автомат.
Пройдёшь иной раз по землянкам, постам, заставам, и кажется, не партизанский отряд в лесу стоит, а осоавиахимовцы здесь учебным лагерем расположились: всюду, где вокруг пенька, где просто под деревом группами занимается народ сборкой и разборкой оружия, изучением взаимодействия частей пулемётов, автоматов. Молодежь быстрее схватывала, и не только городская, но и сельские хлопцы, привыкшие в колхозах к технике. Смотришь, какой-нибудь связист или разведчик, вроде Коли Шубина, объясняет, показывает, а усачи и бородачи внимают ему.
В Брянских лесах Руднев, оправившийся уже после ранения, установил обычай производить разбор каждой проведенной нами боевой операции. Возле штаба собирались все командиры, приходили и рядовые бойцы — никому это не запрещалось. Я, комиссар или начальник штаба начинали с того, что вызывали какого-нибудь командира. «Ты имел задачу выйти со своей группой к такому-то пункту, — говорили мы, — а вышел куда? Почему не точно выполнил приказ?» Он оправдывался, объяснял, например, опоздание тем, что ночь была очень тёмная и группа потеряла ориентировку. Тут вот и начинается разбор: а почему вы потеряли ориентировку, когда все другие группы вышли точно к назначенным пунктам?
Рудневу и Базиме очень пригодился их опыт осоавиахимовской работы. По сути дела они её продолжали и отчасти даже с теми же людьми, приспособляя прежний учебный опыт к партизанским условиям. Вообще в партизанской борьбе нам очень многое пригодилось из того, что дала нам советская жизнь, наша партия, чему приучила прежняя работа в мирных условиях. Вспоминаю партизан гражданской войны. Тогда говорили: вот это бывший солдат, фронтовик, его командиром, конечно, надо назначить. Я сам так вот стал тогда командиром. А теперь у нас оказалось много штатских, которые могли командовать. Армейские привычки обнаружились даже у тех, которые никогда не служили в армии. Если товарищ был хорошим председателем колхоза, сельсовета или бригадиром, он быстро вырастал в хорошего партизанского командира, как бывшие трактористы-колхозники в Спадщанском лесу за несколько дней становились у нас танкистами. Существовавшее вначале разделение бойцов на «военных» и «невоенных» быстро исчезло. К тому времени, когда мы расположились у Старой Гуты, все путивляне стали военными. Это и на внешнем виде сказалось.
Руднев и Базима — до чего они разные по характеру люди: об одном говорили «орёл», а о другом — «душа-человек». Бывало, посмотришь на Семёна Васильевича — ну, прямо только что из города человек приехал, а посмотришь на Григория Яковлевича и подумать можно: а этот наверное никогда из лесу не выходил, оброс как — ужас! И вдруг вижу, Григорий Яковлевич щёки начал подбривать, появилось у него что-то вроде бородки. У меня самого в Спадщанском лесу лицо так заросло, что люди пугались. Прошло это время. Теперь не побреешься пару дней, и кто-нибудь, намыливая у пенька товарища, уже приглашает:
— Товарищ командир, не хотите побриться?
Потрогаешь щёки:
— Что ж, побрей.
С мылом очень трудно было, но для бритья у каждого имелся обмылочек. Большой ценностью считался, на него можно было трофейные часы променять.
* * *
В апреле я побывал на партизанском совещании в селе Красная Слобода, в штабе партизанского соединения Сабурова. Это село, расположенное в глубине Брянских лесов, представляло собой в то время такую же партизанскую столицу, какой была наша Старая Гута. В большом доме, занятом штабом Сабурова, собралось несколько десятков командиров и комиссаров партизанских отрядов, съехавшихся с разных сторон Брянских лесов. Мы поделились друг с другом опытом борьбы. Меня подробно расспрашивали о нашем зимнем походе по северным районам Сумщины. Видно было, что маневренные действия Путивльского объединённого отряда всех очень заинтересовали.
Совещание в Красной Слободе ещё больше сплотило нас, украинцев, с орловскими партизанами. Был создан объединённый штаб партизан Брянских лесов. После этого против немцев и мадьяр, блокировавших Брянские леса, начались активные операции всех партизанских отрядов, действовавших от Новгород-Северского до Суземки. Образовался почти сплошной партизанский фронт протяжением приблизительно в 150 километров.
Наши отряды громили вражеские гарнизоны в сёлах Середина-Будского района, не допуская создания противником заградительной зоны между Брянскими и Хинельскими лесами. Середина-Будский район был для нас воротами из Брянских лесов на родную Украину. За эти ворота мы вели ожесточённую борьбу с конца марта до начала мая и не позволили врагу закрыть их. Основными опорными пунктами противника были здесь сёла Жихов, Пигаревка, Чернатское и Середина Буда, расположенные приблизительно на одной линии, с запада на восток, километров в восьми друг от друга. Местность вокруг них открытая, леса в этом районе лежат только островками, так что ни к одному из этих сёл нельзя было подойти лесом. Для скрытности подхода, внезапности удара мы использовали тёмные ночи. Боевые группы выходили из леса с наступлением темноты и наносили удар по противнику в середине ночи.
В селе Жихов стоял гарнизоном 3-й батальон 51-го венгерского полка. Операция против него была проведена совместно с Хомутовским отрядом. Это было наше первое наступление. Тут мы действовали уже с артиллерией. В 3 часа ночи с расстояния в несколько сот метров от села был открыт огонь из 45-мм пушек и миномётов. Разведчик Саша Стариков пробрался с ротным миномётом в самое село. Выпустит мину, отбежит в сторону, даст очередь из автомата, перетащит миномёт на другое место и опять выпустит мину. Разбуженные стрельбой мадьяры выскакивали из хат, не обувшись, не одевшись, и, как ошалелые, кидались из стороны в сторону. Все пути отступления были перехвачены партизанами. Бегущих из села мадьяр встретил ружейно-пулеметный огонь с дистанции в 100–150 метров. Противник потерял здесь только убитыми 197 человек, из них 14 офицеров. А сколько мы выловили потом мадьяр, бегавших по лесу в одном белье!
Вслед за уничтожением жиховского гарнизона противника последовали такие же ночные удары по опорным пунктам немцев в сёлах Чернатское и Пигаревка.
В результате этих боёв немецкое командование вынуждено было признать, что мадьярские солдаты «потеряли чувство полноценности», как выражался автор одного перехваченного нами документа — инструкции № 555 по 108-й венгерской пехотной дивизии. Для поднятия упавшего духа солдат инструкция предлагала следующий метод: «В первую очередь нужно перед солдатами ставить такую задачу, которая наверняка будет иметь успех, например: перед нашей линией обороны находятся группы домов или часть леса, где наверняка нет противника. Мы ставим солдатам задачу осмотреть этот лес или эти дома».
Эта инструкция составлена 20 сентября 1942 года, но предлагавшийся в ней метод фактически применялся гораздо раньше.
Мы простояли в Старой Гуте около двух месяцев. Противник не раз бомбил нас с воздуха, но наступать на партизанскую столицу не решался. Однажды он, правда, попытался напасть на наши заставы, которые стояли в сёлах и хуторах на опушке леса и защищали подступы к Старой Гуте. Противник подкрался к партизанским заставам в селе Большая Березка и в хуторе Васильев под прикрытием насильно согнанного из колхозов народа. Гитлеровские бандиты под угрозой расстрела гнали впереди себя женщин и детей. Притаившись за хатами, партизаны пропустили крестьян, дали им знак молча итти дальше и огнём с короткой дистанции срезали мадьярские цепи. Это надолго отбило у мадьяр охоту приближаться к партизанской столице. Только после нашего выхода из Брянских лесов в новый поход на Сумщину противник осмелился подойти к опустевшей Старой Гуте.