Необычайный татарский набег и опустошение новозаселенных земель. — Ропот на казаков между поляками. — Вопрос о войне с турками и об уничтожении казаков. — Отделение от них казаков реестровых. — Составные элементы казачества. — Новый поход в Молдавию.
В то время когда казаки геройствовали и погибали в Молдавии, новый польский король Генрих, узнав, что для него упразднился во Франции престол, ушел из Кракова в Париж. Все пришло в беспорядок, как в Польше, так и в отрозненной Руси. Шляхта занялась обычными своими сеймиками, на которых каждая партия преследовала собственные цели; а коронное войско разъезжало по королевщинам и, под видом вознаграждения себя за недоплату жалованья, занималось грабежем. Воспользовавшись общим замешательством, татары вторгнулись в отрозненную Русь, и прежде чем коронный гетман, Язловецкий, узнал об их набеге, увели 3.000 пленников. Этот набег был только пробою. На другой год весною, когда Речь-Посполитая всё еще волновалась по случаю безгосударного времени, татары предприняли набег всеми своими силами. О приготовлениях крымского хана к походу знали. На избирательный сейм, происходивший в мае 1575 года, не приехал ни один русский магнат. Ожидали татар и готовились к отпору.
Вскоре получены были вести, что татары переправляются через Днепр. Коронный гетман послал к днепровским казакам осведомиться: много ли татарской силы? Казаки отвечали, что татары идут большою ордою: с низовых степей, давали они знать, набежало в Украину зверей и налетело птиц, испуганных движением войска. Но орды появилось на русской, то-есть на правой стороне Днепра, только 15.000. Она переправилась через Днепр немного ниже Киева. Главное войско татарское раскинулось кочевьем по степи, а 15.000 пустились загонами на грабеж и дошли до Константинова, города князя Острожского. Но против них вышли 4.000 боевого народу под предводительством киевского и подольского воевод. Подоспел и сендомирский воевода. Татары бежали в рассыпную и очистили русскую сторону Днепра. Довольные своим подвигом, русские ополчения разошлись по домам. Татары между тем условились с молдавским господарем, чтобы он пропустил их через свою землю в польские владения, и в сентябре, неожиданно вторгнулись в Подолье из-за Днестра. Чтобы не встревожить край, татары, не жгли даже сел. Днем и ночью шли они без отдыха, распуская хищные загоны во все стороны. Наконец, расположась кошем у Тернополя, выжгли села и заполонили все живое до самого Львова, а оттуда, с обычной своей быстротою, бросились на Волынь, обозначая свой путь пожарами. На пространстве 40 миль в длину и 20 в ширину, остались целыми одни замки да панские дворы, в которых были пушки. Успех татарских набегов зависел от быстроты. Минуя крепкие места, орда спешила набрать пленных и захватить стада. Все, что попало в руки татар, соединили они у Тернополя, а оттуда двинулись кКаменцу и переправились обратно через Днестр, который в том году до-того высох, что даже овцы перешли в брод. Современный летописец Оржельский насчитывает до 35.000 пленников, уведенных в этот раз татарами; лошадей угнано 40.000; рогатого скота — до полумиллиона, овец — без счету. В числе пленников было много шляхты. Между прочими, татары захватили в плен жену князя Богдана Рожинского, гетмана низовых казаков, как титулуют его польские летописцы, а мать убили. До сих пор поют на Украине сложенную в то время думу:
Ой Богдане, Богдане, запорозький гетьмАне!
Ой чого ж ты ходиш в чорним оксамити ? [32]
Геq, були в мене гости, гости татарове;
Одну ничку ночували,
Стару неньку зарубали,
А миленьку соби взяли...
Далее дума говорит о безуспешной погоне за татарами; но едва-ли князь Рожинский был в то время на Украине. По сказанию Бильского, он отплатил татарам за набег набегом, в котором казаки не щадили ни женщин, ни детей, а потом, осаждая татарскую крепость на Днепре, Аслан-Городок, взлетел на воздух от неудачного подкопа. Никто не гнался за татарами. Прежде чем узнали о них в стратегических пунктах, они пошли уже на уход. Скота угнали они так много, что несколько тысяч штук бросили по сю сторону Днестра. От избытка ясыру освободились избиением старых или неспособных к работе. Богатый край, не знавший до тех пор набегов, остался без людей и без построек. Так как задолго перед тем деревья были почти всюду вырублены на шляхетские дворы и мужицкие хаты, то Русь теряла и надежду когда-либо снова обстроиться. Паника разнеслась до Кракова и встревожила даже обитателей Великой Польши. Краков несколько дней стоял замкнутый; на башнях и стенах чередовались вооруженные отряды. Уехавшие из города купцы разнесли тревогу до самой Вены. Когда истина наконец выяснилась, много было горя, говорит летописец, но много и смеху. Благочестивые люди приписывали общий страх Божьему допущению.
О причине татарского набега 1575 года ходили в польском обществе самые дикие толки. Одни обвиняли короля Генриха, что будто бы он направил в польские владения орду для того, чтобы не дать полякам избрать короля на свое место; другие утверждали, что сами поляки призвали татар на грабеж, лишь бы заставить панов, которым нравилось безгосударное время, решить поскорее выбор короля. Летописец Бильский основательно приписывает бедствие, постигшее Речь-Посполитую, походу Сверчовского в Молдавию. Казаки начали возбуждать в обществе сильное неудовольствие, и, по всей вероятности, с этого уже времени явился в Польше вопрос об их уничтожении. До тех пор о них можно было слышать только восторженные отзывы. В сочинении протестанта Эразма Гличнера о воспитании детей, напечатанном в Кракове 1558 года, говорится: "Школы или коллегии очень похожи на жолнерство или казачество, о котором прилагают попечение достойные и искусные люди, которые неприятелей-татар, грубых варваров, побивають и преследуют, как то было прежде и теперь есть при Претвиче, князе Вишневецком, Прокопе Синявском и других, поистине безупречных и знаменитых Геркулесах, у которых заведены такие школы, как у нас поляков или итальянцев, или немцев, школы наук. И в самом деле, как школы нужны для учения, так казаки — для обороны (границ). Тогда только или до тех только пор Польша будет процветать, пока у неё будут добрые казаки. Кто хочет быть добрьм воином, пусть идет в казаки; а кто желает сделаться хорошим латинистом, пусть идет в коллегию или в школу".
После татарского набега 1575 года, вместо похвал, начали раздаваться обвинения против казаков — не только в том, что они накликают на всю Польшу бедствия войны, но и в том, что они умышленно пропускают орду через днепровские переправы, чтобы потом отбивать у неё добычу. Шляхтичам, которые выставляли свои заслуги в запорожском войске для покрытия прежних проступков, государственные сановники отвечали словами коронного гетмана, Яна Замойского: "Не на Низу ищут славной смерти, не там возвращают утраченные права. Каждому рассудительному человеку понятно, что туда идут не из любви к отечеству, а для добычи". А один из польских сенаторов, киевский бискуп Верещинский, в 1583 году, высказался о казаках печатно следующим образом: "Что отец с матерью собрали по грошу, наживая с большим трудом за много лет имущество, то безрассудный сынок пропусит через горло в один год, а потом, когда уж не откуда взять, боясь околеть с голоду, слышишь о нем — или очутился на Низу и грабит чабанов турецких, или в Слезинском бору вытряхивает у прохожих лукошки". Словом — казак и мародер сделались понятиями однозначащими. Вопрос о том, воевать ли, или не воевать больше с турками (а татары были послушным орудием турок), решен был в польском обществе отрицательно. Поплатясь дорого за вмешательство в молдавские дела, сеймовые паны взвалили вину с больной головы на здоровую, и оправдывали себя перед обществом необузданностью казаков. Если бы счастье благоприятствовало им в задоре Турции, казачество слыло бы у них школою рыцарства; поворот судьбы в противную сторону быстро низвел эту корпорацию на ступень разбойников. Решено было взять казаков, где бы они ни завелись, в крепкие руки.
Мы видели, что еще в 1568 году король Сигизмунд-Август писал к низовцам универсал, призывая их в пограничные замки, из которых они выехали на Низ без ведома украинских старост, и повелевал им прекратить набеги на улусы и кочевья подданных турецкого султана и перекопского хана. Этим набегам король приписывал вторжения Орды в Украину и в более внутренние поветы государства Польского, а потому повелевал казакам, оставив свои низовые притоны, возвратиться в пограничные замки и города, и довольствоваться положенным за их службу жалованьем.
Ни воззвания короля, ни порицания со стороны общества на казаков не действовали. Они вели войну с турками и татарами ради славы и добычи, а каковы были последствия их подвигов для государства, — об этом они, натурально, заботились еще меньше, чем пограничные представители центральной власти.
В то время крымские татары брали подарки и от короля польского, и от царя московского, за то, чтобы не воевать их владений, а опустошать владения их противников. Если хан ходил войною в Москву, ему платилось денег больше; если не ходил — меньше. Обыкновенно посол с королевскою данью отправлялся в Черкасы и на походе хана мимо Черкас доставлял деньги в его табор. Сам турецкий султан считал хана состоящим на жалованье у польского короля. В 1569 году писал он к Сигизмунду-Августу: "Хотя хан и требует от вас прибавки жалованья, но вы давайте ему столько, сколько изстари давали; а он должен быть готов идти всюду, куда вы ему прикажете". По одинаковости положения, московский царь, с своей стороны, подкупал хана, чтоб он вредил Польше. В сеймовой инструкции послу 1568 года говорится: "Московский тиран, которого мы считаем варваром и глупцом, везде устраивает против нас ковы. Своего и нашего соседа татарина, как голодного волка, он приласкал к себе подарками, дважды направил на опустошение наших владений, обрушил на нас бремя турецкой войны, а низовцев подучил вторгнуться в Молдавию"[33].
Позаимствовавшись многим от татар, днепровские казаки усвоили себе и их политику. Они служили тому из государей, который был к ним щедрее. О связях днепровских казаков с московскими воеводами мы уже знаем. С донскими казаками было у них много общего. Иногда переходили они на Дон целым кошем своим, и вместе с донцами пускались в Азовское и Черное море для военного промысла. Точно так и донцы нередко гостили целыми тысячами на Днепре, и вместе с днепровцами занимались, как мирными промыслами, так и войною. Связи днепровских казаков с обитателями земель государства московского еще более делали для них чужим польское правительство, которое, с своей стороны, готово было от них отчуждаться. Особенно стали в Польше смотреть на казаков изчужа во времена Стефана Батория. Отправляя весною 1578 года посла Бронёвского в Крым, Баторий написал ему в инструкции: "Если казаки нападут на татарские улусы, то это будет наверное без нашего ведома. Мы их не только не желаем содержать, напротив, желали бы истребить; но у нас в тех местах нет столько военной силы, чтобы совладать с ними. Для достижения этой цели, ханский посол советовал нам, во первых, запретить украинским старостам давать им селитру, порох, свинец и съестные припасы; во вторых, не дозволять казакам проживать в украинских селах, городах и замках; и в третьих, пригласить старших казаков на королевскую службу. Попробуем, можно ли их привлечь к себе; но не ручаюсь за то, чтобы часть этих сорванцов не перешла кмосковскому царю"[34].
Вслед за сим Стефан Баторий пишет два универсала: один к украинским старостам, а другой к самим низовцам, как называли тогда казаков запорожских.
В первом из этих важных для нашего предмета документов, он упрекает пограничных старост в том, что они действовали заодно с низовыми казаками, давали им у себя пристанище, помогали им людьми и снаряжали для походов в турецкие владения. "Не впервые уже (говорил король в универсале) я убеждал панов старост не скрывать у себя низовцев и не снабжать их порохом, свинцом и съестными припасами; но они меня не слушались, и тем навлекли со стороны татар опустошительный набег на пограничные области. В последнее время ханский посол прямо указывал, что предводители низовцев, Шах и Арковский, зимовали — один в Немирове, а другой в Киеве, и при этом объявил, что никакие подарки не будут достаточны для удержания татар от набегов, если казаки не перестанут беспокоить их владения. В таком положении дела (говорится далее в универсале) повелели мы Константину Константиновичу князю Острожскому, киевскому воеводе, чтоб он, исполняя свой договор с перекопским царем, двинулся к Днепру и прогнал оттуда разбойников казаков, а кто из них попадет ему в руки, карал бы смертью. Всем же украинскнм старостам повелеваем содействовать в этом князю Острожскому и также ловить и карать смертью запорожцев, когда они разбегутся с низовьев Днепра"[35].
Во втором универсале, обращенном к самим низовцам, король Стефан, называя их запорожскими молодцами, выражал удивление, что они уже в третий раз, походом в Молдавию, нарушают мирный договор с Турциею, и приглашал их к себе в службу против московского царя, "где каждый добудет больше славы, чем в Молдавии". Потом он грозил им за непослушание лишением достоинств, жизни и имущества, и уверял, что Петр Волошин, которого они собирались вести в Молдавию на господарство, вовсе не сын господаря Александра, а самозванец[36].
Не известно, каковы были действия князя Острожского в этом случае; но, как он вступил в договор с крымским ханом против запорожцев, то становится понятно, почему казаки, решась в 1592 году обратить против панской силы свое оружие, направленное до тех пор против мусульман, пошли прежде всего разорять имения киевского воеводы.
В летописи Бильского говорится, что когда король Стефан хотел-было истребить днепровских казаков, они ушли в московские пределы к донским казакам; что в присоединении их к донцам король видел еще большую для себя опасность, и что, вероятно, поэтому оставил их в покое.
Принимая решительные меры к уничтожению казаков, польское правительство, в том же году, уведичило свои военные средства так-называемыми выбранцами. Сеймовым постановлением 1578 года было определено: из городов, местечек и сел выбирать в королевскую пехоту одного человека на каждые двадцать ланов, или — что одно и тоже — из каждых двадцати тяглых жителей посполитого звания. Выбор должен был падать на самого смелого, достаточного и способного к военной службе, но не иначе, как по добровольному его на то согласию. Обязанности выбранца состояли в том, чтобы в каждую четверть года являться к своему ротмистру или его поручику на назначенное место с собственною рушницею, саблею, топором, с порохом и свинцом, в одежде такого цвета, какой будет объявлен; в военное же время выбранцам назна чено жалованье наравне с прочею пехотою. За свою службу освобождались выбранцы от всяких повинностей: чинша, лановой подати, извозов, подвод и иных тягостей, лежавших на городском и сельском посполитом народе. Всё это должны были отбывать за них остальные девятнадцать тяглых жителей. Выходит, что и всё семейство выбранца, оставшееся на лану, освобождалось вместе с ним от государственных повинностей [37].
Этою общею для всего государства мерою, в областях, ближайших к вольным степям днепровским, старались уменьшить наплыв за Пороги охотников до казакованья. Людям, освобожденным от повинностей и содержимым в военное время на жалованье от правительства, не было больше искушения искать мирного заработка в Великом Лугу, или военной добычи в казацком походе на татар и турок.
Кроме того, король Стефан Баторий велел составить реестр казакам, которые имели свои оседлости в украинских королевщинах и изъявили согласие находиться в полном распоряжении правительства. Этим способом казаки разделились на реестровых, или городовых, и собственно, так-называемых, запорожских, иначе — низовых казаков. Чтобы уничтожить значение запорожской Сечи, как сборного места для обсуждения войсковых дел, и значение войсковой скарбницы, как склада оружия, казакам предоставлено было в исключительное распоряжение лежащее на Днепре, выше Канева, ме стечко Трахтомиров, с древним монастырем, для содержания казацких инвалидов, и с приписанными к нему землями, с тем, чтоб они содержали в этом местечке свои рады и хранили военные припасы.
До сих пор, кроме летописей, мы не имеем другого следа распоряжений Стефана Батория относительно отделения реестровых казаков от запорожских. Единственными подлинными свидетельствами этого события служат покамест — упомянутая выше инструкция послу Бронёвскому, в которой говорится о приглашении на службу лучших казаков, да рукописный универсал Батория к низовцам от 17-го апреля 1579 года, в котором он, повелевая им не помогать Волошину Лакусте, говорит: "Так как вы вступили в нашу службу, то обязаны это исполнить, верно служить нам и Речи-Посполитой, и во всем повиноваться нашему черкасскому старосте, под которого начальством состоите"[38]. В бумагах времен Батория сохранилось указание на запасы сукна, которые он делал для казаков около 1585 года. Бильский, говоря о пребывании короля Стефана во Львове в 1578 году, замечает мимоходом, что он, усмирив немного казаков казнью Подковы, "поставил над ними гетманом Орышевского, нашего Правдича" (то есть принадлежащего, как и сам летописец, к гербу Правдич). Все это подтверждает, в известной степени, летописное сказание о Баториевской регуляции казацкого войска; но едвали следует понимать эту регуляцию в смысле разделения казаков на полки и проч., как об этом распространяются украинские летописи, при молчании источников польских. Чтобы судить, что значило для казаков самое постановление над ними гетмана, стоит только обратить внимание на то, как отвечал Баторий, в 1579 году, татарским послам, когда они жаловались на казацкие грабежи: "Это люди своевольные, и карать их мудрено. Что могу сделать, сделаю".
До времен Батория, звание казацкого гетмана принадлежало каждому, кто собирал вокруг себя казаков для похода, или содержал их в виде охранной дружины при своем дворе. Таким образом одновременно встречаются в актах имена казацких гетманов: Лянцкоронского, Вишневецкого, Рожинского и других, менее знатных. Все это были королевские пограничные старосты, которые, для отражения татар и для преследования их на возвратном пути с набега, входили в разнообразные условия с воинственными пограничными жителями для казацкого промысла. Ополченцы их назывались казаками, в смысле добычников, а сами они именовались гетманами, в смысле предводителей. Казаки, как сословие, и даже как отдельная корпорация, в украинских городах еще не существовали [39]. На Запорожье казаком назывался каждый, принятый тамошними "братчиками" в их товарищество; в городах это название - определяло характер жизни, но не права отдельных лиц или целого общества. Так в наше время употребляется слово чумак, под которым разумеется человек той или другой среды, вдавшийся в известный промысел. Впоследствии уже, когда казачество заявило мысль о своем самоуправлении, отрицая юрисдикцию старост, в имениях королевских, и панов, в так-называемых волостях, — жители городов начали выразительно делиться на мещан и казаков. Тогда послушными стали называться собственно мещанские дома, а непослушными — казацкие. Послушные мещане отбывали главную в то время повин ность — военную службу, под предводительством королевских старост, а непослушные избирали себе предводителя вольными голосами; но те и другие так тесно соединены были между собою, что слово казаки в официальных бумагах почти не употреблялось: администрация, можно сказать, знала одних мещан.
Таким образом начало казачеству дали украинские города, поставленные в необходимость усвоить себе наезднические обычаи для отражения татар. Города эти заселялись выходцами из сравнительно безопасных мест, в которые, во времена так-называемого татарского лихолетья, спасались жители днепровских равнин. Главную массу новых поселенцев украинских, естественно, составляли люди русские. Но к ним, по сказаниям современников, примешивались и польские выходцы. Религиозность, столь тесно связанная в XVI-м веке, с патриотизмом, внушала знатным шляхтичам подвиги самоотвержения. По словам современного киевского бискупа Верещинского, многие из них переселялись в Украину с целью защищать християнство от неверных, во славу Божию и в честь рыцарского имени, которое они носили; других привлекало сюда желание отмстить татарам за гибель или плен своих родственников; некоторые оставляли Польшу с "досады на новые обычаи, которые соседи перенимали от испорченных немцев". (Это значит — "испорченных" реформациею.) Вместе с ними (продолжает Верещинский) появились в Украине промотавшиеся богачи и те, которые, родившись в панских домах, отрекались от шляхетства ради насущного хлеба, которые были принуждены наниматься у мещан и поселян в чернорабочие [40], а не то — промышлять разбоем и воровством. Рядом с роскошью, внутри польского края была тогда такая нищета, что многие гербованные шдяхтичи просили милостыни, а иные даже умирали с голоду. Все это стремилось в Украину по различным побуждениям и, без сомнения, много содействовало первоначальному образованию казачества, в котором религиозная задача спасать християн из рук неверных соединялась по самой необходимости с жаждою добычи.
В состав казачества входили еще так-называемые своевольные люди, которых накопилось множество во всех провинциях Польского государства, и в особенности на Волыни. Это были убогие шляхтичи, поступавшие на службу к более богатым и бежавшие от них из чувства оскорбленной гордости, мести или страха кары. Судебные акты и частные письма конца XVI и начала XVII века (эпохи колонизации отрозненной Руси по образцу внутренних провинций государства) свидетельствуют, что почти все владельцы крупных имений в пограничных воеводствах делали один на другого неприятельские наезды. Мелкая война между панами чаще всего кипела на границах смежных воеводств, как это показывают и многочисленные комиссии, которые назначались на сеймах для разграничения обывателей воеводств: Русского, Бельзского, Подольского, Волынского и Киевского. Слово граничиться значило в то время воевать. Без войны, ни одно, можно сказать, панское имение, в земле Киевской, на Волыни, на Подолье и в Червонной Руси не вошло в свои окончательно-определенные границы; а для войны панам необходимы были люди, готовые сражаться против кого угодно. Потребность эта создала в пограничных воеводствах многочисленный класс так-называемых панских слуг из неоседлой шляхты, которые были не что иное, как домашняя орда, перекочевывавшая из одного панского двора в другой. Одни из них служили в высших дворских должностях: были управителями имений, дворецкими, заведовали охотою, лошадьми и т.п.; другие употреблялись только для конвоя, для посылов и для войны; но вообще — это был класс людей безнравственных. Уцелело много жалоб на их обманы и хищничество. С другой стороны, власть пана относительно слуги-шляхтича была, по закону и обычаю, так велика, что простиралась до телесного наказания; а некоторые паны, пользуясь польским или — что всё равно — княжеским правом (jus polonicum, jus ducale), даже казнили смертью служивших у них шляхтичей, как об этом рассказывает в своих мемуарах известный Альбрехт Радзивилл. Не удивительно, что шляхтич, принуждённый к службе у богатого своего собрата бедностью, и руководствуясь только чувством страха, пользовался первым удобным случаем ограбить своего пана и бежать от него в казацкое общество, в котором не считались породою и не доискивались прежней жизни. Королевский секретарь при Стефане Батории, Гейденштейн, рассказывает, что, когда после московской войны, коронное войско, было распущено, значительная часть его, состоявшая из людей, непривычных к труду и обыкших жить добычею в неприятельской земле, пошла в казаки и увеличила их силу. Известно, что польскому войску почти никогда не доплачивалось жалованье; что жолнеры обыкновенно вознаграждали себя грабежом королевских, панских и духовных имений, и что правительство объявляло их за это банитами. Такие-то люди из-под королевского знамени переходили под бунчук запорожского гетмана. Им труден был возврат в прежнее состояние; они всецело отдавались казацкой жизни и вносили в неё всё, что могло в ней привиться. Поэтому-то, и именно по одному этому, деятельность запорожского войска имела уже и в начале характер некоторой враждебности относительно правительства. Сословной и национальной вражды не было вовсе в первобытном казачестве, так как не существовало ни вещественных, ни нравственных интересов, которые впоследствии разделили казаков и дворянство на два враждебные лагеря. Казаки, как мы видим, действовали заодно с королевскими пограничными старостами — сперва явно, а потом, с переменою государственной политики относительно Турции, тайно. Запорожье было убежищем не одной черни, искавшей там насущного хлеба, но и людей знатных, имевших в виду нравственные, фамильные или политические цели. На различие вероисповеданий не обращалось внимания, так точно, как и на различие сословий. Ценились только боевое мужество и способность выдерживать походные труды.
Кроме общего казакам искания добычи, у них было общее стремление — противодействовать туркам, как врагам християнства, — стремление, усиленное самими обстоятельствами. Со времени подчинения татар турецкому султану, их набеги на отрозненную Русь усилились. Этому, как уже сказано, способствовало, во-первых, то, что торговля невольниками увеличилась по мере развития в домашнем быту турок азиятской роскоши, а во-вторых то, что турки, поселившиеся по Дунаю и под Очаковым, помогали татарам людьми и лошадьми в их набегах. Но была ещё одна причина, именно: что султан, считая татарские улусы «оттоманскою землёю», грозил полякам войною за нападение на эти улусы. Сигизмунд-Август не нашел другого средства удерживать татар от набегов, как платя им ежегодную дань в 50.000 червонцев. Стефан Баторий увеличил эту дань 20-ю тысячами талеров, и старался направлять татарские силы на Московское государство. Казакам ни до чего этого не было дела. Они помнили свои личные обиды; у них перед глазами турки и татары уводили в плен их соплеменников; со всех сторон до них доходили слухи о страданиях християн от неверных. Не ограничиваясь залеганьем на татар у переправ через реки и нападениями на их улусы, казаки воевали принадлежавшие туркам низовые города и предпринимали походы в Молдавию, где находили тех же турок. Не только татары, находившеся в распоряжении турецкого султана, но и волохи, повиновавшиеся туркам, были, в глазах казаков, неприятелями, которых руйнувати и плиндрувати считали они своим рыцарским долгом.
В 1577 году поднял их против посаженного турками на Молдавское господарство Петра проживавший между ними брат покойного господаря Ивони. Он отличался необычайною силою, так что ломал подковы, и за это казаки, по своему обычаю, прозвали его Подковою. О покушении Подковы овладеть господарским престолом в летописи Бильского рассказано с подробностями, которые показывают, что автор повторил слова очевидцев события. Это тем вероятнее, что его дядя, Ян Орышевский, долго был у казаков гетманом, много рассказывал ему о Запорожье и, конечно, возвратясь к оседлой жизни шляхтича, не прерывал с казаками приятельских сношений[41].
Волохи (говорит Бильский), узнав, что Иван Подкова находится между запорожскими казаками, просили его, через своих тайных посланцов, поспешить на родину и занять после своего брата господарский престол, как законное родовое наследство. При этом они жаловались на притеснения со стороны своего господаря, Петра, и окружавших его турок. Подкова благодарил их за расположенность, но ни на что не мог решиться, по недостатку средств. Тогда они прислали ему два письма со множеством печатей знатнейших бояр. Одно письмо было адресовано к князю Константину Острожскому, киевскому воеводе, а другое — к барскому старосте. Бояре умоляли дать Подкове средства пройти только до Днестра, а там они встретят его в назначенный день с войском. С этими письмами приехал Подкова незаметным образом в Бар и вручил их старосте. Староста, в тайной беседе, сказал ему, что рад бы был помочь казацкому походу, да боится раздражить короля, который строго наказал не нарушать заключенного с турецким султаном мирного договора. Он советовал Подкове даже уехать куда-нибудь из Бара, чтобы слух о нем не дошел в Молдавию и не наделал там тревоги. Подкова удалился в более уединенное место, как в это самое время в Бар возвратился со степей один из пограничных панов, Станислав Копицкий. Узнав о Подкове, он поспешил с ним увидеться, поздравил его с счастливою новостью и предложил свои услуги. Копицкий состоял в дружеских отношениях с казаками, с которыми лет двадцать имел разного рода дела; он отправился к ним и роздал между ними какие имел за свою службу деньги. В этом помог ему также и Волошин Чапа, который женился и жил в Брацлавщине. Стараниями их обоих, собралось 330 отборных казаков, над которыми гетманом был Шах. Они вместе с Подковою вторглись в Молдавию; но, сведав, что господарь Петр идет против них с большими силами и множеством пушек, отложили поход до более удобного времени, а теперь набрали только съестных припасов и вернулись во-свояси.
Тогда коронный гетман дал знать королю, что настигнул Подкову в Немирове, но что наместник брацлавского воеводы, Яна Збаражского, не захотел выдать его. Король послал к воеводе, чтоб он приказал выдать Подкову; но, пока коморник явился в Немиров с приказанием, на помощь к Подкове опять пришел гетман Шах, уже с шестью сотнями казаков, оставив четыре сотни на Низу. Подкова встретил его на шляху, называемом Пробитым. Шах приветствовал Подкову, как молдавского господаря, и велел битъ в бубны. Казаки проводили Подкову до города Сороки. За Сорокою сперва признала его господарем чернь. Узнав об этом, Петр приготовился к отпору и, когда казаки подошли к Яссам, выступил навстречу с войском, которого у него было не мало. Произошла битва. Шах и Подкова остались победителями. Петр ушел к своему брату, господарю Закарпатской Волощины, и оттуда отправил к турецкому султану посольство с жалобою на казаков, подданных короля, и с просьбою о помощи.