«Время пролетело, Слава прожита, Вече опустело, Сила отнята...» Губер
Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.
На этот раз с первого взгляда было видно, что вече собиралось какое-то совсем особенное. Оно не носило своего обычного бурного характера. Не слышно было задорного звона вечевого колокола. Он прозвонил уныло, тоскливо, грусть наводя на новгородские сердца, и смолк. Все были смущены, растеряны, каждый из вечевиков угрюмо молчал.
Вот раздался обычный пред началом каждого веча оклик глашатого:
– Слушайте, вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте – и распри свои забудьте. Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами.
Действительно, в народе со стороны хором, стоявших за стенами Детинца, в некотором отдалении от вечевого помоста, произошло движение. Стоявшая там толпа разом сдвинулась, стесняясь, расступаясь перед рослыми молодцами-воинами, открывавшими шествие посадника на вече.
Дружина, провожавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести-семи пар прекрасно вооруженных воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья. Головы их, вопреки тогдашнему обычаю были не покрыты, а по моде, перенятой у варягов, выбриты так, что спереди оставалась одна длинная прядь волос – чуб. Бороды у некоторых также были выбриты, но большинство все же оставалось бородатыми. К поясу каждого на широкой перевязи подтянут был большой меч, за рукоятку которого дружинники держались с самым бесстрашным видом.
За дружинниками шли старосты всех концов Нова-города. Они были разодеты по-праздничному. На каждого поверх легкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезенные сюда заезжими гостями из далекой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.
Далее среди старшин и степенных бояр шел сменивший Гостомысла посадник, казавшийся каким-то растерянным.
Все поглядывали в молчании на это шествие, словно ожидая увидеть еще кого-то.
Ожидания не оправдывались.
Не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык Нов-город, да и все его соседи считать мудрейшим из мудрецов.
Совсем одряхлел славный Гостомысл, тлеет еще искра жизни в разрушившемся теле, но силы окончательно оставили его.
А давно ли еще, всего только до варягов, видели вечевики своего посадника вот также шествовавшего на вече, где он всегда был готов на всякую борьбу с легко воспламеняющимися страстями буйных и своевольных сограждан. Тогда это был высокий, представительный старик. Внешность его невольно внушала почтение. Он на полголовы был выше других степенных и старших бояр, так что в толпе их всегда был хорошо заметен. В ясных голубых глазах светились редкий ум и энергия. Движения его были плавны и властны, а резкий, несколько отрывистый голос указывал на привычку повелевать.
Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.
Это еще более смутило вечевиков.
Прежде речью мудрой, советом разумным вызволял посадник своих сограждан из всякой опасности, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?
При всеобщем молчании началось вече.
– Мужи новгородские и людины, – заговорил старейшина одного из сильнейших соседних племен, кривичей, – от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живем мы! Посмотрите, что творится на Ильмене! Восстал род на род, не стало правды.
– Верно! – раздались отдельные восклицания. – Пропала правда с Ильменя!
– Совсем житья не стало. При варягах куда лучше жилось. Все знали, у кого искать управу.
– Так вот, вы и рассудите, как быть нам, – продолжал кривич. – Пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы... а вот нынче и нам от вас терпеть приходится. Не дают нам спокойной жизни ваши буяны. Приходят с мечом и огнем в нашу землю, терпенья не стало совсем. Страдаем тяжко мы,
– И нам тяжко, и мы! – подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. – К вам управы пришли искать. Уймите вы своих на Ильмене.
Мужья новгородские смущенно молчали, не зная, что и отвечать на эти вполне справедливые укоры.
– Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, – потупив глаза, заговорил заменявший Гостомысла посадник из степенных бояр. – Стыдно нам, ох как стыдно, а что поделать с нашей вольницей – не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами вы видите; как гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, да и до этого еще варяги как пришли, многих побили, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Нова-города.
– Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! – крикнул старейшина кривичей. – Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече. Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?
– Говори! Говори! Слушаем! – раздалось со всех сторон.
– Решили мы сами от вашей вольницей обороняться огнем и мечом, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене, и прямо говорю: идем на вас войною.
– И мы с кривичами пристанем! – выступил посланец мери. – Скажи своим: и меря вместе с кривичами на Ильмень боем идет!
Выступил старейшина дреговичей.
– Правду сказал посланец кривичей, – заговорил он, – и нам, дреговичам, не остается ничего другого делать, как взяться за оружие и всем вместе идти на вас войною! Знайте же это.
– Война так война! Бой так бой! – закричали более молодые и горячие из собравшихся на вече. – Ишь чем пугать вздумали. Не таких мы видали. На что варягов – и тех прогнали! А варяги не чета вам! Суньтесь только – всех повырежем.
– Не без нас вы с варягами справились! – возразил кривич. – А вот что я скажу вам: если отвернется от нас ратное счастье, так порешили мы обратиться за помощью к ханам козарским.
Как громом поразила эта весть новгородцев.
– Опять польется кровь славянская! – с горем воскликнули бояре. – Прогневали, видно, Перуна мы, ослепляет он нас! Брат на брата смертным боем идет и чужаков на брата ведет. Страшное дело! Грозное дело!
Вдруг все вече как-то странно заволновалось. В толпе раздались крики изумления и восторга, почти все обнажили головы.
– Что случилось, что там? – послышались тревожные вопросы с вечевого помоста.
– Гостомысл! Гостомысл! – раздались им в ответ громкие, радостные крики.