ОХОТА
Однажды, выйдя из илимки, Николай увидел, что все погружено в густой, как молоко, туман. Постояв немного в сырых и холодных его облаках, Коля услышал, что недалеко брякнул камень.
Звук повторился и стало ясно, что кто-то бродит вокруг илимки по хрустящей гальке, А как раз вчера вечером Петя повесил у кормы провяливаться большую связку рыбы.
Осторожно, никого не будя, Николай вернулся на судно, снял с гвоздя карабин и зарядил его разрывной пулей. Потом вышел на палубу, притворив за собою плотнее дверь, чтобы не выскочил Хорька, пушистым клубом свернувшийся под койкой.
Неизвестный посетитель, судя по хрусту шагов, обошел илимку с носа и до кормы и остановился, скрытый туманом.
Николай ждал. Вероятно, ждал и тот, неизвестный. Но вот, в тишине послышалось урчащее сопение, будто кто-то с силой втягивал в себя воздух…
— Медведь! — понял Николай и замер на месте, приготовив ружье.
Опять захрустела галька. Уже совсем близко, у самой кормы, И царапающий звук когтей затрещал по борту…
В этот миг изнутри отчаянно залаял учуявший опасного гостя Хорька.
Из тумана над бортом приподнялся зверь и Николай спустил курок…
Тарарахнул звонкий выстрел, и хрипло взревел пораненый медведь!
Николай бросился к самой корме. На нее, рявкая и щелкая зубами, забиралось косматое чудовище…
Отступив на шаг, Николай, один за другим выпустил почти в упор еще два патрона…
Рявканье смолкло и слышно было, как, сорвавшись с борта, грузно шлепнулась оземь тяжелая туша…
Все спящие выскочили. Хорька мячиком перелетел через борт и залился злобным лаем.
— Медведя убил! — кричал Никола в восторге от своей удачи.
Зверь оказался крупным и очень жирным. За лето он хорошо от’елся на ягодах и кедровой шишке и теперь был готов к долгой зимовке.
Но вкусным его мясом и салом воспользовались наши путешественники.
Жареное из маленьких кусочков медвежатины, плавающее в растопленном сале, было так вкусно, что Иван Николаевич сейчас же заметил, что ничего лучшего в жизни он не едал!
Тут обиделся Петюха:
— Да вы то же самое про мою копченую рыбу говорили!
Тогда Иван Николаевич, почесав затылок, признался:
— Медведь, все-таки, перещеголял!
— А вот, я нарочно тайменя большого поймаю, — пригрозил Петюха, — что тогда вы скажете?
— А я осеннего гуся убью, — поддразнивал Николай, — здоровенного, жирного…
— Ну и дрянь это медвежье мясо! — рассердился Петя и, пододвинув чашку, зачерпнул себе новую порцию медвежатины!
■
Окончился август, а вместе с ним окончились и надежды на катер.
Тунгуска так обмелела, что на поверхность ее выступили невиданные до этого времени песчаные косы и прятавшиеся в глубинах камни. Перекаты и шиверы зашумели, сделались мелкими и непроходимыми. А пороги, лежавшие ниже, стали грозным препятствием для любого мало-мальски значительного судна.
Холоднее и гуще становились утренние туманы, и рано кончался короткий осенний день.
Уже третьи сутки, как стояло таежное ненастье. Третий день, как висели над лесом сплошные серые тучи, и мелкий дождь беспрестанно и дробно сыпал а стенки илимки.
Николай с утра бродил по реке, караулил пролетавших гусей и весь вымок; каждая травинка и каждый листик были напитаны дождевыми каплями.
Из охоты ничего не выходило. Гуси были очень осторожны и садились всегда на открытых и труднодоступных местах.
И тогда, пока остальные птицы пощипывали мягкий хвощ, специальный сторож их, старый гусак, расхаживал поодаль, подняв высокую шею и зорко посматривая по сторонам.
И лишь только замечал приближающуюся фигуру Николая, как сейчас же кричал тревожным криком, и вся стая, с гоготаньем, взмывала вверх.
Несколько раз Николай пробовал стрелять влет, но из карабина попасть было очень трудно. Пули напрасно и далеко хлестали в реку.
Под конец у него остались только обоймы с разрывными пулями, приготовленными для крупного зверя, и Николай решил прекратить безнадежную охоту.
Он шагал вдоль берега, ежась от холода, и думал о том, что настала пора переезжать на факторию. Только много еще хлопот предстояло с устройством груза!
Его надо было перетащить на берег в надежное место и спрятать так, чтобы он был в сохранности от весенней воды и от зимнего снега.
С такими мыслями подходил он к косе, высоким галечным валом врезавшейся в реку. Запнулся случайно о камень и выронил из кармана ножик.
А пока нагнувшись поднимал его с земли, услышал близкое гусиное гоготание и увидел над самой своей головой пролетавшую стайку, Коля прижался к камню и так, вероятно, цветом серой своей одежды слился с цветом гальки, что гуси, не подозревая близости человека, сделали низкий круг и шумно опустились в реку, тут же, за валом косы.
Забилось сердце у Николая, загорелись глаза! Позабыл даже, что карабин был заряжен медвежьими пулями!
Так как он еще раньше вымок весь, от плечей и до пяток, то, не раздумывая, лег на живот и прямо по лужам пополз на галечный вал, за которым сидели птицы.
Полз долго, осторожно, следя, чтобы неловким движением не зацепить какой-нибудь камень. От волнения ему даже стало жарко! По дороге сбросил шапку, чтобы случайно не испугать стаю. Вылез на самый гребень, выставил вперед ружейное дуло и осмотрелся.
Гусей не было видно. Они плескались в воде, под самой косой, переговариваясь спокойным гоготанием. Всего в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах!
Пришлось лежать и ждать, потому что подкрадываться ближе было невозможно. Курок карабина был взведен и поставлен на шнеллер — особое приспособление, при котором, от малейшего нажима пальцем на спуск, уже следовал выстрел. Этот шнеллер, как убедился Николай, очень помогал при точной и трудной стрельбе.
Минуты шли за минутами, охотничий пыл начинал остывать под холодным дождем и ветром. Но вдруг у гусей произошла драка!
Птицы гневно загоготали, послышалось хлопанье крыльев, шипение, и один гусь вероятно прогнанный от стаи, захлопал по воде. На поверхности, от берега, разбежались круги, а затем, прямо перед Николаем, выплыл крупный гусак, сердито оправляя вз’ерошенные перья.
Мушка ружья легла на серую птицу, и палец тронул спуск.
Оглушил и раскатился в хребтах трескучий выстрел, и пенный столб воды подбросил простреленного гуся.
Вихрем слетел Николай с камней, забрел по пояс в реку и вытащил тяжелую добычу.
Пуля, при слабом препятствии разбивавшаяся в осколки, разорвала почти пополам большую птицу. Но Николай был очень рад. Во-первых, удалось добыть осторожную дичь, а во-вторых, и из разорванного гуся выйдет прекрасный ужин.
Уже затемно добрался он до илимки и был приятно поражен, увидевши выставленную из крыши печную трубу.
Из трубы вылетали клубы дыма и в них сверкали искры.
— Ага, ты гуся убил, — похвалил Петя, — а мы тут печь железную поставили!
Николай признал себя побежденным. Уж очень приятно было в илимке — сухо и даже жарко.
Перед сном долго советовались о своем от’езде, о предстоявшей зимовке, о спасении груза.
— Давайте лабаз поставим, — предложил Николай, — там самые ценные вещи лучше сохранятся…
Лабазом назывался высокий помост на четырех столбах, прикрытый корой или тесом. В таких постройках тунгусы всегда сохраняют свои припасы и имущество.
Порешили завтра же приняться за рубку лабаза.
К ночи поднялся холодный и резкий ветер.
— Барометр сильно падает, — об’явил Иван Николаевич.
— Должно быть низовка будет, — сказал Володя, — северный ветер.
Вскоре же ветер усилился, переходя в настоящую бурю. Дождь хлестал по илимке, бежал по стенкам ее струями. Тайга шумела, вдали плескалась разволнованная река.
Николай попробовал выйти наружу. Ветер сорвал с него шапку, ударил в лицо фонтаном брызг, загнал обратно, в теплую илимку.
— Ну и ночь, — говорил он отряхиваясь, — хорошо, что печку поставили!
— Шторм теперь на Енисее, — решил Володя, — северный ветер дует с моря, против течения, и сразу взбивает большую волну. А там на Енисее простор большой, плеса прямые километров на 70, да ширина километров на пять! Ну и гуляет волнища!
Петя, уже засыпая, очень боялся, чтобы порывы бури не повалили совсем илимки на бок! Она скрипела и раскачивалась, ветер вдувал через печную трубу обратно дым — в илимке все кашляли от него и чихали…
На утро буря бесилась с прежней силой. Облака, тяжелыми свитками, низко катились над лесом. От ветра деревья раскачивались, гудя вершинами.
Стало так холодно, что пришлось надеть полушубки. По Тунгуске метались серые гряды волн, взрывались пенными гребнями. Всегда спокойную реку нельзя было узнать.
Путешественники с утра рубили лабаз. Работать было не холодно, но очень мешала сырость. Дождь сыпал и сыпал, затекал за ворот и в рукава, и очень скоро все промокли до нитки.
Попробовали вкопать первый столб для лабаза и не смогли. Наткнулись на вечно мерзлую почву, которую не брала лопата.
— А почему на севере часто встречается мерзлота? — спросил, утирая облитое дождем лицо, Николай.
— Во-первых потому, что здесь суровый климат, — ответил Иван Николаевич, пожимая промокшими плечами, — а к тому же, образуется она там, где воды, проникая до глинистого, водоупорного горизонта, застаиваются и заболачивают местность. Особенное значение имеет покров мха. Мох впитывает много воды. Летом лучи солнца расходуют свою теплоту, главным образом, на испарение содержащейся в мхе воды и очень мало тепла проникает в промерзлую за зиму почву. Так и сохраняется под мхом мерзлая земля. Как же, однако, нам быть со столбом?
Выручил Николай. По его совету выбрали четыре близко стоявших одна к другой лиственницы, спилили их метрах в трех от земли и получили нужные четыре столба. На этом и закончили к вечеру работу.
Путешественники с удовольствием возвращались на уютную илимку и с тревогой думали, что работы хватит почти еще на неделю.
С тревогою потому, что с’естных припасов становилось все меньше и меньше, и потому, что нужно было выезжать до наступления настоящих морозов.
А под теплой крышей так хорошо было сидеть, что Петя сказал:
— На чорта нам ехать на эту факторию! Там нас не ждут, там теснота и клопы… Давайте останемся на илимке! Печка есть, а снегом засыплет, так и вовсе тепло будет! Зверя бы начали добывать, белку, песца…
Иван Николаевич прервал его мечтания:
— У нас сухарей всего на две недели осталось. Где тут думать о зимовке! А потом, для этого надо иметь специальное снаряжение. И лучше нас снабженные экспедиции погибали от цынги!