ГЛАВА I
1
На площади и у казарм пылали факелы, смоляные бочки. По углам строений форта курились плошки, горели на подоконниках свечи. Огни, перевитые багровым дымом, искры, треск ракет с корабля, бороздивших сырую темень, пальба, гомон и крики из стана алеут... Большой, памятный день для Ново-Архангельска — первого заморского города Новой земли.
Третьего дня утром «Святитель Николай Мирликийский» — сорокапушечный русский фрегат — отдал якоря в Ситхинской гавани. Полтора года назад покинул он Кронштадт, три месяца простоял в Кантоне. Корабль доставил огневые припасы для крепости, ядра, два медных единорога, продовольствие, новые приказы и среди них — пакет Адмиралтейств-коллегий, приложенный к длинному дубовому ящику, обшитому железными скобами. В пакете лежал именной указ императора Александра о награждении коллежского советника Баранова орденом Анны второго класса, в ящике — государственный флаг с двуглавым орлом и надписью: «Российско-Американская Компания».
Император даровал колониям высочайшее покровительство, инспектор артиллерии прислал пушки, иркутскому губернатору приказано отпускать порох и с Нерчинских рудников двести пудов свинца в год.
Правитель приказал отпраздновать приход «Святителя». Богослужение подходило к концу. В новом облачении, казавшийся выше, внушительней, Ананий медленно ступил на порог алтаря. Десятки восковых свечей, лампады, заправленные чистым тюленьим жиром, освещали позолоту риз, первые ряды молящихся, эполеты офицеров «Николая Мирликийского», медали тойонов, серьгу Кускова. Один Баранов остался в тени. В скромном сюртуке с орденом, стоял он под большой хоругвью. Рядом с правителем держались и охотники.
Павла и Лещинского не было. Крестник правителя нес караул по крепости, Лещинский готовился встречать гостей. Ему помогали две индианки. Серафима швырнула ключи, обиженная и гневная, ушла из дому, а Лука еще утром вызвался прислуживать архимандриту и целый день не являлся в казарму. От усердия он даже подпевал мальчикам-креолам — певчим на правом клиросе.
В церкви было душно от запаха пота и ладана, сырого теса и шкур алеутской одежды, рома, китового жира. Зато было тихо. Малопонятные, забытые слова, проникновенные и величавые, детские голоса певчих, отблеск царских врат — подарок богачей Строгановых, суровый облик Гедеона, напоминавший образ пророка, размягчали, трогали сердца людей.
Опытный священнослужитель Ананий угадывал чувства, охватившие прихожан. Индейцы и алеуты, да и многие из русских были в церкви первый раз. Даже офицеры фрегата больше не перешептывались, стояли опершись на палаши, молчаливые, подтянутые.
Архимандрит высоко поднял светлую чашу, ступил к самому краю амвона. Освященный веками сосуд с вином и хлебом сверкнул позолотой, застыл над головой Анания. В церкви стало еще тише. Жаркий воздух колебал пламя свеч.
— Со страхом божиим и верою приступите...
Торжественные слова обращения прозвучали негромко и внятно; певуче отозвался хор. Потом зазвонили колокола, возвещая близкое окончание обедни.
Командир корабля, низенький капитан-лейтенант из остзейских немцев, прошел вперед, вытянул из громадного зеленого воротника шею, внимательно перекрестился. Привычная церемония ему надоела, но сейчас нужно было показать пример не только господам офицерам. Командир военного судна — хозяин сих диких мест. Ананий уже повернулся ему навстречу, готовясь поздравить с благополучным прибытием, но все произошло по-иному.
Заложив руку за борт сюртука, уверенно и неторопливо Баранов выступил из-под хоругви к ступенькам возвышения, и, не глядя на командира, подняв голову, первый приложился к золотому распятию. Никто не смеет нарушить обычай. Хозяин тут он, правитель российских колоний, купец и мужик, освоитель нового отечества.
Капитан-лейтенант побагровел, но сдержался. Некоторые офицеры насупились. Зато большинство, в особенности молодежь, были довольны. С первого дня, как капитан-лейтенант явился на судно вместо заболевшего в Ревеле командира корабля, экипаж невзлюбил честолюбивого и бездушного барона. Лишь мичман Рагозин, судовой лекарь и еще двое-трое находились в его «свите». И сейчас мичман и лекарь негодующе зашевелились, но капитан резко остановил их.
2
Наташа не замечала ни духоты, ни множества людей, ни стоявшего впереди отца. Ярким сном представлялись ей эти высокие своды, отблески свечей в полумраке храма, ликующий звон колоколов где-то над головой, пение, странно знакомые, будто слышанные давным-давно слова. Она стояла потрясенная.
Кулик пришел с дочкой еще утром в Ново-Архангельск. Впервые за многие годы появился он в русском поселении. Надвигалась старость, возвращались воспоминания далекого прошлого. Хмуря седые брови, часто сидел он среди неприступных утесов, негромко пел старинную песню. Забылся смысл слов, но они оставались родными, русскими. После разлуки с Павлом особенно сильно захотелось побывать у соотчичей.
— Буду ждать две луны, — сказал ему резко Чуукван, когда старый траппер заявил, что уходит на берег, и отвернулся к огню. Отсвет костра озарил его жесткие прямые волосы, орлиное перо. Вождь знал, что уйдет и Наташа. До сих пор он все еще надеялся...
Попрежнему суровый и безучастный на вид Чуукван послал отряд воинов провожать своих друзей до морского берега. Восемь юношей несли украшенную цветами кожаную пирогу с изображением солнца на загнутом, высоком носу. Вождь собственноручно зажег прощальный костер и всю ночь просидел над темной, в бликах затухавшего пламени, тихой озерной водой.
Перед тем как покинуть индейское селение, Кулик несколько вечеров провел, запершись в хижине, мастерил женское платье из цветного сукна, купленного в английской фактории. Готовил дочке подарок. Шил он, когда Наташа спала, старательно орудуя при свете камелька иглой и большим промысловым ножом.
Платье вышло неуклюжим, бесформенным, невиданного фасона, но старик остался доволен своей работой и вынул его из мешка только тогда, когда показались строения крепости. Сам тоже надел новую рубашку, начистил ствол ружья, достал десять собольих шкурок. Нищим и бездомным вынужден был он покинуть отчизну, вольным охотником возвращался в места, которые исходил много раз.
Когда отзвонили колокола, Лещинский распорядился дать залп из крепостных пушек. Иллюминация, выстрелы разбудили округу, выгнали зверье. Мирные индейцы, кенайцы и алеуты сошлись на праздник. Все ворота были открыты. Вход разрешался каждому, кто хотел присутствовать при торжестве освящения флага, пожалованного самим императором.
И не только из Санкт-Петербурга пришли подарки. Король Томеа-Меа прислал через Кускова убранство из птичьих перьев — волшебную работу девушек Гавайских островов. Старинную вазу и оружие привез Кусков и от Тай-Фу. Дары старых знакомцев увеличивали пышность события.
Кулик и Наташа вошли в крепость вместе со всеми. Нахмурясь, скрывая смущение, переступил охотник порог храма, снял малахай. Светлый, всегда покрытый шапкой лоб резко выделялся на темнокрасном морщинистом лице, серебрились длинные волосы. С ружьем и котомкой он остановился у входа, затем отступил в угол. Следом за ним пробралась Наташа. Зверобои, индейцы и островитяне удивленно оглядывались на них. Никто не знал пришельцев.
Кулик не был в церкви сорок лет. Почти полвека отделяли от него юность, давние ощущения, воспоминания деревенских праздников... Кулик вдруг почувствовал, что он растроган. Он переставил ружье, усмехнулся. Улыбка вышла стеснительной, доброй. Седой нелюдимый охотник, траппер американских лесов, словно вернулся к детству.
Перед появлением в крепости старик сам хорошо не знал, что будет там делать, как встретится с Барановым, как примут его люди, которых он сторонился всегда. Сейчас он ни о чем не думал и даже забыл о Наташе. Здесь была родина.
Баранов подошел к нему первый. Пока все теснились у дверей, давая дорогу архимандриту и Гедеону, начавшим крестный ход, хоругвеносцам и портрету царя, вынесенному на полотенце двумя охотниками, факельщикам и хору, правитель приблизился к Кулику. О приходе незнакомого траппера ему сообщили во время обедни. Хотя в ворота пропускали всех, кто хотел войти в форт, но караульщики зорко следили за каждым. Таков был приказ Баранова.
— Я управитель сих мест, — сказал Баранов. — Будь у нас гостем, Кулик. А это дочка?.. Видишь, наслышан о тебе немало. — Он вдруг добродушно засмеялся, притронулся к рукаву старика. — Ночевать у меня будете. Дорогу укажут...
Про Кулика он слышал давно, еще до рассказа Павла, давно хотел и встретиться. Такие люди были ему по сердцу.
Не давая возразить удивленному охотнику, он ушел вслед за хоругвями.
3
Парадный ужин и бал начались только в десять часов вечера. Почетные гости были приглашены в дом правителя, где Лещинский уже закончил приготовления. Нанкок снова нацепил свою медаль, но был крайне обескуражен. Пыжиться перед другими стало нечем. С полдесятка окрестных тойонов, вызванных Барановым на торжество, получили такие же отличия.
Вместе с моряками явился и странного вида маленький, круглый, пожилой уже человек в кургузом, осыпанном табачной пылью зеленом сюртуке. Это был доктор Круль, лекарь одного из кораблей Компании, выкинутый капитаном на один из островов за постоянные ссоры, как «лицо не терпимое на судне». Его подобрал фрегат «Святитель Николай», и он плыл на нем простым пассажиром, надоедая экипажу бесконечными планами покорения Индии, Китая, Японии, — всех стран, мимо которых проходил фрегат.
— Доктор медицины и натуральный история, — поспешил отрекомендоваться он Луке, стоявшему в новом, не по росту, камзоле у дверей зала.
Протерев очки и заметив ошибку, бывший лекарь снисходительно потрепал Луку по плечу и уже на ходу спросил:
— Господин Баранов здесь, там?
Не выслушав ответа, он так же стремительно ринулся дальше.
Баранов стоял у камина и сам принимал гостей. Всегдашний кафтан был заменен мундиром, новый орден и золотая медаль на Владимирской ленте украшали грудь правителя. Без парика, с пучком белых волос на висках, большеголовый и плотный, он сегодня казался особенно представительным. Приветливо и дружелюбно встречал он гостей, пытливо разглядывая каждого своими все еще ясными, светлыми, словно к ним не притронулась старость, глазами.
По бокам правителя, на скамейках и чурбанах — нехватало стульев — сидели в сюртуках и фраках его ветераны: Афонин, Филатыч, шкипер с «Амура», корабельщик, высокий немой старик — знаменитый ловец бобров. Кусков и Павел еще не появлялись, оба проверяли посты. На ночь ворота крепости закрыли, негласно усилили караул.
Многие из присутствующих ждали приглашения на сегодняшний вечер как особой чести и держались принужденно и неуклюже в своей неудобной парадной одежде. Сидели, выложив на колени красные огрубелые руки, молчали.
Говорил один Ананий. Монах покойно расположился рядом с правителем в единственном кресле, рассуждал о войне на континенте, о Наполеоне, будоражившем Европу, о роли России в мировой политике.
— Государь император во многом на нас полагается. Новое отечество наше в мире с соседями жить должно...
Кулик и Наташа вошли последними. Яркий огонь камина, свечи в медных шандалах, зажженные по углам, шкаф с книгами, золотые рамы картин, статуи еще сильнее поразили девушку, чем обстановка церкви. Такое великолепие среди пустынных гор и лесов подавляло ее и вместе с тем волновало ожиданием чего-то еще более чудесного.
Прямая, сосредоточенная, с приподнятыми слегка бровями, вошла девушка за отцом в освещенный зал. Все взгляды сразу обратились на Кулика и Наташу. Женщины, сидевшие отдельно в углу, тихонько зашушукались, кто-то фыркнул. Должно быть забавным показалось самодельное платье Наташи, с карманами алого бархата, похожее на мешок.
Но отец и дочь не заметили этого. Навстречу им, бесшумно ступая подошвами мягких сапог, шел правитель, радушно протянул обоим руки, повел к очагу. Смех умолк, завистливо притихли женщины.
Баранов хлопнул в ладоши, и сразу же в соседней комнате заиграл оркестр. Мальчики-креолы, те, что пели в церкви, обучались и музыке. Учил один из охотников, бывший крепостной, служивший когда-то музыкантом в оркестре своего барина. Трубы и два кларнета были куплены у английского шкипера, заходившего в Ново-Архангельск. Тогда же приобрел Баранов большой глобус, карту земного шара, грифельную доску. Здание школы еще достраивалось, но хозяин колоний приказал набирать учеников.
— Отцы пусть церковному наставляют, а мне потребно образование умов, — ответил он коротко на осторожный намек Лещинского по поводу новых осложнений с архимандритом.
Баранов уже знал о доносе Анания, но никому не обмолвился ни звуком. Даже Павлу не сказал. Лишь оставшись один, ночью записал у себя в дневнике: «Спокойствие колоний будет зависеть от того влияния, кое успеет приобресть главный правитель. Особливо от его уменья и, в случае надобности, с твердостью, а паче с благоразумной осторожностью поддерживать свои требования и права...» Баранов знал и о попытке миссионера созвать индейцев в крепость без разрешения правителя. Он тоже ничего не сказал, но сегодняшним приказом открыть ворота подтверждал еще раз, что только он может здесь отдавать команду.
Оркестр был неожиданностью для большинства гостей. Мальчики разучивали марш и песню в одной из горниц большого дома, и мало кто мог догадаться о приготовлениях. Сквозь толстые стены звуки не проникали. Баранов присутствовал на всех репетициях, подходил к каждому из молодых музыкантов, прислушивался к его игре. Он во всем хотел тщательности исполнения.
Гости задвигали скамейками, поднялись с мест. Нанкок уронил трубку, два других князька шарахнулись к двери. Только когда первое изумление прошло, а мальчики продолжали играть, довольная улыбка появилась на лицах: с почетом принимал Баранов! Даже офицеры с корабля, стоявшие обособленной группой, невольно переглянулись. Мичман Рагозин перестал критиковать присутствующих.
— Америка! — сказал он, подмигивая гардемарину и доктору. — Контрданс, пожалуй, начнут!
Офицеры фрегата появились на бал почти в полном составе. После случая в церкви флотские с большим любопытством приняли приглашение правителя, тем более, что капитан-лейтенант не мог простить Баранову полученного афронта и сам не явился. Офицеры ходили по комнатам, разглядывали шкафы с книгами, картины, вежливо извинились перед Серафимой, когда та решительно загородила дверь в свою горенку, отвечали на поклоны присутствующих. Старший офицер, высокий сухощавый моряк, заменивший на балу командира корабля, как и большинство офицеров фрегата, не разделял пренебрежительного отношения к колонистам и высоко ставил предприимчивость и ум Баранова.
Зато мичман Рагозин держал себя вызывающе. Правда, за спиной остальных. Каждую минуту мичман подносил лорнет к своим темным, продолговатым глазам, разглядывая всех в упор, делал замечания, принудил Луку хлебнуть кипящего пунша. Пять тысяч крепостных душ приучили его не церемониться.
Его злило спокойное, властное поведение Баранова. Еще днем мичману захотелось «осадить» правителя, о котором ходило столько легенд, дать почувствовать свое превосходство дворянина и офицера линейного корабля. Он подошел к правителю, распоряжавшемуся на пристани, вскинул к переносице лорнет, небрежно козырнул.
— Российского флота мичман Рагозин и вахтенный командир корабля. Потрудитесь, господин купец, не мешать моим матрозам.
Баранов некоторое время молча, исподлобья смотрел на Рагозина, затем поднял голову.
— Российской державы коллежский советник и командир сих земель, — тихо и внятно произнес он. — Потрудитесь соблюдать артикул, господин мичман.
И, отвернувшись, продолжал наблюдать за разгрузкой.
Мичман никому не сказал об этой короткой стычке, зато возненавидел Баранова и искал теперь случая отомстить, унизить правителя, поиздеваться над ним, но сделать этого не мог. Баранов не замечал ни его дерзких выходок, ни насмешливого, оскорбительного тона.
Поводом к столкновению послужила Наташа. Заметив, с каким особым вниманием принял Баранов новых гостей, услышав шутки и смех, вызванные нарядом девушки, мичман радостно встрепенулся. Офицеры задержались в соседней горнице, и он чувствовал себя свободнее. Подмигнув другу-лекарю, мичман бодрым, упругим шагом пересек середину зала и, сияя пуговицами, шитьем воротника, золотом эполет направился прямо к Наташе.
— Не имею чести быть вам представленным, сударыня... — начал он, шаркая толстыми ногами и почти в упор наводя лорнет. — Мичман императорского флота Рагозин... Разрешите пригласить на контрданс. Сей танец, надеюсь, вы изучали?
Он говорил нарочито громко, на весь зал. Гости затихли. Некоторые нахмурились, некоторые с любопытством ждали, чем это кончится.
Наташа недоуменно подняла брови. Она плохо разбиралась в происходившем и молча смотрела на человека, бесцеремонно и насмешливо разглядывавшего ее через свои стекла. Потом беспокойно обернулась к Баранову.
Подзадоренный улыбками лекаря и гардемарина, своих неразлучных приятелей, Рагозин еще раз поклонился, снова обратился к Наташе, на этот раз по-французски.
Он сказал, очевидно, что-то непристойное. Лекарь и гардемарин хохотали.
Смущенная, красная, стояла Наташа перед мичманом, неловко теребя карманы своего первого платья.
В это время Баранов положил руку на плечо девушки, ласково отстранил ее. Движения правителя были размеренны, спокойны. Лишь по опущенным векам можно было догадаться о его гневе. Дальше произошло непредвиденное. Не успел Рагозин, невольно отступивший назад, снова направить свой лорнет на девушку, как лорнет вдруг вылетел у него из рук и разбился о решетку камина.
Бледный, задыхающийся, сжимая в руке мушкет, стоял перед мичманом появившийся из боковой двери Павел.
Наташа ахнула, побелела и отступила к очагу. Так поразила ее эта неожиданная встреча.
Между тем Рагозин опомнился, ухватил рукоять шпаги, но вытащить не успел. Грохнули отодвигаемые скамейки, за спиной Павла поднялись Кусков, Афонин и другие. На шум появился в зале старший офицер. Зная мичмана, он сразу сообразил, что произошло что-то скверное.
— Немедля на фрегат! — приказал он Рагозину тихо.
Затем поклонился Баранову и просил не обращать внимания на эту выходку. К нему присоединились офицеры, возмущенные поступком Рагозина, и даже гардемарин с лекарем. Но праздничного настроения не удалось вернуть.