Супружеское счастье
Нейгоф и Софья обвенчались втихомолку. В том доме, где жила невеста, о свадьбе даже и не подозревали, хотя посещения Нейгофа были замечены и вызвали немало толков.
Молодожены после венца сразу же отправились на Николаевский вокзал и умчались со скорым поездом в Москву, как это заранее было условлено.
В их отсутствие Настя должна была переменить квартиру, обставиться, устроиться так, чтобы „молодые“ могли явиться в свое никому не известное новое гнездышко и зажить мирной, полной покоя жизнью.
И Софья, и Нейгоф не знали, не видели, не чувствовали, что за ними постоянно следит недреманное око Мефодия Кирилловича.
Они были еще в церкви, где шел обряд венчания, а Кобылкин уже угодничал перед лицом, выдающим брачные записи.
– Осведомиться нельзя ли? – раскланялся он. – Кто шаферами у брачащихся графа Нейгофа и девицы Шульц?
– А вам зачем?
– Очень нужно-с! Ах, если бы вы знали, как нужно!
Книга, куда только что была внесена брачная запись, оставалась раскрытой, и Кобылкин не спускал с не просохших еще строк своего упорного взгляда.
– Да вы-то родственник, что ли, будете? – последовал новый вопрос.
– Мм-да! – протянул Мефодий Кириллович. – Конечно, родственник, если считать родство по линии праотца Адама.
– Чужой, стало быть, и даже, как водится, брачащимся незнакомый! Тогда нельзя!
Книга была захлопнута.
– Жаль-с! Очень жаль, но делать нечего… Прощения прошу за беспокойство, – откланялся Кобылкин и вышел в садик ограды. Там он подошел к фонарю и, вытянув манжету, при свете его сделал на ней карандашом пометки. – Шаферов трое, трое, трое, – шептал он. – Дворянин Владимир Васильевич Марич, еще дворянин Станислав Федорович Куделинский и мещанин Антон Антонович Квель. Трое… Трое! Куделинского я знаю – старый знакомый!… Настюшка – молодец девка, ничего не скрывает!… Трое – Шульц четвертая… Трое, трое и одна, – промурлыкал он вполголоса. – Так… Я как будто на следу!
Он на улице дождался выхода новобрачных и наблюдал за ними и за их шаферами до того момента, когда они сели в московский скорый поезд.
Нейгоф был бесконечно счастлив, но к его счастью примешивалось чувство некоторого душевного беспокойства.
Софья заметила это.
– Что с тобой, Миша? – спросила она, когда они остались одни в купе.
– Ничего как будто, дорогая, кроме того, что я бесконечно счастлив.
– Нет, я вижу другое. Тебя что-то беспокоит.
– Устал, – попробовал отговориться Нейгоф.
– Не верю! Михаил, теперь я твоя жена… Между нами отныне не должно быть никаких тайн, секретов.
Граф не отвечал.
– Ну же, Михаил, не порти мне этого дня своей неискренностью! Говори прямо, откровенно, что с тобой? Или ты раскаиваешься, что женился на мне?
– Раскаиваюсь, – чуть слышно произнес граф.
– Несколько позднее раскаяние! – со смехом произнесла Софья. – Об этом вам, граф Михаил Андреевич, следовало подумать раньше… Но все-таки можно узнать причину вашего раскаяния?
– Соня, милая! – воскликнул Нейгоф. – Если бы ты только знала, что у меня на душе!…
– Что же именно?
– Ах, Соня, ад кромешный!
– Удивляюсь, что вы за человек! – пожала плечами Софья. – Вас нельзя понять… То рай, то ад… Не разберешь даже, который из них когда в вас пребывает.
– Ты жестока! – простонал Нейгоф.
– Кажется, скоро будут слезы? – перебила его графиня. – И это в первые часы после венца! Право, теперь и я начинаю раскаиваться, что вышла за вас… Итак, двое кающихся налицо… Недурно для начала!…
– Пойми меня, Соня! – взволнованно заговорил граф. – Ты чуткая, добрая, ты все сейчас поймешь…
– Но пока ничего не понимаю, а только вижу, что вы плачете! Пожалуйста, вот мой платок! Потом, у меня с собой валерьянка, спирт… Я как будто предвидела подобную сцену.
– Не надо, Соня, таких слов, умоляю, не надо!
– Но вы все-таки должны сказать, чем я вам не угодила?
– Не ты, дорогая, бесценная, вовсе не ты! Я сам себе не угодил… Войди в мое положение, погляди на меня со стороны. Ведь не мы вместе, а я при тебе… Понимаешь, что я хочу сказать: я при тебе то же самое, что твоя Настя, кучер…
– Не понимаю, ничего не понимаю!
– Ну как же не понимаешь? Ты взяла меня. Вспомни, я живу на твой счет с того дня, как вышел из больницы. Все – твое! Ты тратишь на меня свои деньги, тратишь щедро… Даже тогда, на огороде, я этим несчастным людям дал твои деньги. А я… я по-прежнему – нищий и… и…
– Ах, вот ты про что! – воскликнула ласковым голосом Софья. – А я-то думала!… Ах ты, дурашка милый!… И это тебя могло взволновать? Да разве все, что есть у меня, не твое? А мне покойный Козодоев по завещанию оставил все свое состояние. Тебе это известно?
– Нет!
– Так вот теперь знай! Ты – мой, мой навеки… Мы крепко связаны и нашим грустным прошлым, и сегодняшним днем. Не смей беспокоить меня своими глупыми бреднями!
– Соня! – воскликнул граф. – Так вот ты какая добрая!
– Нет, ваше сиятельство, нет, злая я, страшная, свирепая! Вот я вас накажу сейчас, строго накажу, чтобы вы не смели обижать меня в будущем! – воскликнула Софья, и ее руки обвились вокруг шеи мужа, а на его лоб, щеки, губы посыпались горячие поцелуи.
Нейгоф чувствовал, что все купе кружится перед его глазами. Стук колес звучал где-то совсем далеко; восторг, невыразимое блаженство широкой волной вливались в его душу.
– Ну, довольно! – отпустила его Софья. – Что, милостивый государь? Видите, какая я злая?
Михаил Андреевич опустился перед ней на колени и с благоговением прильнул губами к ее руке.
– Ненаглядная, счастье мое, – задыхаясь от волнения, шептал Нейгоф.
– Что теперь: рай? ад? – засмеялась Софья.
– Рай! Восхитительный рай!
– Прекрасно, очень рада! А теперь, ваше сиятельство, нет ли еще вопросов, которые могли бы мне грозить повторением устроенной сцены? Лучше сразу разрешить все.
– Есть, Соня, – ответил граф. – Ты только не сердись… Ответь мне прямо, как это достойно твоего сердца.
– Без предисловий, я жду!
Голос Софьи теперь был резок и даже груб.
– Видишь ли, Соня… Ты не подумай, что у меня на уме что-нибудь дурное… Нет, нет! Но все-таки мне хотелось бы знать, кто эти молодые люди – Куделинский, Марич, шафера… в особенности Куделинский…
Софья опять рассмеялась, но на этот раз не так искренно.
– Это мне нравится! – воскликнула она. – Мой супруг уже ревнует!…
– Соня! – попробовал остановить ее Нейгоф.
– Да что тут! Ты спроси, сколько раз я видела этих господ? Марича я вижу всего второй раз в жизни, а Куделинского видела чаще… Это клиенты моего покойного благодетеля… Они бывали у него, так как же я могла не видеть их? Я никогда не говорила с ними иначе, чем с гостями. Если я пригласила их быть нашими шаферами, то лишь потому, что никого более не знаю. А эти люди мне хоть по фамилиям известны… Третьего, Квеля, я совершенно не знаю… А ты… ты… ревнуешь меня, свою молодую, маленькую женушку, к первым встречным… Грех тебе!
И вдруг Софья заплакала.
– Милая, да я не хотел обидеть тебя! – воскликнул граф и заплакал сам, стоя на коленях и смотря на жену снизу вверх влюбленными глазами.
– Станция Любань! – раздался у дверей купе окрик кондуктора, сразу нарушивший идиллическое настроение супругов. – Поезд стоит двадцать минут!
– Мы выйдем, – встрепенулась Софья. – Право, ты обидел меня, Михаил.
– Дорогая, разве я хотел…
– Все равно!… Я прощаю тебе, потому что ты не знаешь меня. Но в будущем воздержись. Мне… очень больны твои подозрения.
Замигали фонари станционной платформы. Задребезжали свистки. Поезд стал.
Михаил Андреевич и Софья вышли из вагона, и тут же Нейгофу бросилась в глаза красивая, самоуверенная физиономия Куделинского, разговаривавшего с начальником станции.
Станислав Федорович увидел их.
– Верный дружка все-таки проконвоировал молодого князя и княгиню! – воскликнул он, бросаясь с объятиями к Нейгофу. – Хорошо доехали?
– Вы как здесь? – удивился граф.
– С этим же поездом… вскочил в вагон после третьего звонка… Двойная плата и прочие пустяки. Зато убежден, что все благополучно… Софья Карловна, ручку!
Нейгоф невольно устремил взгляд на Софью. На ее лице было недовольное, даже брезгливое выражение.
– Михаил, вернемся в вагон, – произнесла она, беря под руку мужа.
– Но ты хотела прогуляться?
– Нет, холодно! Прошу тебя. Мое почтенье, месье Куделинский!
Она первая вошла в вагон. Граф, холодно простившись со Станиславом Федоровичем, последовал за ней.
Куделинский остался на платформе.
– Ай да Сонька! – проговорил он вполголоса. – Ну и молодец! Какое самообладание! Посмотрим, что это она мне в руку сунула?
Он разжал ладонь. Там был клочок бумаги.
„Больше не показывайся. Опасно. Теленок брыкается. Справлюсь одна!“ – было написано на нем.