СЧАСТЛИВЫЙ ИСХОД
Было семь часов вечера, когда Бероева очнулась. Она раскрыла глаза и с удивлением обвела ими всю комнату: комната знакомая — ее собственная спальня. У кровати стоял какой-то низенького роста пожилой господин в черном фраке и золотых очках, сквозь стекла которых внимательно глядели впалые, умные глаза, устремленные на минутную стрелку карманных часов, что держал он в левой руке, тогда как правая щупала пульс пациентки. Ночной столик был заставлен несколькими пузырьками с разными медицинскими средствами, которые доктор, очевидно, привез с собою, на что указывала стоявшая тут же домашняя аптечка.
— Что же это, сон? — с трудом проговорила больная.
Доктор вздрогнул.
— А… наконец-то подействовало!.. очнулась! — прошептал он.
— Кто здесь? — спросила Бероева.
— Доктор, — отвечал господин в золотых очках, — только успокойтесь, бога ради, не говорите пока еще… Вот я вам дам сейчас успокоительного, тогда мы поболтаем.
И с этими словами он налил в рюмку воды несколько капель из пузырька и с одобрительной улыбкой подал их пациентке. Прошло минут десять после приема! Нормальное спокойствие понемногу возвращалось к больной.
— Как же это я здесь? — спросила она, припоминая и соображая что-то. — Ведь, кажется, я была…
— Да, вы были у генеральши фон Шпильце, — перебил ее доктор. — я и привез вас оттуда в карете, вместе с двумя людьми ее. Бедная старушка, она ужасно перетрусила, — заметил он со спокойною улыбкой.
— Скажите, что же было со мною? Я ничего не помню, — проговорила она, приходя в нервную напряженность при смутном воспоминании случившегося.
— Во-первых, успокойтесь, или вы повредите себе, — отвечал доктор, — а во-вторых — с вами был обморок, и довольно сильный, довольно продолжительный. Мне говорила генеральша, — продолжал он рассказывать, — что она едва на пять минут вышла из комнаты, как уже нашла вас без чувств. Ну, конечно, сейчас за мною — я ее домашний доктор, — долго ничего не могли сделать с вами, наконец заложили карету и перевезли вас домой — вот и все пока.
— Вы говорите, что она только на пять минут уходила? — переспросила больная.
— Да, не более, а воротясь, нашла вас уже в обмороке, — подтвердил доктор.
— Стало быть, это сон был, — прошептала она. — Какой сон? не знаю, не помню… только страшный, ужасный сон.
— Гм… Странно… Какой же сон? — глубокомысленно раздумывал доктор. — Вы хорошо ли его помните?
— Не помню; но знаю, что было что-то — наяву ли, во сне ли — только было…
— Гм… Вы не подвержены ли галлюцинациям или эпилепсии? — медицински допрашивал он.
Больная пожала плечами.
— Не знаю; до сих пор, кажется, не была подвержена.
— Ну, может быть, теперь, вследствие каких-нибудь предрасполагающих причин… Все это возможно. Но только если вы помните, что был какой-то сон, то это наверное галлюцинация, — с видом непогрешимого авторитета заключил доктор.
«Сон… Галлюцинация — слава богу!» — успокоенно подумала Юлия Николаевна и попросила доктора кликнуть девушку, чтобы осведомиться про детей.
Вошла Груша и вынула из кармана почтамтскую повестку.
— Почтальон приносил, надо быть, с почты, — пояснила она, хотя это и без пояснения было совершенно ясно.
Юлия Николаевна слабою рукою развернула бумагу и прочитала извещение о присылке на ее имя тысячи рублей серебром.
— От мужа… Слава тебе, господи! — радостно проговорила она. — Теперь я совершенно спокойна.
— Однако дней пять-шесть вы должны полежать в постели, — методически заметил доктор, убрав свою аптечку и берясь за шляпу. — Тут вот оставлены вам капли, которые вы попьете, а мы вас полечим, и вы встанете совсем здоровой, — продолжал он, — а пока — до завтра, прощайте…
И низенький человек откланялся с докторски солидною любезностью, как подобает истинному сыну Эскулапа.
— В Морскую! — крикнул он извозчику, выйдя за ворота — и покатил к генеральше фон Шпильце.
* * *
— Nun was sagen sie doch, Herr Katzel?[154] — совершенно спокойно спросила его Амалия Потаповна.
— О, вполне удачно! могу поздравить с счастливым исходом, — сообщил самодовольный сын Эскулапа.
— Она помнит?
— Гм… немножко… Впрочем, благодаря мне, убеждена, что все это сон, галлюцинация.
— S'gu-ut, s'gu-ut![155] — протянула генеральша с поощрительной улыбкой, словно кот, прищуривая глазки.
— Ну-с?! — решительно и настойчиво приступил меж тем герр Катцель, отдав короткий поклон за ее поощрение.
Амалия Потаповна как нельзя лучше поняла значение этого выразительного «ну-с» и опустила руку в карман своего платья.
— Auf Wiedersehen! — поклонилась она, подавая доктору кулак для потрясения, после которого тот ощутил в пальцах своих шелест государственной депозитки.
Амалия Потаповна поклонилась снова и торопливой походкой стала удаляться из залы. Сын Эскулапа еще торопливее развернул врученную ему бумажку: оказалась радужная.
— Эй, ваше превосходительство! пожалуйте-ка сюда! — закричал он вдогонку.
Генеральша вернулась, вытянув шею и лицо с любопытно-серьезным выражением.
— Это что такое? — вопросил герр Катцель, приближая депозитку к ее физиономии.
— Это? Сто! — отвечала она с таким наивно-невинным видом, который ясно говорил: что это, батюшка, как будто сам ты не видишь?
— А мне, полагаете вы, следует сто?
— Ja, ich glaube[156], «сто».
— А я полагаю — триста.
— Зачем так? — встрепенулась Амалия Потаповна.
— А вот зачем, — принялся он отсчитывать по пальцам, — сто за составление тинктуры, сто за подание медицинской помощи, да сто за знакомство с вами, то есть мою всегдашнюю долю, по старому условию.
Генеральша поморщилась, вздохнула от глубины души и молча достала свое портмоне, из которого еще две радужные безвозвратно перешли в жилетный карман Эскулапа.
— Вот теперь так! и я могу сказать: auf Wiedersehen! — с улыбкой проговорил герр Катцель и, поправляя золотые очки, удалился из залы.