I.
Политической экономии часто ставили в упрёк, что она выводит все свои заключения из того, несомненно ложного, положения, что единственным двигателем, заставляющим человека увеличивать свою производительную силу, является узко понятая личная выгода.
Упрёк этот вполне справедлив. Эпохи самых великих промышленных открытий и настоящих успехов промышленности всегда были, наоборот, эпохами, когда люди мечтали о всеобщем счастье и всего менее заботились о личном обогащении. Великие исследователи и изобретатели думали, главным образом, об освобождении человечества, и если бы Уатт, Стефенсон или Жакар (изобретатели паровой машины, паровозов и ткацкого станка) могли предвидеть, до какой нужды доведут рабочего результаты их бессонных ночей, они вероятно сожгли бы все свои планы и изломали бы свои модели.
Также ложен и другой существенный принцип политической экономии, а именно молчаливо подразумеваемая мысль, что если в некоторых отраслях промышленности и бывает часто перепроизводство, то, вообще говоря, общество никогда не будет обладать достаточным количеством продуктов, чтобы удовлетворить потребности всех; что, поэтому, никогда не придёт такое время, когда никто не будет вынужден продавать свою рабочую силу за заработную плату. Молчаливое признание этого лежит в основе всех теорий, всех так называемых «законов», которым нас учат экономисты.
А между тем нет сомнения, что как только какое-нибудь цивилизованное общество поставит себе вопрос о том, каковы потребности всех, и каковы средства для их удовлетворения, оно увидит, что, как в промышленности, так и в земледелии, есть полная возможность удовлетворить все потребности, если только умело приложить выработанные уже средства к удовлетворению потребностей, действительно существующих.
Что это верно по отношению к промышленности, никто не станет этого отрицать. Достаточно присмотреться к способам производства в крупных промышленных предприятиях, для извлечения угля и руды, для получения и обработки стали, для производства различных частей одежды и т. п., чтобы убедиться, что по отношению к продуктам мануфактуры, заводов и угольных копей, никакого сомнения быть не может. Мы могли бы уже теперь увеличить наше производство в несколько раз и притом сберечь ещё на сумме потраченного труда.
Но мы идём ещё дальше. Мы утверждаем, что в том же положении находится и земледелие: что земледелец, как и промышленник, уже имеет в руках средства, чтобы увеличить своё производство пищевых продуктов вчетверо, если не вдесятеро; и что он сможет это сделать сейчас же, как только почувствует в этом надобность. Учетверить производство хлеба, овощей, фруктов можно в год или в два, как только труд станет общественным, вместо капиталистического.
Когда говорят о земледелии, то при этом всегда представляют себе крестьянина, согнувшегося над плугом, наугад бросающего в землю зерно плохого качества и с тревогой ожидающего, что даст ему хороший или плохой год; думают всегда о крестьянской семье, работающей с утра до вечера и получающей в виде вознаграждения лишь плохую избу или хижину, хлеб да квас, — одним словом, представляют себе всё того же «дикого зверя», которого Лабрюйер описал в прошлом столетии.
Самое большее, чего желают для этого забитого нуждой человека — это некоторое облегчение платимых им налогов, или уменьшение аренды, которую он платит за землю. Никто даже не решается себе представить такого крестьянина, который выпрямил бы, наконец, свою спину, пользовался бы досугом и производил бы в несколько часов в день всё, что нужно для прокормления, не только его семьи, но, по крайней мере, ещё сотни человек. Даже в самых [смелых] своих мечтах социалисты не решаются идти дальше американского крупного фермерства, которое в действительности представляет лишь детское развитие настоящего земледелия, или «армий труда», согнанных начальством на теперешние же поля.
А между тем, у современного земледельца особенно в некоторых частях Франции, уже зарождаются более широкие понятия, более грандиозные представления. Чтобы вырастить всю растительную пищу нужную для целой семьи, оказывается достаточным, на деле, меньше десятины. Для прокормления двадцати пяти голов рогатого скота нужно в действительности не больше земли, чем прежде требовалось для одного быка или коровы, т.-е. трёх десятин. Современный земледелец уже стремится теперь сам сделать себе почву и не зависеть ни от засух, ни даже, до некоторой степени, от климата, так как можно согревать вокруг молодого растения и воздух и почву. Одним словом, идеал современного земледелия, это — принять приёмы садовода и огородника и выращивать на пространстве одной десятины столько, сколько не собирали прежде и с двадцати десятин; и при этом, не истощать себя чрезмерной работой, а, наоборот, значительно сократить сумму труда. Одним словом, в отдельных, благоприятно поставленных местностях, а также среди огородников возле больших городов уже вырабатываются такие приёмы земледелия, что отдавая обработке земли ровно столько труда, сколько каждый из нас может отдать с полным удовольствием, мы уже имеем полную возможность доставить всем обильную пищу. Вот куда идёт, чего добивается современное земледелие.
В то время, как учёные, во главе с Либихом — создателем химической теории земледелия — увлекаясь теориями, часто впадали в очень серьёзные ошибки, неграмотные земледельцы открыли совершенно новые пути для обеспечения благосостояния в обществе. Огородники из-под Парижа, Труа и Руана, английские садовники, фламандские фермеры, джерзейские и гернзейские крестьяне и огородники островков Силли открыли нам такие широкие горизонты, которых взор даже не в силах сразу охватить.
Прежде крестьянской семье, чтобы прожить одними только продуктами земли — а известно, как живут крестьяне — требовалось не меньше семи или восьми десятин. Теперь же невозможно даже сказать, как мало земли нужно для того, чтобы доставить семье всё, — и необходимое и то, что теперь считается роскошью, — так много может дать земля, если только её обрабатывать согласно правилам усиленного земледелия. Десять лет тому назад мы сказали бы, что двух десятин любой земли достаточно, чтобы вырастить хлеб, картофель, овощи и превосходные фрукты в изобилии для семьи в пять или шесть душ. Теперь же можно уже смело сказать, что для этого и двух десятин — много. Пределы необходимого пространства с каждым днём суживаются и если бы нас спросили, сколько человек может прожить в полном довольстве на пространстве одной квадратной версты, не получая никаких земледельческих продуктов извне, мы бы затруднились ответом, так как по мере успехов земледелия число это, на наших глазах, быстро растёт за последние годы.
Уже десять лет тому назад можно было с уверенностью сказать, что продуктами одной только французской почвы могло бы свободно прокормиться, не ввозя ничего, население в сто миллионов человек. Теперь же, во Франции, в Бельгии, в Голландии, на островах Джерзее и Гернзее, а также и в восточных штатах Америки, земледелие сделало за последние годы такие громадные успехи, и перед нами открываются каждый год такие новые горизонты, что мы можем сказать, что и для ста миллионов населения, территории Франции было бы слишком много. Если земля обрабатывалась так, как она уже обрабатывается во многих местах, даже при самой неплодотворной почве, то сто миллионов людей, на пространстве в пятьдесят миллионов десятин французской территории составило бы лишь малую долю того населения, которое эта почва могла бы прокормить. Возможность прокормить данное население с данного пространства земли растёт по мере того, как сам человек требует от земли всё больше и больше плодов.
Как бы то ни было, можно считать вполне доказанным, — мы увидим это ниже — что, если бы Париж и два департамента (Сены и Сены с Уазой) организовались завтра же в анархическую общину, где все занимались бы физическим трудом, и если бы весь мир решил не посылать ни одной корзины плодов, и при том не оставил бы им никакой другой земли, кроме территории этих двух департаментов, — то и тогда они могли бы сами производить не только необходимый им для всего городского и сельского населения этих двух департаментов хлеб, мясо и овощи, но и все плоды, составляющие теперь предмет роскоши.
Мы утверждаем, кроме того, что общее количество затраченного человеческого труда было бы при этом гораздо меньше, чем сколько это тратится теперь, когда это население кормится хлебом, привезённым из Оверни или из России, овощами, выращиваемыми в различных местах при помощи полевого хозяйства, и фруктами, привозимыми с юга.
Мы, конечно, не хотим этим сказать, что нужно устранить всякий обмен и что каждая местность должна стараться производить всё и именно то, что при данных условиях её климата может расти только благодаря более или менее искусственной культуре. Мы хотим только показать, что теория обмена, в том виде, в каком она проповедуется теперь, сильно преувеличена, и что многие из ныне совершающихся «обменов» бесполезны и даже вредны. Мы думаем, кроме того, что до сих пор совершенно не принимался в расчёт весь тот труд, который употребляют например южане, чтобы возделывать виноград, или русские и венгерские крестьяне, возделывающие хлеб, как бы ни были плодородны их степи. При их теперешних приёмах хозяйства, большею частью ручного, они, конечно, тратят на это несравненно больше усилий, чем потребовалось бы для получения тех же продуктов при хозяйстве усиленном, даже в менее благоприятном климате и с менее плодотворною от природы почвою.
II.
Мы не можем привести здесь всех многочисленных фактов, на которых мы основываемся, и для более подробных сведений нам придётся отослать читателя к книге, изданной нами на английском языке[20], а главным образом — посоветовать тем, кто серьёзно интересуется этим вопросом, прочесть некоторые очень хорошие сочинения, вышедшие во Франции и список которых мы здесь даём[21].
Что же касается жителей больших городов, которые ещё не имеют никакого действительного представления о том, что такое земледелие, то мы советуем им походить пешком по окрестностям своего города и изучить хозяйство подгородных огородников. Пусть они присмотрятся и потолкуют с огородниками — и перед ними откроется целый новый мир. Они увидят до известной степени, чем будет европейское земледелие в двадцатом веке, и поймут, какая сила окажется в руках у Социальной Революции, когда люди научатся получать из земли всё то, чего они от неё потребуют.
Несколько фактов достаточно будет, чтобы показать, что мы нисколько не преувеличиваем. Мы должны сделать только одно предварительное замечание.
Всем известно, в каком жалком положении находится теперь европейское земледелие. Если крестьянина не грабит земельный собственник, то его разоряет Государство. Если последнее делает это в скромных размерах, то крестьянина порабощает ростовщик, и своими векселями и залоговыми свидетельствами делает из него простого арендатора земли, которая на деле принадлежит уже банкирам-закладчикам. Таким образом, крестьянина разоряют и земельный собственник, и государство и банкир; один — арендной платой, другой — налогами, третий — процентами. Сумма всего этого грабежа различна в разных странах, но нигде она не бывает меньше четверти, а очень часто достигает и половины всего того, что вырастит крестьянин. Во Франции земледелие недавно платило государству до сорока четырёх сотых валового продукта. В Италии бывает и того хуже.
Мало того: доля земельного собственника и государства постоянно возрастает. Как только, ценою невероятных усилий, изобретательности и предприимчивости, крестьянину удастся получить несколько больший урожай — сейчас же дань которую он платит собственнику, государству и банкам, увеличивается соответственно. Если он удвоит число четвертей, получаемых им с десятины, то сейчас же возрастёт арендная плата, а следовательно — обязательно— и налоги, которые государство будет повышать и дальше, если только крестьянин ухитрится получать ещё лучшую жатву. «Платёжная способность» везде, во всём мире — единственный предел грабежу государства и землевладельца. Повсюду, одним словом, крестьянин работает по 12-ти, по 16-ти часов в день; и повсюду эти три коршуна отнимают у него всё то, что он мог бы сберечь и употребить на дальнейшие улучшения. Повсюду они лишают его именно того, что могло бы послужить для улучшения его хозяйства. В этом и лежит причина застоя в земледелии.
Лишь при случайных, совершенно исключительных условиях — например, если эти три пиявки перессорятся между собою, или же при особенных усилиях изобретательности и особенно напряжённом труде, может удастся крестьянину, на время, незамеченно ими, сделать шаг вперёд. При этом, мы ещё не имели в виду той дани, которую всякий землевладелец платит промышленнику: каждую машину, каждый заступ, каждую бочку химического удобрения ему продают втрое или вчетверо дороже, чем они стоят. Не нужно забывать также и целой тучи посредников, которые берут с продуктов земли львиную долю, — особенно, например, в Англии, где, при продаже земледельческих продуктов, грабёж фермеров железными дорогами и посредниками доходит просто до колоссальных размеров, (сплошь да рядом, английский фермер не получает и трети, а на овощах — и десятой доли того, что платят покупатели). Вот почему в течение всего девятнадцатого века — века прогресса и изобретений — земледелие могло развиваться лишь в очень небольшом числе отдельных местностей, и то — только случайно и временно.
К счастью, кое-где оказывались всегда маленькие оазисы, которые господа коршуны временно оставляли без внимания, и вот на этих-то клочках мы узнаём, что может дать человечеству усиленное хозяйство. Возьмём несколько примеров.
В американских степях (которые, между прочим, дают лишь очень небольшие урожаи, в З½ до 6-ти четвертей с десятины, причём им часто вредят также засухи) пятьсот человек производят, работая всего восемь месяцев в году, всё, что нужно для прокормления в течение года пятидесяти тысяч человек. Результат этот достигается здесь благодаря большой экономии труда. На этих обширных равнинах распахивание, жатва и молотьба бывают организованы на очень больших фермах почти по-военному: нет ни напрасного хождения взад и вперёд, ни напрасной траты времени— всё происходит с правильностью военного парада.
Это — крупное экстенсивное хозяйство, практикующееся там, где землю берут в таком виде, как она вышла из рук природы, не стремясь её улучшить. Когда она даст всё, что может, её оставляют и уходят дальше, искать девственной земли, которую истощают таким же образом. Но уже в настоящую минуту это хищническое хозяйство исчезает и в Америке. Громадные «мамонтовые» фермы в Огайо и в Канадской Манитобе закрыты; земля их разбита на участки, по 200, 100 и даже 50 десятин, и продана фермерам, которые пашут лошадьми, и только складываются обыкновенно вчетвером, чтобы купить в долг жнею-вязалку; молотьба же, паровая, производится предпринимателем, который ездит со своею машиною с фермы на ферму, по очереди, чтобы в одно утро или в один день, обмолотить весь хлеб. Но и при этой обработке, также оказывается, что благодаря разным мелким улучшениям (дренаж, ссыпка хлеба в элеваторы и т. д.) работа десяти человек даёт в Чикаго муку, нужную для годового потребления ста человек.
Рядом с этим растёт всё больше и больше усиленное хозяйство, которому помогают, и всё больше будут помогать, машины: оно стремится главным образом хорошо обработать ограниченное пространство земли, удобрить его, сосредоточить весь труд на нём одном и получить таким образом возможно больший продукт. Этот род хозяйства распространяется с каждым годом во всём мире — в том числе и в восточных и даже западных штатах Америки, — и в то время, как в крупных хозяйствах южной Франции на плодотворных степях американского запада довольствуются средним урожаем от пяти до шести четвертей с десятины, на севере Франции мелкие фермеры получают постоянно от 15-ти до 19-ти и даже до 26-ти четвертей, а иногда и до 28-ти четвертей. То, что нужно для годового, сытого прокормленного одного человека, получается, таким образом, с пространства в одну двенадцатую часть десятины.
И что поразительно, это то, что чем усиленнее хозяйство, тем меньше приходится тратить труда для получения каждой четверти пшеницы. Машина, в таком случае, заменяет человека во многих предварительных работах, а некоторые улучшения, дающие возможность удвоить урожаи в будущем, — например, осушение (дренирование) почвы или очистка её от камней — производятся раз навсегда. Иногда одно то, что земля глубоко распахивается, даёт возможность получать без всякого удобрения, даже при посредственной почве, из году в год прекрасные урожаи. Так делалось в течение двадцати лет в Ротхамстаде в Англии. Того же результата стали достигать недавно, тоже в Англии (в Southend on Sea); при помощи парового разрыхлителя, который работает, подражая работе крота, копающего лапами землю.
Но не станем уходить в область земледельческого романа: остановимся на урожае в 21 четверть с десятины, не требующем никакой исключительной почвы и никаких необыкновенных машин, а только — разумной обработки. Посмотрим, что означает такой урожай.
Те 3.600.000 жителей, которые населяют два департамента, Сены и Сены с Уазой, — т.-е. Париж и окрестности — потребляют в пищу ежегодно около четырёх миллионов четвертей всякого зерна, — главным образом пшеницы. При упомянутом сейчас урожае, чтобы получить это количество, им нужно было бы, следовательно, обработать около 180.000 десятин из тех 555.000 десятин «удобной» земли, которые находятся в их распоряжении.
Несомненно, они не будут обрабатывать их заступом; для этого потребовалось бы слишком много времени (260 дней по пяти часов каждый на десятину). Они предпочтут улучшить почву раз навсегда: осушить то, что требует осушения, сравнять то, что нужно сравнять, очистить землю от камней — хотя бы для этой предварительной работы потребовалось, скажем, пять миллионов пятичасовых дней, т.-е. в среднем 26–27 дней на десятину.
Затем они вспашут землю, или по крайней мере большую её часть паровым плугом, что возьмёт 4 дня на десятину, и посвятят ещё 4 дня на вторую перепашку и боронование. Семян не будут, конечно, брать наугад, а предварительно рассортируют их паровой сортировочной машиной. Семена эти также не станут бросать на ветер, а посеют рядами, как это уже делается везде. И всё это не возьмёт у них даже 25-ти дней, по 5 часов каждый, если только работа будет производиться обдуманно и при надлежащих условиях. Если же в течение трёх или четырёх лет они решатся посвятить хорошему ведению земледельческого хозяйства около 10 миллионов дней, то впоследствии они смогут легко получать урожаи в 25 и 30 четвертей с десятины, отдавая этому делу всего половину упомянутого сейчас времени.
Таким образом, для того, чтоб доставить хлеб всему населению, в 3.600.000 человек, потребовалось бы не больше пятнадцати миллионов рабочих дней. И все эти работы таковы, что заниматься ими сможет всякий, даже если обладает лишь слабыми мускулами, и раньше никогда не работал на земле. Инициатива и общее распределение работ будет принадлежать тем, кто знает, чего требует земля; что же касается самой работы, то нет такого слабого парижанина или такой захирелой парижанки, которые бы не могли выучиться в течение нескольких часов управлять машиною, отгребать солому, или вообще выполнять так или иначе свою долю земледельческого труда.
Если же мы вспомним, что при теперешнем безобразном общественном строе насчитывается, постоянно, в Париже и окрестностях, — даже оставляя в стороне записных бездельников высшего общества, до ста тысяч человек разных ремёсел, сидящих временно без работы, то мы увидим, что одних тех сил, которые теряются попусту при нашей современной общественной организации, было бы достаточно, чтобы произвести, при разумной обработке, всю пищу, необходимую для трёх или четырёх миллионов жителей обоих департаментов. И это, повторяем мы, не сказка. О действительно усиленном хозяйстве, дающем гораздо более поразительные результаты, мы ещё не ведём речь. Мы не упоминали, например, до сих пор об опытах Галлета (в Брайтоне), который, проработав над этим три года, стал получать такой хлеб, что одно зерно даёт куст пшеницы, на котором родится до 600 и до 1000 зёрен, (а иногда и гораздо больше), так что весь хлеб, необходимый для семьи в пять человек, можно было бы вырастить на пространстве в несколько сот квадратных сажень. Мы основываем свои расчёты не на галлетовской обработке хлеба, а только на том, что уже существует у очень многих фермеров, во Франции, в Англии, в Бельгии, во Фландрии, в Ломбардии и т. д., и что можно осуществить во всякое время, при том опыте и знании, которые уже выработаны и проверены, не на саженных участках, а в крупных полевых хозяйствах.
Но без Революции ничего этого не будет ещё много лет спустя, потому что это совершенно не выгодно для тех, кто владеет землёю и капиталом; крестьяне же, для которых это было бы действительно выгодно — если бы не выше названные три коршуна, — не обладают для этого ни необходимыми знаниями, ни деньгами, ни временем.
Современное общество ещё не дошло до этого. Но пусть только парижане провозгласят у себя анархическую коммуну — и они будут вынуждены силою обстоятельств дойти до этого, потому что не окажутся же они, в самом деле, настолько глупыми, чтобы продолжать выделывать всякие мелочи для украшения комнат, (которые, между прочим, так же хорошо делают и в Вене, и в Варшаве, и в Берлине), а тем временем — сидеть без хлеба.
Кроме того, земледельческий труд с помощью машин стал бы скоро самым привлекательным и самым весёлым из всех видов труда.
«Довольно с нас ювелирной дряни, выделываемой в Париже, довольно костюмов для кукол» скажут себе парижские рабочие. «Идём в поле — набираться там свежих сил, свежих впечатлений природы, и той «радости жизни», которую люди забыли в своих мрачных мастерских, в рабочих кварталах».
В средние века альпийские пастбища лучше помогли швейцарцам избавиться от помещиков и королей, чем копья и пищали. Современное земледелие даст точно так же возможность восставшему городу отстоять свою свободу против буржуазии всех стран, которая несомненно ополчится против Коммунистической Коммуны.
III.
Мы видели, каким образом три с половиной миллиона жителей двух департаментов (Сены и Сены с Уазой) могли бы доставить себе в изобилии необходимый хлеб, возделавши под хлеб всего треть своей земли. Перейдём теперь к скотоводству.
Англичане, которые вообще едят много мяса, потребляют, в среднем, немного меньше 200 фунтов мяса в год, на каждого взрослого человека. Если считать, что всё это — бычачье мясо, то выйдет немного менее трети быка. Таким образом, если взять одного быка в год на пятерых (считая в том числе детей), то получится уже предостаточная порция. На три с половиной миллиона жителей это составит ежегодное потребление около 700.000 голов скота.
При теперешней системе пастбищ, для прокормления 700.000 голов скота требуется по крайней мере два миллиона десятин. Но даже при очень скромном орошении лугов водой из источников (какое практикуется с недавнего времени в широких размерах в юго-западной Франции), было бы достаточно уже 500.000 десятин, а при усиленном хозяйстве, при употреблении на корм свёклы, брюквы и т. п., и при травосеянии, требуется не более четверти этого пространства, т.-е. 125.000 десятин. Если же употреблять в дело кукурузу и практиковать «силосование» (свежесрезанный корм укладывается в особые ямы и прессуется), то весь необходимый корм можно получить с площади в 85.000 десятин.
В окрестностях Милана, где для орошения лугов пользуются сточными трубами, на пространстве 8100 орошаемых таким образом десятин получается с каждой десятины достаточно корма для 4–6 голов рогатого скота: а на некоторых, особенно благоприятно поставленных лугах удавалось собирать до 49 тонн (3100 пудов) сухого сена с десятины, т.-е. ежегодный корм для десяти дойных коров. Три десятины земли на каждую голову пасущегося рогатого скота, с одной стороны, а с другой стороны — десять быков или коров, кормящихся с десятины — таковы крайние точки современного земледелия.
На острове Джерзее из 3600 десятин удобной и обрабатываемой земли, около половины (1730 десятин) покрыты пашнями и огородами, и всего 1910 десятин остаются для лугов. Но на них кормится: 1480 лошадей, 7260 голов скота, 900 баранов и 4200 свиней, что составляет больше трёх голов рогатого скота на десятину, не считая ещё лошадей, баранов и свиней. Нечего и говорить о том, что плодородие этой почвы развивают искусственно, удобряя её водорослями и особенно химическим удобрением.
Если мы теперь вернёмся к нашим трём с половиною миллионов жителей Парижа с окрестностями, то мы увидим, что площадь необходимая для выращивания скота, который им нужен для пищи, сводится с двух миллионов десятин на 80.000. Но не станем брать самой низкой цифры: возьмём цифру, которую даёт обыкновенно хорошо ведённое хозяйство, и прибавим даже больше чем нужно земли для мелкого скота. Положим, таким образом, на выращивание скота 160.000, пожалуй даже 180.000 десятин, из тех 400.000 которые остались у нас, после того, как мы снабдили хлебом всё население. Будем щедры, и положим на обработку этого пространства пять миллионов рабочих дней.
Таким образом, употребив в течение года двадцать миллионов рабочих дней, — из которых половина приходится на постоянные улучшения, — мы будем обеспечены хлебом и мясом, не включая сюда всей той добавочной мясной пищи, которую можно получить от птицы, откормленных свиней, кроликов и проч., и не принимая во внимание того, что население, имеющее в своём распоряжении прекрасные овощи и фрукты, будет потреблять гораздо меньше мяса, чем англичане, которые пополняют животной пищей недостаток растительной.
Двадцать миллионов дней по пяти часов в день, сколько же это составит на каждого жителя. В сущности, очень немного. Население в три с половиною миллионов должно заключать в себе по крайней мере 1.200.000 взрослых мужчин и столько же женщин способных работать; следовательно для доставления всем хлеба и мяса потребуется всего, — считая одних только мужчин, — 17 рабочих дней в год. Прибавим ещё три миллиона дней для того, чтобы иметь молоко, затем накинем ещё столько же на всякий случай, — и мы всё-таки ещё не получим даже 25-ти дней по пяти часов каждый, т.-е. просто несколько дней в году; приятно проведённых в деревне, для получения трёх главных продуктов: хлеба, мяса и молока. А между тем, это продукты, которые, после квартиры, составляют главную и неустанную заботу девяти десятых человечества.
Повторяем, однако, ещё раз, — мы нигде ещё не заходили в область фантазии; мы только рассказывали о том, что существует, что уже широко практикуется и подтверждено в крупных размерах опытом. Чтобы достигнуть только этого, земледелие можно было бы преобразовать хоть завтра, если бы только этому не мешали законы о собственности и общее невежество.
В тот день, однако, когда Париж поймёт, что знать, чем кормятся люди, и как производятся нужные им пищевые продукты — обязательно для всех, и когда парижане сообразят, наконец, что вопрос о хлебе несравненно важнее всех возможных прений в Парламенте или в муниципальном совете, — в тот день Революция совершится. Париж возьмёт тогда в свои руки земли обоих департаментов и начнёт их обрабатывать. Парижанин, отдававший в продолжение всей своей жизни треть своего существования на то, чтобы заработать на что купить недостаточную по количеству и плохую по качеству пищу, будет теперь производить её сам, под самыми стенами города, внутри черты своих фортов (если только они уже не будут срыты) и будет получать её ценою всего [в] несколько дней здорового и привлекательного труда.
Перейдём теперь к фруктам и овощам. Выйдем из пределов Парижа и осмотрим одно из тех огороднических заведений, которые, в нескольких верстах от разных академий, проделывают чудеса, неизвестные учёным политико-экономам. Остановимся, например, у г. Понса, автора известного сочинения об огороднической культуре (culture maraîchère), — огородника, не скрывающего, сколько приносит ему земля и подробно рассказавшего и [про] своё хозяйство и свои приходы и расходы. Нужно сказать, что г. Понс, а в особенности его рабочие, работают, как волы. Их восемь человек, и они обрабатывают немногим больше одного гектара — т.-е. ровно десятину земли. Работают они по двенадцати и по пятнадцати часов в день, т.-е., втрое больше чем нужно; так что, если бы их было двадцать четыре человека вместо восьми, то не было бы ни одного лишнего. Конечно, Понс, вероятно, скажет нам на это, что за свои 11.000 квадратных метров земли (десятину) он платит ежегодно, в виде аренды собственнику земли и налогов милому государству, чудовищную сумму в 2500 франков, т.-е., тысячу рублей (вот они, коршуны, о которых говорилось выше); затем навоз, покупаемый им в казармах, обходится ему около 2500 франков, т.-е., тоже около 1000 рублей. «Таким образом, скажет он, мне поневоле приходится быть эксплуататором; меня эксплуатируют и я эксплуатирую в свою очередь». Обзаведение стоило ему тоже 30,000 франков, из которых несомненно больше половины пошло разным тунеядствующим промышленным баронам и добрая доля спекуляторам на деньги. В общем, его обзаведение представляет, однако, наверно не больше 3.000 рабочих дней, а по всей вероятности даже гораздо меньше.
Посмотрим же теперь на его урожаи. Он получает в год 670 пудов моркови, 610 пудов лука, редиски и других мелких овощей, 6.000 кочанов капусты, 3.000 кочанов цветной капусты, 5.000 корзин томат (помидоровъ), 5.000 дюжин отборных фруктов, 154.000 корней салата — одним словом, в общем 7625 пудов овощей и фруктов на пространстве почти одной десятины: 50 сажен в длину и 46 сажен в ширину. Это составляет больше 125 тонн овощей с десятины!
Но человек не съедает больше 600 фунтов овощей и фруктов в год; а следовательно каждая десятина такого огорода даёт в изобилии всё, что нужно по части фруктов и овощей для стола 380 взрослых людей в течение целого года. Таким образом, 24 человека, работая целый год над обработкой десятины земли, но посвящая на это всего по пяти часов в день, произвели бы количество овощей, достаточное для 380 взрослых людей, что соответствует, по крайней мере, 500 душам населения.
Иначе говоря, при такой обработке, как у Понса — а в других местах пошли уже гораздо дальше — 380 взрослых людей должны были бы отдать, каждый немного больше 100 часов в год (103 часа), чтобы получить все овощи и фрукты, нужные для 500 душ населения.
Заметим при этом, что такая обработка — вовсе не исключение: 5000 огородников занимаются в предместьях Парижа на пространстве 800 десятин точь-в-точь таким же огородничеством. Дело только в том, что эти огородники доведены до состояния вьючных животных, благодаря необходимости платить ренту, средним числом в две тысячи франков с гектара, т.-е. 880 рублей с десятины.
Не доказывают ли однако эти факты, (которые каждый может сам проверить), что 6.400 десятин (из тех 190.000 десятин, которые у нас оставались) было бы достаточно для того, чтобы дать нашим трём с половиною миллионам жителей всевозможные овощи и значительное количество фруктов?
Что же касается до количества труда, необходимого для получения этих фруктов и овощей, то оно составит, (если мы примем за мерило труд этих огородников), 50 миллионов пятичасовых рабочих дней, т.-е., около пятидесяти рабочих дней на каждого взрослого мужчину. Но мы увидим сейчас, что этот труд можно значительно сократить, если прибегнуть к приёмам, обычным на островах Джерзее и Гернзее. Мы напомним только, что если огороднику приходится теперь так много работать, то это зависит от того, что он выращивает главным образом ранние овощи и фрукты, — землянику в январе, персики в начале лета, и т. п., продажа которых по высоким ценам и даёт ему возможность выплачивать баснословно высокую арендную плату за землю. Кроме того, самые его приёмы хозяйства заставляют его работать больше, чем нужно в действительности. Не имея возможности затратить крупных сумм на первоначальное устройство (при котором он платит очень дорого и за стекло, и за дерево, и за железо и за уголь), он вынужден получать нужную ему искусственную теплоту при помощи навоза, тогда как ту же теплоту можно получить гораздо дешевле с помощью угля и теплиц.
IV.
Для получения этих баснословных урожаев огородникам приходится, как мы видели, обращаться в машины и отказываться от всех радостей жизни; но во всяком случае эти труженики оказали человечеству громадную, неоценимую услугу тем, что они научили нас делать самим себе нужную почву. Они употребляют для этого навоз, уже отслуживший для доставления нужной теплоты молодым растениям в парниках, и количество лёгкой садовой земли, получаемой ими, так велико, что часть её им приходится продавать каждый год, иначе уровень их огородов повышался бы ежегодно на один дюйм или больше. Огородник так хорошо понимает это, что за последнее время, в контракты, заключаемые огородниками с землевладельцами, стал вводиться пункт, в силу которого огородник имеет право увезти с собою свою землю, когда он оставит обрабатываемый им участок (этот факт упоминается, между прочим, в статье Maraîchers «Земледельческого Словаря» Барраля). Земля, увозимая на телегах вместе с мебелью и тепличными рамами, вот ответ земледельцев-практиков на соображения Рикардо, который представлял земельную ренту как средство уравнять последствия природных преимуществ той или другой почвы. У французских же огородников идёт поговорка: «Чего стоит человек, того стоит земля».
И при всём этом, парижские и уранские огородники работают, для получения тех же результатов, втрое больше, чем их гернзейские собратья. Эти последние прилагают к земледелию промышленные приёмы и делают искусственно не только почву, но также и климат.
В самом деле, всё огородническое хозяйство сводится к следующим двум началам:
I. Сеять под стеклом; пересадить и выращивать молодые отсадки в богатой почве, на ограниченном пространстве, где за ними можно тщательно ухаживать. Затем, когда их корни хорошо разрастутся в пышные пучки, пересадить их туда, где растение должно достигнуть полного роста. Одним словом, — поступать с ними так, как поступают с молодыми животными, т.-е., окружать их заботами с самого раннего возраста.
II. Чтобы урожаи поспевали вовремя — нагревать почву и воздух, покрывая растения рамами со стеклом или стеклянными колпаками и развивая в земле теплоту брожением навоза.
Пересадка и температура, более высокая, чем температура окружающего воздуха — такова вся сущность огороднической культуры, раз почва уже приготовлена искусственно. Первое из этих условий, как мы видели, уже осуществляется и требует лишь некоторых мелких усовершенствований. Для осуществления же второго, нужно нагревать землю и воздух, заменяя навоз тёплой водой, проходящей по трубам, проведённым или в земле, под рамами, или же отоплением теплиц.
И это уже делается. Парижский огородник уже получает при помощи термосифона ту теплоту, которую раньше ему давал навоз, а английский, т.-е., джерзеевский и гернзеевский, а также бельгийский огородник прибегают к постройке теплиц.
Теплица была прежде роскошью, доступною лишь богатому человеку, который пользовался ею для выращивания тропических или, вообще, составляющих предмет роскоши растений. Но теперь она становится общераспространённой: на островах Джерзее и Гернзее целые десятины земли покрыты стеклом, не говоря уже о тех маленьких теплицах, которые можно встретить на Гернзее в каждой ферме, в каждом огороде. В окрестностях Лондона, а также в Уорзинге и других местах, начинают также покрывать стеклом целые поля, и с каждым годом в предместьях столицы воздвигаются тысячи новых маленьких теплиц. Эти теплицы бывают самые разнообразные, начиная от роскошного здания с гранитными стенами и кончая скромной дощатой постройкой с стеклянною крышею, которая даже при всех существующих капиталистических пиявках, стоит не больше 7–9 рублей за квадратную сажень. Их отопляют (или далее, не отопляют, потому что, если только не стремиться получать очень ранние продукты, то достаточно уже просто закрытого пространства), и выращивают там уже не виноград и не тропические растения, а картофель, морковь, горох или бобы.
Таким образом, огородник избавляется от влияния климата. Вместе с тем он избегает тяжёлой работы накладывания слоёв навоза, и не имеет нужды покупать столько навоза, который дорожает по мере того, как спрос на него растёт; часть человеческого труда устраняется: для того, чтобы обработать десятину земли под стеклом и получить те же результаты, что у Понса, требуется уже не больше семи или восьми человек. Действительно, на Джерзее семь человек, работая по 60 часов в неделю, получают с десятины такие урожаи, для которых прежде нужны были десятки десятин земли. Мы могли бы указать на многие замечательные примеры, но ограничимся одним из них. Вот что получают на Джерзее из года в год 34 человека рабочих, под руководством одного огородника, обрабатывающие тепличным способом немного больше трёх с половиною десятин (будем считать, что если бы они работали всего по пяти часов в день, на это потребовалось бы 70 человек): 1525 пудов винограда, который собирают уже в начале мая, 4880 пудов томат, 1830 пудов картофеля (в апреле), 366 пудов горошка и 122 пуда фасоли, собираемых в мае, — т.-е. в общем 8723 пуда фруктов и овощей, не считая получаемого в некоторых теплицах второго, очень значительного урожая, не считая ни огромной теплицы для растений, составляющих предмет роскоши, ни сбора с различных растений, посаженных на открытом воздухе между теплицами.
Восемь тысяч семьсот двадцать три пуда овощей и фруктов! Этого достаточно, чтобы обеспечить обильной пищей на целый год больше чем 1.500 человек, а для получения её потребовалось бы всего 21.000 рабочих полудней, т.-е. 210 часов в год, если считать, что из всего взрослого населения этой работой займутся 500 человек. Прибавьте к этому приблизительно 1000 тонн угля (ежегодный расход на отопление таких теплиц для пространства около 4-х десятин), которые составят, для этих пятисот человек, добавочный труд в 6–7 часов в год на каждого, так как в Англии один рабочий легко добывает в течение девятичасового рабочего дня 3 тонны.
Таким образом, если бы половина всего взрослого населения посвящала выращиванию фруктов и овощей, вне обычного рабочего времени, ежегодно около пятидесяти полудней, то все могли бы иметь в изобилии круглый год продукты, составляющие теперь предмет роскоши, хотя их и пришлось бы выращивать в теплицах. При этом, второй урожай в тех же самых теплицах давал бы ещё значительное количество обыкновенных овощей, которые в таких заведениях, как у Понса, требуют, как мы видели, пятидесяти рабочих дней.
Всё это — нам заметят, может быть, — продукты, составляющие предмет роскоши. Это так, но теплица уже всё больше и больше превращается в простой огород под стеклом, и самой несложной стеклянной постройки, слегка отапливаемой в течение трёх месяцев, оказывается достаточно для получения баснословных урожаев овощей: в конце апреля получают, например, около 300 четвертей картофеля с десятины; затем землю удобряют и с мая до конца октября собирают с неё, благодаря высокой, почти тропической температуре, установившейся под стеклянной крышей, ряд новых урожаев.
Теперь, для получения тех же 300 четвертей картофеля приходится ежегодно вспахивать около 20 десятин или даже больше, сажать и впоследствии окапывать молодые растения, полоть сорные травы и т. д. Всё это стоит очень много труда. Между тем, при существовании теплиц, для начала придётся, может быть, употребить приблизительно по два дня работы на квадратную сажень, но зато, когда эта предварительная работа будет окончена, в будущем можно будет сберечь по крайней мере половину, если не три четверти, труда.
Всё это — факты, всё это — уже достигнутые, установленные, хорошо известные результаты, в которых каждый может сам удостовериться, если только потрудится осмотреть огороднические хозяйства. И этого нам уже достаточно для того, чтобы составить себе некоторое понятие о том, что может дать человеку земля, если только он будет умело с нею обращаться.
V.
Мы говорили до сих пор исключительно о методах, уже принятых и отчасти осуществлённых на практике. И усиленная обработка полей, и орошение их из сточных труб, и огородническое хозяйство, и огородные теплицы — всё это уже существует в действительности. Леоне де Лавернь был совершенно прав, когда ещё тридцать лет тому назад предсказал, что земледелие будет стремиться всё больше и больше уменьшать обрабатываемую площадь земли, создавать искусственно нужную почву и нужный климат, сосредоточивать на данном пространстве всё больше и больше труда, и, таким образом, осуществлять все условия, благоприятные для жизни растений.
Первоначальный толчок к этому дан был стремлением выручить как можно больше денег из продажи ранних овощей и фруктов. Но с тех пор, как найдены приёмы усиленной обработки земли, они распространяются всё шире и шире и применяются теперь даже к самым обыкновенным овощам, потому что они дают возможность получать больший урожай с меньшим трудом и риском.
В самом деле, в дешёвых дощатых оранжереях, устраиваемых на Гернзее, мы видим, что в общем требуется гораздо меньше труда для того, чтобы вырастить картофель под стеклом к апрелю, чем чтобы получить его тремя месяцами позднее, с открытого поля в пять раз больших размеров, которое нужно вспахивать, полоть и т. д. Это совершенно то же самое, что происходит с орудиями и машинами: более совершенное орудие даёт нам возможность выиграть на сберегаемом труде, хотя бы для покупки этого орудия потребовался значительный предварительный расход.
У нас нет ещё пока достаточных данных относительно разведения под стеклом обыкновенных овощей; этот род хозяйства введён ещё очень недавно и практикуется лишь на небольших пространствах. Но у нас есть цифры, относящиеся к разведению (практикующемуся уже в течение тридцати лет) одного предмета роскоши, а именно винограда, и эти цифры очень красноречивы.
На севере Англии, на шотландской границе, где уголь сто́ит, вблизи самих каменноугольных копей, всего два рубля тонна, уже давно выращивают виноград в теплицах. Тридцать лет тому назад этот виноград, созревавший в январе, продавался огородниками по 10 рублей фунт, а затем перепродавался для стола Наполеона III по 20 рублей фунт. Теперь же тот же самый огородник продаёт его всего по рублю двадцати копеек фунт — как он сам недавно сообщил в статье, помещённой в одном специальном огородническом журнале. Зависит это от того, что другие конкуренты также посылают в Лондон и Париж целые тонны винограда. Благодаря дешевизне угля и умелой обработке, виноград выращивают зимою на севере и, в противоположность другим фруктам, посылают с севера на юг. В мае английские и джерзейские огородники продают фунт винограда по 80 копеек, и то эта цена — как и цена в двадцать рублей тридцать лет тому назад — держится только благодаря редкости продукта. В октябре виноград, выращиваемый в огромных количествах в Англии и на Джерзее — под стеклом и при небольшом искусственном отоплении — продаётся немногим дороже, чем виноград, купленный где-нибудь в швейцарских или рейнских виноградниках, т.-е. по 6 пенсов (25 коп.) за фунт. И эта цена ещё по крайней мере на две трети выше, чем следовало бы; она устанавливается только потому, что тот, кто разводит виноград, платит слишком большую арендную плату, и кроме того торговцы и посредники берут с него слишком большой процент со всех расходов по устройству и отоплению. Можно поэтому сказать, что получать виноград осенью, даже под широтою Лондона и под лондонским туманным небом, можно почти даром. Так, в одном из городских предместий ничтожная постройка из стекла и цемента длиною немногим больше чем в 4 аршина и шириною около трёх, прислонённая к нашему домику, даёт нам возможность получать, вот уже три года, каждый октябрь, больше 50 фунтов прекрасного винограда от шестилетней виноградной лозы[22]. А между тем постройка так плоха, что дождь льёт через крышу. Ночью в ней всегда такая же температура как и снаружи, и её, конечно, не отопляют: это было бы всё равно, что отоплять улицу. Уход ограничивается тем, что раз в год растение подстригают (это берёт полчаса), а затем привозят тачку навоза, которым обкладывают корень, посаженный вне постройки, в глинистой почве.
Припомним, с другой стороны, сколько труда кладётся в виноградники на берегах Рейна или Женевского озера, где на склонах гор приходится строить камень за камнем террасы, а навоз и иногда землю — носят на плечах на высоту двухсот или трёхсот футов, — и мы поймём, что в-общем требуется больше труда для разведения виноградников в Швейцарии или на берегах Рейна, чем под стеклом в лондонских предместьях.
С первого взгляда это может показаться невероятным, потому что мы привыкли думать, что на юге виноград растёт сам собою, и что труд возделывающих его людей ничего не стоит. Но специалисты, садовники и огородники, наоборот, подтверждают наше заключение. «В Англии самый выгодный род земледелия, это — разведение винограда», говорит один садовод-практик, издатель английского садоводного журнала. То же можно вывести, впрочем, и из сравнения цен.
Переводя это на коммунистический язык, мы можем сказать, что посвящая каких-нибудь двадцать часов в год из своего досуга на уход — в сущности очень приятный — за несколькими виноградными лозами, посаженными под стеклом, в любом европейском климате каждый из нас мог бы получать столько винограда, сколько он может съесть в своей семье или с друзьями. И то же можно сказать не только о винограде, но и обо всех плодах, растущих в нашем климате.
Если бы, поэтому, какая-нибудь община применила приёмы мелкого огородничества и плодоводства в крупных размерах, она могла бы получать в изобилии всевозможные овощи и всевозможные туземные и иностранные фрукты, причём каждый из её членов посвящал бы на это не больше нескольких десятков часов в год.
Всё это можно проверить когда угодно на опыте. Для этого стоило бы только небольшой группе рабочих прекратить на время производство тех или иных предметов роскоши и посвятить свой труд, хотя бы превращению равнины Женневилье (в окрестностях Парижа) в ряд огородов, с отопляемыми стеклянными постройками для защиты всходов и молодых растений, и кроме того, устроить на пространстве, десятин в пятьдесят, ряд экономно построенных теплиц для фруктов — предоставив, конечно, подробности организации опытным садовникам и огородникам.
На основании средних данных, которые даёт нам Джерзей, т.-е., принимая, что для ухода за растениями под стеклом нужно 7–8 человек на десятину, т.-е., меньше 240.000 рабочих часов в год, мы увидим, что для обработки 135 десятин понадобилось бы в год приблизительно 3.500.000 часов труда. Сто знающих огородников могли бы отдавать этому делу по пяти часов в день; всё остальное делали бы не профессиональные огородники, но просто люди, умеющие обращаться с заступом, граблями или поливальной кишкой, или смотреть за печкой.
Эта работа дала бы — как мы уже видели в одной из предыдущих глав — по меньшей мере все необходимые овощи и фрукты и даже всю возможную в этом отношении роскошь для 75.000 или 100.000 человек. Допустим, что из них 36.000 изъявили бы желание заниматься огородничеством. Каждому из них пришлось бы тогда посвятить на это 100 часов в год, распределённых на протяжении всего года; и это время явилось бы для них временем отдыха в кругу друзей и детей, в прекрасных садах — лучших, по всей вероятности, чем сказочные сады Семирамиды[23].
Мы видим, таким образом, какое количество труда нужно для того, чтобы получить в изобилии и фрукты, которых мы должны лишать себя теперь, и овощи, которые стольким матерям приходится осторожно делить между членами своей семьи, чтобы выгадать гроши, служащие для обогащения капиталистов и вампиров-домохозяев.
Пусть бы только человечество сознало, что оно может сделать, и пусть бы это сознание дало ему силу захотеть этого! Пусть бы только оно поняло, что тот подводный камень, о который разбивались до сих пор все революции, это — умственная трусость!
VI.
Нетрудно видеть, какое будущее откроется тогда перед социальной революцией.
Всякий раз, когда мы говорим о социальной революции с серьёзным рабочим, которому приходилось видеть в своей жизни голодающих детей, он нахмуривается и упорно ставит нам вопрос: «А откуда взять хлеб? Хватит ли его всем, если каждый будет есть досыта? А что если невежественная деревня, настроенная реакционерами, захочет морить голодом горожан, как она морила их в 1793 году?»
Но пусть только деревня попробует! Тогда большие города сумеют обойтись без неё.
Куда, в самом деле, употребят свободное время те сотни тысяч рабочих, которые задыхаются теперь на фабриках или в мастерских? Неужели они и после революции будут продолжать сидеть взаперти? Неужели они будут продолжать выделывать разные мелкие предметы роскоши на вывоз, даже когда они увидят, что хлеб выходит, что мяса становится мало, что овощи исчезают и заменить всего этого нечем?
Конечно, нет! Они несомненно выйдут из города в поле, а там машины даже самым слабым из них дадут возможность принять участие в общем труде; они внесут таким образом в старое земледельческое хозяйство ту же революцию, которая уже будет совершена в учреждениях и идеях.
В одном месте сотни десятин покроются стеклянными кровлями, и как мужчины, так и женщины с нежными руками будут ухаживать там за молодыми растениями. В другом вспашут сотни десятин паровым плугом и улучшат почву при помощи удобрения или размельчённого графита и известняка. И под руками этой весёлой толпы случайных хлебопашцев, поля покроются богатыми жатвами; руководить работой будут конечно люди, знающие земледелие, главным же образом — великий практический ум народа, пробудившегося от долгого сна и идущего вперёд по пути, освещённому ярким маяком всеобщего счастья.
И вот, уже через два-три месяца первая жатва удовлетворит насущным потребностям и обеспечит пищу народу; после стольких веков ожидания он сможет впервые наесться досыта.
В то же время народный гений — гений народа, восставшего и сознавшего свои потребности — будет работать над введением новых приёмов земледелия, — приёмов, которые мы предчувствуем уже и теперь, но которые ещё требуют проверки на опыте. Тогда будут произведены опыты над влиянием света — этой неоценённой ещё в земледелии силой, которая даёт возможность ячменю созревать в 45 дней в якутском климате; сконцентрированный солнечный свет, или искусственный свет будет соперничать с теплотой в деле ускорения роста молодых растений. Какой-нибудь будущий Мушо изобретёт машину, которая сможет направлять и заставлять работать солнечные лучи, вместо того, чтобы добывать из недр земли солнечную теплоту, заложенную там в виде угля. Будут сделаны опыты над орошением земли культурами микроорганизмов — мысль вполне рациональная, но ещё новая, осуществление которой даст вероятно возможность разводить в земле живые клеточки, необходимые растениям как для питания их корешков, так и для разложения составных частей почвы.
Испробуют… но нет, лучше не будем вдаваться в область фантазии. Останемся на почве установленных фактов. Уже те приёмы земледелия, которые существуют теперь, которые прилагаются в крупных размерах и успешно выдерживают торговую конкуренцию, могут дать нам и довольство и роскошь, требуя взамен лишь небольшое количество приятного труда. Недалёкое будущее покажет нам, какие практические применения, которые мы отчасти угадываем и теперь, скрыты в недавних научных открытиях.
Пока мы ограничимся тем, что наметили новый путь — путь изучения потребностей и средств к их удовлетворению.
Единственное, чего может не хватить революции, это — смелого почина. Забитые с самой школы, рабы прошлого в зрелом возрасте и до самой смерти, мы почти не смеем думать. Когда появляется какая-нибудь новая идея, мы, прежде чем выработать себе собственное мнение о ней, справляемся с книгами, писанными сто лет тому назад, чтобы узнать, что думали об этом старые мудрецы.
Но если у революции хватит смелости мысли и смелости почина, то в жизненных припасах она нужды терпеть не будет.
Из всех великих дней 1789–93 гг. Революции самым прекрасным, самым великим днём, который навсегда запечатлелся в умах — был день, когда собравшиеся со всех сторон участники праздника Федерации работали, как землекопы, на Марсовом поле, приготовляя его к празднеству. В этот день Франция действительно была едина: одухотворённая новыми веяниями, она как бы провидела будущность, открывавшуюся перед нею в общем труде над обработкой земли. Этот же общий труд на земле объединит в возродившееся общество, изглаживая в нём все следы вражды и угнетения, разбивающих его теперь на части.
Новое общество поймёт, что такое солидарность — этот великий двигатель, увеличивающий во сто раз энергию и творческую силу человека, и пойдёт со всею энергией молодости на завоевание будущего. Оно перестанет производить на неизвестных покупателей и обратится к потребностям и вкусам, существующим в его собственной среде; оно обеспечит всем своим членам и существование, и довольство, и то нравственное удовлетворение, которое даёт свободно избранный и свободно выполняемый труд, и наслаждение жить, не мешая жить другим. Полные смелости, вдохновляемые чувством взаимности, люди все вместе двинутся вперёд, на завоевание тех высоких наслаждений, которые даёт научное знание и художественное творчество.
Обществу, проникнутому таким духом нечего будет бояться ни внутренних раздоров, ни внешних врагов. Всем силам прошлого оно противопоставит свою привязанность к новому порядку вещей и смелую инициативу, как каждой личности в отдельности, так и всех вместе, — ту геркулесову силу, которую придаст ему пробуждение его гения.
И против этой непреодолимой силы никакие «соединённые короли» не смогут сделать ничего. Им останется только преклониться перед нею и впрячься в свою очередь в общую колесницу человечества, уносящего его к новым горизонтам, открытым Социальною Революцией.