Командир пограничной дальневосточной заставы получил письмо от бывшего бойца заставы Кудряшева, демобилизовавшегося полгода назад.
Кудряшев писал о том, что он женился, живет очень хорошо, счастлив. Но в конце письма была жалобная приписка: Кудряшев просил начальника устроить его куда-нибудь поближе к отряду, с которым он сжился за время пребывания на заставе.
Командир предложил Кудряшеву работу бакенщика в зоне реки, где по фарватеру проходит граница. Бурная река, ширясь во время разливов, изменяла русло. Советские суда, проходя этот участок, могли случайно зайти в чужие воды. Хороший бакенщик окажет здесь большую помощь судоводителям.
Пароход не смог подойти вплотную к берегу. Большой черной лодке пришлось два раза курсировать туда и обратно, чтобы свезти все имущество Кудряшевых на берег.
Жена Кудряшева — маленькая, полненькая, с сердитыми серыми глазами в темную крапинку, раскрасневшись, поминутно заправляя под платок выпадавшие русые прядки, нахмурив сросшиеся на переносице темные брови, тоненьким грозным голосом кричала на матросов:
— Тише: посуда!
И матросы чуть ли не на цыпочках выносили на берег тяжелые ящики.
Она так бойко распоряжалась выгрузкой, что можно было подумать — это вовсе не молодая женщина, а опытный агент, сопровождающий грузы.
Пароход, дав прощальный гудок, ушел. И стало тихо.
Огромная холодная река, озерно ширясь на плесе, ползла с тихим шелестам. Пахло сыростью и теплой гнилью.
Вокруг косы, на которой стояла вросшая в землю темная хата бакенщика, тянулась бесконечная топь. В промоинах жирно блестела закисшая вода.
Настя, угнетенная тишиной и дикой мощью окружающей природы, вошла в грязную, запущенную хату и стала прибирать ее, склонившись и пряча огорченное лицо. Она подметала дощатый черный пол просяным веником, не сняв пальто, не развязав шали. Нищета этого жилища подавляла ее.
Василий смущенно ворочал сундуки и фальшиво-веселым голосом расхваливал будущую жизнь в этом золотом краю.
Настя выпрямилась и, гневно ткнув веником в бревенчатые серые стены, горько сказала:
— Хуже последнего единоличника жить будем… Кровать куда ставить?
Действительно, железная кровать с блестящими, сделанными под дуб спинками не вмещалась в эту хату, а мебели было еще очень много. Настя, хлопнув дощатой дверью, вышла, спустилась на берег, села на мягкий, обитый бархатом стул, стоявший у самой воды, и, поджав ноги, заплакала мелкими сердитыми слезами.
Василий робко подошел к жене. Отнимая от мокрого лица руки, Настя, грубо оттолкнув его, злобно прошептала:
— Обманул ты меня, Васька, заманил. Разведусь и уеду и имущество заберу. Попортила только зря все в дороге. — И злобно оттолкнула ногой стул с бархатным сидением в. воду. — Пусть пропадает, лишь бы самой-то целой возвратиться из этого гиблого места.
Первую ночь на новом месте супруги спали на улице, на пышной кровати. Кудряшевы спали одетые. Настя не сняла даже галош.
На следующий день Василий съездил к начальнику погранзаставы и попросил помощи. Смущенно разводя руками, он говорил:
— Жена у меня колхозница, привыкла у себя там к роскошной жизни, ну и бунтует, хоть разводись.
Через два месяца на косе была выстроена новая хата с резными наличниками на светлых окнах, и даже дворик огородили забором, выкрашенным охрой.
Приехал начальник заставы и спросил Настю, не нужно ли еще чего. Настя составила такой длинный список вещей, что Василий не на шутку рассердился.
Начальник, улыбаясь напористости этой маленькой женщины, заявил:
— Все можно достать, только не сразу.
И потекли дни. Настя очень полюбила свой дом, называя его теремком, без устали передвигала мебель, желая все получше расставить. Она привезла с собой даже горшки с фикусами.
На ковре Настя повесила карточки подруг, деревянные веера, туфельку из ракушек и пришпилила на самом видном месте перевязанную голубой лентой свою косу, которую она, соблазненная модной прической, отрезала сгоряча, о чем сейчас очень жалела.
Найдя в зарослях дикий виноград с мелкой и темной сморщенной ягодой, Настя попробовала варить из него варенье, но ничего не получилось. Зато варенье из голубики и клюквы удавалось на славу.
Василий ходил на охоту. Настя ставила в протоке плетеные морды, обмазывая для приманки тестом вдавленные, как донышко бутылки, отверстия, уходящие внутрь конусом.
И всегда к утру морда была полна.
Начался ход кеты. Рыба, теснясь, сама выбрасывалась на берег, подпрыгивая, шлепалась в мелкие лужицы.
Настя, не зная усталости, мокрая, в рыбьей слизи и крови, потерявшая от жадности всякую меру, завалила рыбой весь двор. Потом она долго мучилась от запаха гниющих рыбьих внутренностей.
Василий, вскопав вокруг дома землю для огорода, удобрил ее тиной. Настя, поглощенная хозяйскими заботами, забыла, что она так далеко от родных мест.
Проходившие пароходы, не останавливаясь, гудели, давая знать бакенщику, чтобы он выехал и взял со спущенной в воду доски газеты и письма.
Только иногда Настя подходила к самой воде и, с испуганным любопытством глядя на другой берег, таящийся в туманной дымке, удивленно спрашивала:
— Вася, неужто там заграница?
Василий долго и подробно рассказывал жене о соседней стране и о том, как внимателен должен быть бакенщик на этом ответственном участке.
Супруги как-то вечером, во время передачи из Москвы (у них был ЭЧС-3), услышали далекий голос диктора, произнесший фамилию бакенщика Кудряшева, отмеченного в приказе наркомом за образцовую работу.
Настя, возбужденная, затопила печь и быстро напекла из пресного теста шаньги с вареньем. Плутовато улыбаясь, она поставила на стол бутылку клюквенной настойки.
Кудряшев, проворно перебирая пальцами, играл на балалайке, пел песни, рассказывал Насте о своей жизни на погранзаставе. Он говорил, косясь в окно на широко блестевшую реку, и, видя огоньки бакенов, был спокоен и счастлив.
Луна светила изо всех сил. Покрытая сверкающей чешуей река плыла, словно огромная, невиданной красоты гигантская рыба.
Василий, просунув ладонь под затылок жены, притягивал ее теплое лицо, чтобы поцеловать в переносицу, где пушились сросшиеся растрепанные брови. Настя приникла к нему и вдруг скорбно, жалостно прошептала:
— Васенька, я… у меня, кажется…
Василий вскочил с кровати; босой, он бегал по хате, ушибаясь о мебель, ликуя, кричал:
— Настенька, честное слово! Ну скажи честное слово, слышишь, Настенька!
Потом Кудряшевы долго шептались. Они были одни на сотни километров кругом. Но лучше всего о таких вещах говорить шепотом. Настя беспокойно шептала о том, что, когда младенчик подрастет, ему нужно будет учиться, а учиться негде.
Василий успокоил ее. К тому времени они переедут в Комсомольск, а лучшего города для их парня не найти.
И Кудряшевы шептались, глядя широко раскрытыми глазами в темноту.
Река плыла голубая, ослепительная. Огни бакенов уверенно светили, приподнятые на жестяных конусах. И сом, огромный, скользкий, с висячими белыми усами, темный и длинный, как торпеда, шевеля, сильными прозрачными плавниками, лежал на воде, завороженный этим светом, и река не могла сдвинуть с места его мощное тело.
Наступала осень. Листья винограда покраснели и покрылись черными точечками.
Река ширилась, наливаясь мутной водой. Пошли дожди. День и ночь с несмолкаемым шорохом и хрустом падала с набухшего неба вода.
Настя тоскливо смотрела в мокрое окно: все кругом было завешено струящимися отвесными, вздрагивающими водяными нитями.
И только цапля в непромокаемом оперении бродила по болоту на своих длинных ходулях и ковырялась в иле тонким, вытянутым, как циркуль, клювом.
Настя нервничала и не раз принималась плакать, пугаясь водяного потопа.
Кутаясь в платок, она шептала:
— Васенька, ведь я не щука какая-нибудь, чтобы в воде рожать.
Василий решил поехать на заставу — забронировать в колхозном родильном доме место и попросить катер.
Он заправил бакенные лампы трехдневным запасом, отпустил якорные концы: вода прибывала.
— Ты, Настя, смотри тут, — наказывал он жене, — послезавтра транспорт пойдет с демобилизованными ребятами. Я к этому времени вернусь, но на случай — гляди в оба.
Настя осталась одна. Дождь прекратился, и было тихо. Только сипло вздыхала река, вползая на берег.
Воздух набухал туманом. Туман шевелился и густел до желтизны. Он надвигался на землю сизым сумраком.
Настя, двигаясь ощупью в сыром дыму, подходила к воде и глядела тревожно на сморщенные огоньки бакенов.
Водяная пыль пропитала влагой одежду и, осев на сомкнутых настиных бровях, на переносице, блестела крошечными, светлыми каплями.
Вглядываясь в огни бакенов, Настя вдруг заметила: они двигались. Медленно они уходили к другому берегу.
Настя ахнула и шире открыла глаза. Огоньки плыли.
— Оторвало, — ужаснулась Настя и, схватив весла, бросилась к лодке.
Протока, где стояла лодка, превратилась в яростную реку. Лодка, наполненная водой, затонула, повиснув на короткой цепи.
Настя пробовала вытащить на берег затонувшую лодку. Острая боль в животе опрокинула ее на землю.
Настя со стоном побрела к дому. Забравшись на крышу, опираясь рукой о трубу, стала глядеть.
Бакены не снесло водой. Две лодки с гребцами оттаскивали их в глубь фарватера. Закрепив бакены на новом месте, лодки ушли на чужой берег.
И Настя, мертвея от тоски, поняла, что произошло.
Транспорт с демобилизованными красноармейцами, держа курс на огни, попадет в чужую зону!
Настя спустилась с крыши. Она снова пыталась вытащить лодку.
Холодная, сильная вода опрокидывала ее и волокла вглубь. Обессиленная, наглотавшись тинистой воды, Настя выползла на берег.
Снизу реки послышалось равномерное, глухое дыхание парохода. Настя поднялась с земли и, шатаясь, заковыляла к дому. Ноги ее скользили и разъезжались.
Настя таскала на крышу дома тяжелые бидоны. Облив деревянную крышу керосином, Настя подожгла ее.
Шипучее пламя, взорвавшись, поколебало воздух, ринулось вверх.
Настя пошатнулась. Пламя коснулось ее мокрой одежды, горячий жар обжег тело. Настя сползла с лестницы, закрывая лицо руками.
Крыша падала, треща, брызгая сухими искрами.
Настя бросилась в хату. Первое, что ей попалось на глаза, был приемник ЭЧС-3. Обрывая провода, она вытащила его на улицу. Кинулась снова. Комната наполнилась едким дымом. Настя успела схватить только стул с мягким бархатным сидением.
Дом горел. Огонь, выбрасывая красные крылья, бился, стараясь оторваться и взлететь высоко в небо огненной гигантской птицей.
Посинев, туго треснули стекла. Из окон повалили клубы мохнатого, вонючего дыма.
Настя стояла по пояс в реке с искаженным красным лицом, прислушиваясь к шуму приближающегося парохода.
На пароходе внезапно глухо и часто застучала машина, потом все стихло, послышалось железное журчание цепи. Гудки.
Настя с деревянным, спокойным лицом пошла к горящему дому, села на стул, взяв себе на колени ящик с радиоприемником. Пламя горящего дома согревало ее.
Красноармейцы боролись с огнем. Но пламя, сожрав все, стихло.
Закопченный, мокрый Василий подошел к Насте и, подымая ее, сурово поцеловал в сросшиеся на переносице мохнатые брови.
— Васенька, — простонала она и, задохнувшись от слез, покачнулась. Шепотом, глотая слезы, рассказывала — Измучилась я. Что делать? Думаю, ведь не могут они без жалости проехать мимо горящей советской хаты. Вот и…
Красноармейцы стояли кругом, и лица их были почтительно строги.
Василий смущенно бормотал:
— А я вижу: туман. Ну и вернулся, чтоб транспорт проводить. Такой ответственный транспорт.
На двух стремительных катерах приехало пограничное командование.
Командир заставы, поддерживая Настю под руки, проводил ее на катер в каюту с шелковыми занавесками, где стоял широкий диван, застланный пушистым одеялом.
— Это вам уже давно приготовили. Только, так сказать, ждали сигнала, — сказал командир и застенчиво улыбнулся.
— Товарищ, — смущенно попросила Настя, — там стул остался с бархатным сиденьем, зачем же ему пропадать — стулу.
Командир повернулся и побежал за стулом, подбирая на ходу полы шинели.
Рассекая воду, по реке мчались суда Амурской речной флотилии. Из окованных стальными доспехами башен торчали, вытянув голые горла, орудия.
Река шумно расступалась. Испуганные волны бежали шумной ватагой на берег.
Пахло горьким дымом.
1938