В смысле запаса времени для строительных работ мы поставлены в наилучшие условия, сравнительно с другими факториями. Нас караван высадил первыми и до возвращения „Микояна“ мы располагаем самым длинным сроком.
Оставшиеся 17 человек плотников и печников работают с прохладцем, без спешки. У них есть время и покурить, и покалякать, и поохотиться.
Прежде всего плотники сколотили из готовых щитов и теса временный барак для себя. Устроили нары, поставили железную печь. У них совсем хорошо: тепло, светло, просторно. Им нестрашны ни ветра, ни дождь, ни холод, который уже с середины августа по ночам пробирает до костей.
Один из артели кашеварит, остальные работают с шутками, песнями — вольготно.
Стройка идет планомерно. Сначала со всего берега свезли разбросанный материал. Подсчитали, обмерили, прикинули, что можно выкроить. Выяснилось — изба выйдет из двух больших комнат, разделенных посередине сенями.
— На парочку бревен будет пониже, чем в проекте, — сказал, артельный старшина.
— Почему ниже?
— Нехватает бревен.
— Куда же они делись?
— Кто их знает? Может, водой унесло…
Вернее, надо думать, не сгрузили. При выгрузке материал немного перепутался. Все бревна нумерованные — дома старые, разобранные. Когда бревно под номером, его не надо пригонять — бери и клади. А тут многих номеров нехватает.
У нас и раньше были подозрения, что работники второй Ямальской фактории и Гыдоямской, выделяя нас и помогая нам выгружаться, не стесняясь, „экономили“ в свою пользу. Каждое бревно в пустынной тундре представляет собою большую ценность: где его возьмешь? Да и кроме бревен мы не досчитались многого. „Дорогие товарищи“, уплывшие на „Микояне“, к северу, повезли с собой часть наших дров, наш хмель, мед, чугунные плиты для печей, котлы, лодочные весла и т. п. Кое-что мы просто прозевали, упустили из виду, кой о чем спорили, но не добились толку. Бочка с медом, например, оказалась „безнадежно заваленной“ в каком-то трюме. Сколько мы не бились, но найти не сумели. Глядя на наши усилия, „дорогие товарищи“ с хитрецой посмеивались.
Так мы и остались зимовать без хмеля для дрожжей, без меда, без кухонной плиты. Вообще, по мере подсчета имущества, уехавшие товарищи становились нам все дороже.
К счастью, несколько исчезнувших бревен не сыграли в постройке существенной роли. Дома для факторий куплены основательные и просторные. Даже укороченная на два бревна высота комнат около трех метров.
Хоть и в обрез, но материала хватило и на склад, и на крытый дворик — сарай. Работа у плотников идет споро — из-за них задержки не будет.
Не так гладко обстоит дело с нашим бивуачным жильем и с товарами.
Мы растянули огромный таборный брезент на подпорках и козлах из жердей. Шатер получился большой, но весь его пришлось завалить кладью. Сами разместились в закоулках и щелях между кулями, мешками и ящиками.
Спать на земле невозможно — она здорово холодная. На глубине полуметра не оттаял лед. Там залегает вековечная мерзлота, толщиной не меньше, как говорят, 50 саженей. Этот почвенный лед легко прощупать по звуку на краю берегового откоса. Если ударишь ногой в край крутого спуска к воде, то гул идет громкий и звонкий, точно под землей скрыт огромный стеклянный колокол.
Никакая шерстяная или пуховая одежда не может спасти от страшного, мертвящего холода, идущего от мерзлоты. Только надежные полярные меха, как олений или медвежий, способны предохранить от простуды.
Мы спим на койках. По ночам кутаемся в одеяло и полушубки. В бурю брезентовая крыша шатра хлопает, точно стреляет из ружья. В таборном брезенте не меньше двадцати пяти пудов весу и, кроме того, мы придавили его наверху толстыми полуторавершковыми плахами. Однако это не помогает. Дьявольский вихрь вскидывает полотнище, будто ситцевую тряпочку, и сметает многопудовые плахи, как щепки.
Главная же неприятность — в дырках, брезент порван во многих местах. Когда идет дождик — у нас повсюду капает, просачивается, брызжет. Хорошо, что песок имеет свойство впитывать воду, как губка — луж нет.
Но все это, конечно, пустяки. Лето — везде лето. Дождь прекращается, буря стихает, является солнце — и от неприятностей нет даже воспоминаний. Только подмоченную сушку мы спешим вынести и высыпать на крыше плотничьего барака. По признакам, эта сушка перенесла на своем веку много невзгод — и мокла, и сохла, и прела. В некоторых мешках она сизого цвета, как нос старого алкоголика. В других — зеленая, замохнатившаяся от плесени. Ни свиньи, ни собаки не едят.
— Придется списать по акту — не кормить же такой отравой туземцев, — говорит Вахмистров.
Хозяйскому сердцу заведующего приходится то-и-дело сокрушенно сжиматься. Из двухсот кулей и мешков баранок — добрая половина негодна. Сахар подмочен. Ящики, мешки, тюки — все продырявлено, везде утечка.
На берегу, под вторым брезентом, новым и целым, сложены ярусы муки, сахару, чаю, круп, сушеных овощей, табаку, куряги и прочих продуктов и товаров. Прилив к ним не доходит, но чорт его знает, куда вообще доходит прилив! А что, как какая-нибудь невиданная буря, и наши сокровища зальет, перепортит, унесет…
— Поднатужимся, товарищи! — без устали повторяет Вахмистров, утром вставая и ночью ложась. — Каждый ящик, всякий мешок, поднятый на откос, в наш шатер — уже спасен. Тут нам не страшны никакие бури. А ну-ка, дружно!.. — и первый прет на откос с тяжелым мешком на плечах. Поднатуживаемся и мы.
Носить трудно. Откос крутой, в сыпучем песке глубоко тонет нога. У всех растягиваются сухожилия, трое надорвали поясницы. А шторм все маячит своей неопознанной угрозой и штабель клади словно ни чуть не уменьшается. Там внизу, на гладком песке, в десяти шагах от линии прилива — все наши тревоги, все беспокойство. Похоже, будто в семье лежит тяжело больной и, что бы кто ни делал, чем бы не был занят, все мысли сосредоточены у одной постели.
Даже женщины не сидят без работы: разбившись попарно, они подбирают, носят и складывают дрова.