ИРТЫШ
Из Омска мы ушли в такую пору, что, пожалуй, никто, кроме вахтенной команды, и не видел предместий города. Когда пассажиры проснулись, караван уже был в ходу. Пасмурное небо клало свой отпечаток на воду: она казалась холодной, противно грязной.
Сибирь вообще богата большими реками, однако и среди них Иртыш выделяется своей могучестью и полноводием на огромном протяжении. Круглое лето по нему рейсируют большие срочные пароходы с солидной для речного судоходства осадкой. И хотя в период наибольшего обмеления передаются по телеграфу уровни воды на угрожающих участках, но, кажется, Иртыш еще ни разу не подводил лоцманов. От Семипалатинска до Тобольска рейсы совершаются регулярно и беспрепятственно. Конец немалый — свыше тысячи километров по прямой воздушной линии. А если принять во внимание извилистость реки и капризность фарватера, то, пожалуй, — вдвое. Судоходен Иртыш и выше Семипалатинска, и ниже Тобольска, вплоть до Самарова, где он впадает в Обь.
В старинной песне поется о „тихом бреге Иртыша“ и, действительно, панорама берегов здесь тихая и дикая. Ни картинных нависших утесов, ни поразительных скал, ни цветущих ярких долин, богатых красками. Иртыш на эффекты скуп. И все же, в солнечный ли день или в пасмурь можно просидеть на палубе с утра до вечера, не отрывая глаз от медленно развертывающейся ленты пейзажа.
Местами берега голы и буры, с проплешинами свежих обвалов. Суглинок скучным бугром уходит из глаз, скрывая, должно быть, такую же однообразную и скучную равнину. Но вот пошел тальник. Гуще, выше, зеленей — заплелся в непролазную чащу стволов и веток, спустился к самой воде и повис зеленым тенистым козырьком.
„Микоян“ на повороте крутого зигзага реки дает басовитый короткий гудок: „дорогу“! Огибает низкий песчаный островок, поросший осокой и чахлым кустарником. Стайками взлетают утки, быстро и неуклюже машут крыльями, словно боясь упасть, и здесь же рядом садятся, вытягивая вперед лапки еще за несколько метров до земли. Их лет и спуск похожи на то, как ходит годовалый ребенок или барахтается в воде робкий, начинающий пловец.
Уткам на Иртыше нет счета. Едущий с нами охотник рассказывает, что здесь насчитывается до одиннадцати различных пород этой птицы.
И так по всему Иртышу. Бурая глина и желто-серый песок сменяются хмурыми лесами из ели, лиственницы, — темным „урманом“, таящим таежные тайны, или березовыми рощами, крепкими и красивыми, как девушки сибирских сел, а чаще всего невзыскательным тальником, цепко хватающимся за каждый свободный кусок земли и умеющим приспособляться даже к суровым широтам Полярного круга.
Наш караван состоит из лихтера „Северопуть“ и одной деревянной баржи. Они пришвартованы друг к другу, плывут рядом. Сзади на легких тросах идут деревянный паузок и моторный катер „Морж“, служащий при караване в качестве посыльного судна, а иногда и буксира.
Эту разношерстную эскадру ведет красавец и силач „Анастас Микоян“ — гордость сибирского речного флота.
Мы, — факторийцы, — уместились на „Северопути“ — большом лихтере, с нормальной грузопод’емностью в три тысячи тонн.
Знаете ли вы, что представляет собою современный усовершенствованный лихтер? Это та же баржа, но со всевозможными приспособлениями и удобствами.
Начать хотя бы с того, что „Северопуть“ не деревянный, как простые баржи, а весь железный, от киля до верхней палубы. Хотя он самостоятельно ходить не может — его тянет буксирный пароход — однако на нем имеется паровой двигатель для внутреннего обслуживания. Два грузопод’емных крана, динамомашина, прачечная, баня, несколько кипятильников, брашпиль, кухня, пекарни, паровое отопление — все работает благодаря двигателю.
Помещения на лихтере просторны и удобны, но нас так много, что пришлось потесниться. Отведенного нам носового кубрика нехватало. Часть промышленников и ловцов рыбо-зверобойного отряда расположилась на верху в палатках.
Едем весело и шумно. Народ собрался из разных мест, между собою незнакомы, и делать в дороге нечего. Время проходит в оживленных разговорах, чаях, завтраках, обедах.
Появился граммофон зверобойников с двумя ящиками пластинок. У молодежи — гитары, балалайки, мандолины. Определились таланты в пении и музыке. Походная жизнь быстро наладилась.
Прислушиваясь к разговорам и знакомясь с товарищами, не трудно сообразить, что большинство нашей пестрой компании едет на полярную зимовку впервые. Старые зимовщики — бывалые полярники — резко выделяются из толпы. К ним все обращаются с расспросами, они „видали виды“, и тон у них соответственно авторитетный, знающий себе цену.
Каждому отважившемуся ехать за Полярный круг слишком много наговорили жуткого. В представлении правда густо перемешалась с небылицами, и черта за шестьдесят седьмым градусом рисуется зловещей и страшной. Хочется хоть что-нибудь узнать положительное и успокоить душу.
Ехать долго, больше месяца. Первые два дня утряхаемся, устраиваемся, размещаемся, выбираем старшин по кубрику, по котлу, устанавливаем распорядок походной жизни.
По три человека от каждой фактории спустились в трюм разобраться в товарах.
Вероятно, потому, что для Комсеверпути это первый случай засылки разом нескольких факторий, а возможно просто не оказалось опытного руководителя, — но в трюме полная неразбериха. Товары не отсортированы и не распределены. Пришлось здесь же наскоро раскупоривать ящики, делить мануфактуру, галантерею, посуду, скобяные вещи и множество всевозможной, мелочи. Сызнова закупоривали уже кое-как — за отсутствием материала. Складывали в отдельные кучи в разных сторонах трюма. Каждая фактория, отделив свой товар, должна впоследствии, по приходе к месту назначения, найти его и извлечь из трюма. Конечно, это было бы полбеды, если бы грузы оставались в том положении и порядке, как мы их уложили при дележе. Но в пути на многих остановках принимались новые и новые тюки, ящики, мешки. Омская отгрузка оказалась заваленной. Чтобы втиснуть непомещающуюся кладь, все сдвигалось, перемещалось с одного места на другое. Получилась в результате товарная каша.
На „Микояне“ тоже кутерьма. Чистый, будто заново отлакированный, с горящей на солнце „медяшкой“, с прекрасна вымытой палубой — в обычное время он абсолютно не похож на буксирное торговое судно.
Его блестящая внешность сделала бы честь любому военному флоту. На нем всегда тишина и порядок. Кают-компания, красный уголок, каюты комсостава, даже каюты машинной команды, рулевых и палубных матросов — все сияет и блещет отмеченной чистотой.
Но сейчас порядок нарушен и „Микоян“ потерял свой щегольский подтянутый вид. В кают-компании спят пассажиры, красный уголок битком набит женщинами и детьми.
Только Иртыш покойно и невозмутимо делает свое дело: без западней и сюрпризов несет на широкой груди наш караван, а ветер плюется мутной и пенистой волной.