X

Когда они вернулись в лазурный грот, Амара вышла первая, предоставив своему спутнику заботы о лодке.

Медленными шагами направилась она к скамейке, стоявшей в нише, и опустилась на нее, грустно понурив голову. Ардеа сел рядом с ней и наблюдал молча. Вдруг Амара закрыла лицо руками, и слезы полились по ее тонким пальцам.

Хладнокровие покинуло князя; он обнял Амару, привлек ее к себе и страстно прошептал:

— Не плачь, Амара! Я не могу видеть твоих слез. Если ты боишься здесь какого-нибудь несчастья, то следуй за мной! Бежим отсюда в землю раваллисов! Я сумею любить тебя так же горячо, как и любой селенит, а могущество магов оградит тебя от всякого несчастья. Там — у меня дворец, в котором ты будешь царицей, а я всю свою жизнь посвящу на то, чтобы сделать тебя счастливой!

Не получая ответа, Ардеа опустился на колени и повторил умоляющим голосом:

— Не говори — нет, дорогая! Попытайся хоть немного полюбить меня, и я до конца дней моих буду признателен тебе!

Амара подняла голову и жестом указала князю место рядом с собой. Губы ее дрожали, и какая то смесь счастья и тоски отразилась на ее подвижном лице.

— Ужасное предзнаменование начинает сбываться, — тихо сказала она, после минутного молчание. — Ты меня любишь, Ардеа, а мне даже нечего стараться полюбить тебя, так как мое сердце принадлежит тебе с той минуты, как я тебя увидела в первый раз.

С криком безумной радости Ардеа привлек Амару в свои объятия и страстно поцеловал, но та тихо отстранила его.

— Наша любовь и будет именно нашим несчастьем, так как я не могу принадлежать тебе, Ардеа! Резкий, разреженный воздух наших гор рано или поздно убьет тебя, а тяжелый воздух равнин задушит меня еще скорее.

— Я с радостью отдам жизнь за несколько лет счастья с тобой! — пылко вскричал Ардеа.

Амара задумчиво покачала головой.

— Это невозможно! Жестокий, неумолимый закон запрещает селенитам, — мужчине или женщине, — вступать в союз с людьми равнин. Пламя на груди моего предка ясно предсказывает горе разлуки. Зачем мы встретились?!. Когда я почувствовала, что люблю тебя, я надеялась, что хоть ты, по крайней мере, будешь спасен от любви ко мне. Но очевидно нам обоим суждено страдать. Такова воля богини Имамона! Да и могу ли я быть счастлива, зная, что живешь рядом со мной, как осужденный на смерть, часы которого сочтены? Нет, нет и нет! Нам необходимо расстаться.

Ардеа молча опустил голову. Мрачное и горькое отчаяние охватило его душу. И что, на самом деле, он мог предложить любимой женщине? Мимолетное и ложное общественное положение? Дворец дают ему из милости, на время его пребывания здесь, — пребывания, продолжительность которого тоже всецело зависит от Атарвы, а не от него.

Он отважился отправиться в опасный путь с Земли на Марс, воображая, что вооружен против всех искушений и слабостей; но он забыл, что уносит с собой и свое слабое человеческое сердце. А сердце это Творец вселенной создал по одному образцу, и одарил им все Свои создания на всех населяющих пространство планетах, и это-то сердце победило его теперь, заставляя невыразимо страдать.

Теплые, ароматные руки обвили его шею, и кудрявая головка прижалась к его груди. Позабыв свои горькие думы, Ардеа прижал к своему сердцу Амару, и уста их встретились в долгом поцелуе. Это была минута блаженства, краткая и мимолетная, как и всякое людское счастье.

Амара высвободилась, наконец, из сжимавших ее объятий и встала.

— Время вернуться к гостям! Никто не сможет отнять у нас счастья, которое мы испытали, но никто также не должен и подозревать о нем. Идем!

Амара легко и грациозно выпорхнула из грота, а за ней медленно, как во сне, последовал Ардеа.

На их отсутствие никто, казалось, не обратил внимание. Танцы возобновились, и Амара приняла в них участие, по-видимому, с увлечением и веселою беззаботностью, которые только доказывали, что в деле притворства женщины Марса могут соперничать с женщинами Земли.

Ардеа восхищался Амарой и удивлялся ей; а в конце концов и к нему вернулось его хорошее расположение духа, особенно за ужином, когда Амара оказалась его соседкой и с таким тонким, чисто женским лукавством;' занимала его, что он один мог упиваться нежным, любовным ее вниманием.

Пир затянулся, и когда на следующий день Ардеа проснулся от крепкого и тяжелого сна, было уже очень поздно.

Кушанья, стоявшие на столе в его комнате, дали ему понять, что хозяева дома не желали, чтобы он сходил вниз, так как этот день селениты проводили в уединении, посте и молитве.

Только когда солнце село, разряженные жители длинной вереницей потянулись в храм для жертвоприношение.

Ардеа, который провел весь день, строя на будущее планы, один невозможнее другого, все время думая об Амаре и горя желанием ее видеть, поспешил присоединиться к толпе и вместе с нею вошел в храм.

Храм был полон молящихся, и неслись священные гимны, а у ног богини лежала груда цветов.

В качестве верховной жрицы, Амара не отходила от жертвенника, принимала приношения и произносила слова благословение. Она была бледна; по временам она опускалась на колени и, поднимая руки кверху, погружалась в немую молитву.

Один из сыновей Рахатоона, заметив князя, тотчас же подошел к нему. По приказанию отца он отвел его в особую нишу, откуда Ардеа мог лучше видеть предстоящую церемонию.

Когда был пропет последний гимн, то большая часть молящихся оставила храм. Амара скрылась в соседнем гроте, а несколько молодых жриц унесли часть цветов, привели в порядок жертвенник, и зажгли большие розовые свечи в громадных металлических шандалах.

Когда снова послышались пение и музыка, остававшиеся в храме раздвинулись по обе стороны, образовав широкий проход посредине для свадебного шествие.

В ту же минуту из соседнего грота вышли Амара с отцом. Рахатоон был весь в красном. На голове его сверкал широкий золотой обруч, украшенный лунным диском.

Верховная жрица была в длинной, белой и блестящей тунике из ткани Сама. Длинное и прозрачное покрывало из той же материи было прикреплено к распущенным волосам диадемой из шести ярко блестящих звезд, над которыми красовался серп луны из какого-то голубоватого прозрачного вещества.

Отец с дочерью стали на ступенях жертвенника, и Амара развела огонь а затем поднесла к губам маленький золотой рог, висевший у пояса. Раздался звонкий, протяжный звук, и тотчас же из глубины грота вышли дети, одетые в белые и розовые одежды, с кубками в руках. За ними, держась за руки, попарно шли брачущиеся. Пары, по очереди, преклоняли колени перед жертвенником, а Рахатоон с Амарой накрывали им головы четырехугольными кусками красной ткани и в три приема накладывали по семи легких, словно из пакли, шариков, которые сами собою вспыхивали и, пылая, поднимались на воздух.

— Богине приятен союз жениха и невесты! — громким голосом каждый раз возглашал Рахатоон.

Он убирал красную материю, а Амара подавала новобрачным кубок, который они должны были разделить вдвоем. Поклонившись главе народа и верховной жрице, новобрачные отходили к родным и друзьям, которые горячо их поздравляли.

Когда таким образом были соединены все брачущиеся, причем союзы всех оказались приятными богине, приблизилось шествие новорожденных.

Амара брала детей из рук принесших их родителей и трижды погружала в большой бассейн, наполненный водой из потока. Рахатоон же трижды возглашал имя новорожденного, которое тотчас вносилось в большой список.

По окончании этих церемоний глава народа, верховная жрица и все присутствующие преклонили колени и воздали хвалу богине.

Амаре оставалось исполнить последний, предписанный ритуалом обряд, а именно — зажечь еще раз великую благодарственную жертву богине, и в ту минуту как она поднесла огонь к смолистым растениям, обильно политым ароматным маслом, со статуей богини произошло что то необычайное.

Прозрачное тело ее вдруг потемнело, глаза точно ожили и гневно взглянули на собравшихся. Потом державшая лампаду рука опустилась, и лампада погасла, а с нею вместе потух с зловещим треском и огонь на жертвеннике.

В храме настала мертвая тишина. Ужас читался на лицах присутствовавших, и глаза всех были устремлены на Амару, упавшую без чувств к подножию жертвенника.

— Это ужасное предзнаменование сулит смерть верховной жрицы, или какое либо другое страшное несчастье, готовое обрушиться на нее, — пробормотал какой-то мужчина, стоявший с женой подле ниши, где находился Ардеа.

Князь дрожал, как в лихорадке, но не смел оставить своего убежища.

Рахатоон первый пришел в себя. Хотя бледный и расстроенный, он распорядился вынести Амару, все еще не приходившую в сознание, а потом, обернувшись к взволнованной толпе, наполнявшей храм, сказал:

— Друзья и братья! Помолитесь вместе со мной! Может быть, наши молитвы отвратят бедствие, грозящее моей дочери, — и с этими словами он преклонил колена.

Все последовали его примеру.

— Благодатная богиня и милосердная мать-покровительница нашего народа! — молился Рахатоон, простирая руки к статуе, принявшей свой обычный вид. — Милостиво прими наши молитвы и жертвы! Простри свою могущественную руку над Амарой и отклони от ее невинной головы несчастье и смерть! Ужасным предзнаменованием смутила ты наши сердца, но мы надеемся на твое милосердие. С завтрашнего дня, в течение целого года, девять девственниц день и ночь будут петь священные гимны у твоего жертвенника, а я и вся моя семья будем приносить тебе двойные жертвы.

Девять раз Рахатоон падал ниц, а потом встал и снова обратился к присутствующим.

— Пусть все радуются и веселятся! Печаль одного не должна нарушать законного веселья остальных. Итак, идемте отпраздновать браки тех, которые только что сочетались и готовятся осушить кубок любви, и запоем радостные песни.

В сопровождении всех присутствующих, Рахатоон вышел из храма и направился к своему дому. Мрачный и озабоченный Ардеа последовал за ними.

Все сели за стол, за которым Рахатоон председательствовал, как будто ничего не случилось, и только глубокая складка на лбу указывала на его тайную заботу. Ардеа тоже старался казаться веселым и беззаботным, хотя на сердце у него было тяжело, и его терзала какая-то смутная тоска.

К концу пира появилась Амара. Свои жреческие одежды она сменила богатым праздничным нарядом и, видимо, силилась казаться спокойной и веселой. Но Ардеа подметил в ее глазах какое-то странное выражение, а во всем ее существе лихорадочное возбуждение.

Уловив минуту, когда молодая девушка осталась одна, Ардеа подошел к ней.

— Амара! — тихо прошептал он, боясь быть услышанным. — Я не могу забыть того, что грозящее тебе горе, это — я, ставший на твоей дороге.

— Ни слова об этом! — отрывисто возразила Амара. — Раз мне суждено умереть, то не следует смущать тяжкими думами драгоценных, оставшихся мне минут. Ведь когда-нибудь надо же умирать, а раньше или позже, это — безразлично.

Амара снова вмешалась в толпу и танцевала с увлечением, делая вид, что не замечает участливых взглядов, какие присутствующие в суеверном страхе украдкой бросали на нее. В полночь танцы прекратились, и в залу вкатили громадную амфору, а Рахатоон стал наполнять густой пурпурной влагой кубки, которые раздавал новобрачным. Те, смеясь, осушали их, при громком хохоте и пожеланиях присутствующих.

Ардеа отошел в сторону и молча наблюдал эту сцену. Вдруг рядом с ним появилась Амара с кубком в руках.

— Это особый напиток, которым угощают только новобрачных? — спросил Ардея.

— Это столетнее вино Сама — вино любви, которое пьют только на свадьбах. Отведайте его, дорогой наш гость! Вот кубок.

Ардеа, не задумываясь, осушил чашу и чуть не вскрикнул. Ему показалось, что он проглотил огонь.

Когда он пришел в себя от этого первого впечатления, то увидел, что гости собрались вокруг каждой пары для сопровождения новобрачных и постепенно уходили. Тогда Ардеа, в свою очередь, простился с хозяевами дома и направился в свою комнату.

Амара исчезла.

Князь хотел лечь, но им овладело какое-то лихорадочное беспокойство. Кровь огнем разливалась по жилам, голова горела, а минутами ему даже трудно становилось дышать. Он боролся с этим недомоганием и, открыв окно, стал жадно вдыхать свежий и ароматный воздух ночи.

Волшебная картина заволакивалась ночным сумраком; освещенные разноцветные дома постепенно темнели, и только белесоватый, мягкий свет малой марсовой луны освещал снеговые вершины гор.

Легкий шум привлек его внимание; он заглянул вниз и с удивлением увидел, что у подножия башни кружится беловатое облако, которое затем быстро поднялось к нему. Как описать удивление князя, когда в облаке, поднявшемся до высоты окна, он узнал Амару. Молодая девушка взялась за карниз, легко и грациозно прыгнула в комнату и решительным жестом спустила на окне занавеску.

Ардеа онемел от удивления, глядя на нее. Никогда еще Амара не казалась ему такой прекрасной и обаятельной, как в эту минуту. В складках ее длинного и легкого одеяния обрисовывались чудные формы. Большие глаза возбужденно блестели, и нежный румянец горел на щеках, а на устах блуждала чарующая загадочная улыбка.

— Амара! К чему явилась ты сюда в неурочный час искушать меня своей божественной красотой? Я тебя безумно люблю, но ведь я — только человек и могу забыть то, что предписывает мне долг чести и благодарности за оказанное гостеприимство, — пробормотал Ардеа.

Страсть уже ослепляла его, и кровь огненным потоком ударяла в голову. Амара подошла к нему порывисто дыша.

— Чего мне стесняться и бояться? — тоскливо протянула она, и в голосе ее зазвучало горькое разочарование. — Богиня отвергла меня, впереди у меня нет ничего, и смерть моя близка!.. Отчего же не вырвать у настоящего то, что оно еще может мне дать? Ты меня любишь, и я люблю тебя! Я не хочу умереть, не испытав счастья.

С этими словами Амара бросилась в его объятия, и князь, опьянев от восторга, страстно прижал ее к своей груди.

Любовь, — великая сила жизни, не допускающая другого закона, кроме своего, не признающая различия рас и положений, — соединила в одном чувстве селенитку и пришельца с Земли.

Была еще ночь, когда Амара вырвалась из объятий князя.

— Ах! Мне пора уходить, — ответила она на его мольбы остаться с ним еще.

Потом, зажав ему рот поцелуем, она прибавила:

— Наше счастье было кратко, но один час невыразимого блаженства стоить долгой жизни, полной горя и страданий. Я буду вечно любить тебя, Ардеа. А ты? Ты не забудешь меня?

— Никогда! Каким негодяем считаешь ты меня, если я когда-нибудь смогу позабыть тебя, чаровница, великодушно пожертвовавшая собой для моего счастья? Образ твой, Амара, вечно будет жить в моем сердце, живи я хоть на другой планете, — ответил Ардеа, покрывая ее страстными поцелуями.

— Во всяком случае, — прибавил он решительно, — я постараюсь, чтоб мы расстались не так скоро!..

Амара тихо высвободилась из его объятий.

— Я чувствую, — ответила она, качая головой, — что разлука близка! Но пусть совершится воля судьбы! А пока — прощай!

Амара открыла окно; с минуту она кружилась, а потом поднялась на воздух и выпорхнула из комнаты. Князь следил с высоты за белым облачком, которое быстро спускалось к земле и скоро исчезло в темноте.

Ардеа бессильно опустился на кровать и зарылся головой в подушки. Любовь к Амаре овладела всем его существом, а предстоящая разлука приводила в такое отчаяние, что слезы брызнули из его глаз.

"Предсказание Сагастоса исполнилось", — подумал он, ловя в душе своей желание, чтобы дела подольше задержали мага, и он не так скоро пpиеxaл за ним. Князь до такой степени был озабочен придумыванием плана продлить свое пребывание у селенитов, что не слышал, как открылась дверь, и на пороге комнаты появился Сагастос.

Лицо его было озабочено; подойдя к кровати, он остановился, скрестил руки и хмуро взглянул на князя, видимое отчаяние которого нисколько не трогало, казалось, его.

Ардеа не шевелился, и Сагастос слегка коснулся его руки. Князь в испуге вскочил, узнал своего покровителя и, побледнев, пробормотав:

— Уже?..

Презрительная усмешка скользнула по бронзовому лицу мага.

— Уже!? — повторил он. — Правильнее было бы сказать: слишком поздно!

— Да, — продолжал он, садясь на кровати, — я явился слишком поздно, чтобы помешать тому, что случилось здесь. Позвольте заметить вам, Ардеа, что не умно и не великодушно бесчестьем платить за оказанное гостеприимство.

Ардеа опустил голову, и краска стыда залила его лицо.

— Несомненно, жрица сама виновата, явившись к тому, кто, как ей известно, любит ее; но ученик Атарвы, человек, прошедший известную степень посвящения, как вы, должен был остановить ее и напомнить ей, что недостойно отдаваться страсти. А знаете вы, какая участь ждет ее, если узнают о том, что здесь произошло?

— Нет! Что же с ней сделают? — вскричал Ардеа, бледнея от охватившего его ужаса.

— Жрицу, запятнавшую себя страстью, наказывают смертью. Начальники и старейшины вызывают грозу, во время которой молния поражает виновную, и небесный огонь сжигает ее тело, а буря развевает пепел, так что от нее ничего не остается.

Смертельно бледный и трясясь как в лихорадке, Ардеа на минуту как бы онемел.

— Спасите ее, Сагастос! — умоляющим голосом сказал он, протягивая руки к своему покровителю. — Вы могущественный маг! Вы можете сделать это!..

— Вы ошибаетесь, Ардеа; в этом я совершенно бессилен. Но, будем надеяться, что ваша тайна будет сохранена. Никто ничего не подозревает и, на ее счастье, вы — не селенит, и вас нисколько не остерегаются. Случившееся послужит вам, надеюсь, хорошим уроком на будущее. Во всяком случае, нам необходимо немедленно уехать. Сегодня прибыл специальный поезд по случаю бывшего праздника, истощившего провизию. Поезд этот отходит очень рано, и мы воспользуемся этим случаем.

— Уехать сегодня!.. Расстаться с ней!.. — простонал расстроенный Ардеа.

Тронутый глубоким и истинным горем, звучавшим в голосе князя и светившимся в его влажных глазах, Сагастос горячо пожал ему руку.

— Я понимаю ваше горе и глубоко жалею вас, но необходимо подчиниться неизбежному. Не только с Амарой, но ведь и с нашей планетой вам придется же когда-нибудь расстаться. Итак, будьте благоразумны и подумайте, как было бы ужасно, если бы вы стали влюбляться во всякой стране, куда я вас повезу? — закончил, шутя, Сагастос.

Ардеа покраснел. Ему было стыдно своей слабости. С трудом овладев собой, он ответил:

— Я понимаю, что вы правы, и что даже для безопасности самой Амары необходимо, чтобы я уехал. Что же касается того, что я могу влюбиться еще в кого-нибудь, то это невозможно. Никто никогда не затмит образ очаровательной девушки, которую я встретил на ее же несчастье!

— Я с удовольствием вижу, что к вам вернулись рассудок и хладнокровие. Итак, одевайтесь, а потом спускайтесь вниз. Я же сейчас пойду к Рахатоону! Мне нужно поговорить с ним о делах и, кстати, придумать какое-нибудь объяснение вашему неожиданному отъезду.

Маг вышел, но тотчас же вернулся назад и тихо прибавил:

— Соберитесь с силами, чтобы неуместное волнение или подозрительные взгляды не выдали вас в минуту прощание. Помните, что только одна абсолютная тайна может спасти Амару!

Когда Ардеа спустился вниз, он застал всю семью в сборе. Прощальная трапеза была уже готова, и Рахатоон сказал слово, в котором выразил свое сожаление по поводу отъезда гостя, приглашая князя опять посетить их, если ему позволят обстоятельства. Ардеа благодарил любезного хозяина, избегая смотреть на Амару и обещая скоро вернуться. Это обещание князя вызвало легкую, как тень, усмешку на лице Сагастоса.

За столом было довольно тоскливо, несмотря на усилия мага поддержать разговор и на старания князя казаться веселым и беззаботным. Когда встали из-за стола, Рахатоон обнял отъезжающих и объявил, что желает иметь изображение князя для портретной галереи знатных чужеземцев, сделавших им честь своим посещением, и приказал дочери проводить гостя.

Крайне заинтересованный способом снимания с него портрета, а еще более счастливый неожиданным случаем остаться наедине с Амарой, Ардеа тотчас же встал со стула, и, так как времени оставалось очень мало, молодые люди быстро направились к горе, где находился храм.

На этот раз Амара привела его совсем на другой грот, откуда по винтовой лестнице, высеченной в скале, они прошли в нижнюю комнату уединенной башни, построенной на этой высоте. Поднимаясь по узкой лестнице, влюбленные обменялись поцелуями и повторили свои клятвы в вечной любви. На верху башни их встретил почтенный старец, которому Амара и передала желание отца.

Старик-ученый согласился и, пододвинув какой-то аппарат, привел его в движение. После минутного вращения цилиндра, от него отделилось что-то вроде подвижной рамки, обтянутой сероватой и прозрачной материей, дрожавшей и волновавшейся с легким потрескиванием. Поставив князя на металлический круг, старик приблизил к нему аппарат, и князь почувствовал прикосновение к лицу какой-то влажной и клейкой массы. С минуту ему казалось, что он задохнется, но это состояние быстро прошло. Тогда он увидел, что серое полотно, натянутое на рамке, точно уплотнилось и больше не двигалось. Ученый взял на столе что-то похожее на пульверизатор и начал опрыскивать ткань дождей" фосфорических брызг. Мало-помалу сероватое вещество сделалось прозрачно, как стекло, и на нем, как живая, обрисовалась голова князя, причем все оттенки кожи, глаз и волос воспроизведены были совершенно точно.

Восхищенный Ардеа попросил старика-ученого, если возможно, сделать ему другой портрет, который он хотел взять с собой на память, так как никогда еще не видал ничего подобного. Видимо, польщенный и довольный своим искусством, старик тотчас же исполнил его просьбу, и даже предложил сделать в его присутствии портрет Амары, чтобы он мог видеть весь процесс. Снятые с рамки портреты можно было свертывать, как бумагу. Они были так же гибки, но только имели то преимущество, что не ломались.

Когда Ардеа и Амара сошли вниз, то князь ей отдал на память свой портрет, а ее сохранил у себя.

— Я не хочу, чтобы тебе приходилось ходить в портретную галерею чужеземцев, чтобы смотреть на меня. Думай иногда обо мне, дорогая, и прости все зло, которое я причинил тебе, — с тягостным волнением прибавил он, сжимая молодую девушку в объятиях.

— Прощать мне нечего, и я нисколько не жалею, что была счастлива хоть на миг. А теперь иди! Смотри же, ты не позабудь меня, когда будешь далеко! Дорогу назад ты найдешь и один, а отцу скажи, что я пошла в храм помолиться со своими подругами.

Никто не удивился, когда Ардеа вернулся один и передал слова Амары.

Полчаса спустя Сагастос и Ардеа окончательно простились с семьей Рахатоона и отправились на дебаркадер. Они молча сели в купе, и только, когда поезд проходил недалеко от башни, где помещался Ардеа, Сагастос тронул за руку своего спутника и сказал:

— Смотрите!

В воздухе мелькало и быстро приближалось белое облако, и Ардеа скоро узнал в нем Амару. Молодая девушка, как птица, летела вдоль поезда и, поровнявшись с купе, где сидел Ардея, бросила в открытое окно букет цветов.

Мгновенье спустя Амара исчезла.