У ВРАТ ОБИТЕЛИ
Силы и сознание совершенно оставили князя Василия.
Несомненно, что потрясение было настолько сильно, что даже могучий организм этого человека не мог с ним справиться. С величайшим трудом взгромоздил Петр князя на коня, а сам пошел рядом, поддерживая его. Шел он на звуки монастырского била, доносившегося с каждым шагом коня вперед все явственнее и явственнее.
Так, с величайшим трудом пришлось пройти, продираясь сквозь кустарники, несколько больше версты.
Монастырек, маленький и бедный, ютился на обширной поляне с большим лесным озерком. Плохо срубленная оградка сильно обветшала. Из-за нее виднелись крохотные, топорной работы, главки убогой монастырской церкви и соломенные крыши столь же убогих келий-изб.
Вся обителька была миниатюрна, словно игрушечная. От нее веяло великим покоем; жизнь с ее бурями и вихрями не добиралась сюда в эту безмолвную тишь. Озерко тоже было спокойно; оно словно спало невозмутимо среди лесных великанов — елей и сосен, росших по его берегам и защищавших его спокойствие от бурных шквалов налетавших иногда ветров.
— Господи Иисусе Христе, — ударив молотком, начал было Петр обычное монастырское обращение, когда добрался до плохо притворенной калитки в ограде, но даже и докончить не успел его.
— Ась, кто там? — послышался старческий шамкающий голос, — кого еще Господь Батюшка несет? — и словно из-под земли вырос старенький-престаренький монашек-привратник. — Ох, ох, что за люди? — шамкал он, — откуда такие?
— Путники, — ответил Петр, — двое нас… Вот товарищ нежданно заболел… Примите Христа ради…
— Заболел? Ахти, беда какая! — засуетился монашек. — С чего же с ним приключилось-то такое? Вы уже подождите здесь Бога для, а я к отцу игумену сбегаю… Недолго я, единым духом смахаю… Вон и братия собралась… Тоже, хоть и ангельского жития, а любопытствуют…
Действительно, внезапный стук Петра в калитку нарушил обычную тишину и всколыхнул замершую в обители жизнь. Появление новых людей было столь необычно для ушедших навсегда от мира стариков, что и в них заговорило уже давно забытое любопытство. Собралась вся братия: несколько древних монастырских, мохом обросших от своей древности, иноков да два-три послушника помоложе. Все они стояли и, не говоря ни слова, смотрели на прибывших, как на какое-то невиданное чудо.
— Ишь ты, конь-то как разубран! — произнес один из стариков и, сильно вздохнув, зачем-то прибавил: — о-ох, суета сует и суета всяческая!.. Марфо, Марфо, пецешеся о мнозем… а ад-то вот тут совсем близко; костры горят, котлы кипят, враги рода человеческого ликуют… Что тебе, милый? — прерывая свои рассуждения, обернулся он к склонившемуся к его уху молодому послушнику.
— Откеле бредете? — деловито спросил другой старичок.
Петр не успел ответить: к ним подошел сам настоятель обители, такой же древний старичок, как и остальные, но только более суровый с вида. Он пристально взглянул и на Петра, и на снятого уже с седла князя, находившегося в забытье.
— Кто такие? — отрывисто спросил он, когда Петр метнул ему земной поклон и подошел после того под благословение. — Чем недужит? — указал он на больного.
— В дороге попритчилось, — не отвечая на первый вопрос, сказал Петр, — трясовица, видно, злая… Приютите, святые отцы, Христа ради, не дайте погибнуть душе христианской без покаяния!..
— Как, отцы, думаете? — оглядел братию настоятель. — По-моему, недужного надобно приютить…
— Приютить-то недолго, — выступил инок, шептавшийся с послушником, — отчего Христа ради недужного не приютить? Да как бы святой обители от того беды и греха не вышло?
— Какой беды? Какого греха? — уставился на него настоятель, — о чем, отец, говоришь-то?
— А о том, отец игумен, — ответил старец, — что не простой человек недужный-то, а лихой: душегуб и разбойный атаман, вот кто он такой… Слыхали, поди, шайка разбойных людей в нашей округе завелась? Так вот он над той лютой шайкой и атаманствует!
Сперва словно тихий шелест пошел среди безмолствовавшей братии, но потом привычка взяла свое и все замолкли.
Настоятель, внимательно поглядел на Петра и суровым тоном спросил:
— Правда?
— Правда, отче! — твердо ответил тот, смотря своим светлым взором в глаза монаху. — Лгать не буду!
— То-то ты и увильнул, когда я спрашивал, кто вы такие будете… Сам-то ты тоже из душегубов большедорожных?
— Нет, отче, — твердо ответил Петр, — никогда разбойными делами не занимался и, пока Господь не попустит, заниматься не буду…
— Так как же вы вместе очутились-то?
В ответ на это Петр рассказал все, что случилось с обозом, к которому он принадлежал, а потом среди разбойников.
— Никогда я не лгал, — закончил он сзой рассказ, — и теперь правду говорю. Грешник он великий, не одно только атаманство у него на душе… Много грехов у него, да ведь нельзя же дать погибнуть и такой душе без покаяния…
— Верно! — произнес настоятель. — Ну, отцы, как? Вы слышали…
— Нельзя принимать! — высказался все тот же старец, который первый заговорил против принятия недужного.
Остальные молчали, видимо присоединяясь к уже высказанному мнению.
— Стыдитесь, отцы! — громко воскликнул настоятель, — не узнаю я вас… Судите вы человека по делам его, которых и не знаете даже… Богу единому суд: "Мне отмщение и Я воздам", — говорит Господь!