Развитие сельского хозяйства в старой Польше. — Стеснение рабочего класса. — Колонизация пустынных местностей. — Движение колонизации к Днепру, Бугу, Днестру. — Плодородие новозаселенных земель. — Крупные землевладельцы.
Когда юго-западная Русь вошла в состав польско-литовской политической системы, она представляла беспорядочное собрание пустошей, оставшихся после татарского погрома её защитников и после татарского господства над остатками её населения. Задача действительного владения и пользования малолюдными, или вовсе безлюдными, землями, естественно, была и задачею сплошного заселения этих земель. Но общего плана колонизации окраин государства Польша тогда еще не имела. Он образовался в шляхетской среде мало-помалу, под влиянием частных интересов отдельных домов и их приверженцев.
Уступив крестоносцам Поморье, Польша заперла было себе выход водяным путем в западную Европу. Только во второй половине XV века удалось ей наконец подчинить себе крестоносцев и открыть свободный доступ водою в Балтийское море. С этого собственно времени начинается то движение в экономическом её развитии, которое дало полякам возможность владеть пустынными окраинами государства в качестве хозяев, а не так, как владели ими татары и их баскаки. Промышленная деятельность всей равнины Вислы быстро оживилась.
Панские имения, пользовавшиеся привилегиями, стали приносить неслыханные до тех пор доходы. Громадные состояния выростали в короткое время; малые хозяйства превращались в обширные, а накопление богатств способствовало распространению в панском обществе образованности. Это общество, в силу своих наследственных понятий, смотрело на городскую торговлю с пренебрежением, и только из земли считало для себя неунизительным извлекать доходы. Превосходство богатства, образованности, политичесних прав — все было обращено на увеличение производительности панских имений. С ущербом для промышленности городской, стало в Польше процветать сельское хозяйство. Из отдаленных стран Европы — Франции, Фландрии, Англии, Шотландии, Ирландии, Швеции, Норвегии, Дании и Германии — в Данцигский и другие порты приходило по пять тысяч кораблей за хлебом, деревом для постройки судов, поташем, льном, пенькою, шерстью, шкурами, в оском. Десятки тысяч волов и многочисленные табуны лошадей отправлялись ежегодно в Германию, Богемию, Моравию. Одного хлеба отпускалось за границу каждый год на 9 миллионов талеров. И все это производилось большими хозяйствами, которые еще в XV веке начали быстро выростать на счет малых.
На изготовление такой массы продуктов требовалось множество рук, а между тем число свободных работников, заинтересованных выгодами сельской жизни, не соответствовало страсти к земледелию, овладевшей богатыми и просвещенными панами. Поэтому в законодательных шляхетских собраниях изыскивались меры, стеснявшие рабочий класс общества в пользу землевладельцев. Мало-помалу чиншевая система хозяйства уступила место системе панщины, и положение земледельческого населения вообще ухудшилось до такой степени, что уже в половине XVI века польские писатели начали предостерегать общество о грозившей ему отсюда опасности. С одной стороны, легкость приобретения малых имений богатыми помещиками, с другой, все большее и большее дробление наследственных земель в руках мелкопоместной шляхты — увеличивали класс привилегированных, но необразованных людей, именно так называемую загоновую шляхту, которая, вместо того, чтобы составлять на сеймах противовес магнатам, делалась бессознательным орудием их частной и общей политики. Что касается до простолюдинов, то они еще в конце XIV века начали по закону терять право свободного перехода с места на место; потом им запрещено во время жнив отправляться за границу, а на конец, не позволялось ходить на заработки даже в польские города. Следствием этих мер было обеднение крестьян и повсеместное бегство их из панских имений. Колонизаторы пустынных местностей пользовались таким положением вещей и переманивали к себе рабочий класс обещанием льгот, а от строгости закона защищались политическим своим значением и надворными дружинами. Таким образом общественный строй Польского государства подчинился силе сравнительно немногих лиц, и начался порядок вещей, основанный на так называемом в польской истории можновладстве (вельможестве).
Все эти явления общественной польской жизни повторялись, в своей последовательности, на польской Руси, которая окаймляла коренную Польшу с юго-востока. По мере того, как воинственная часть польского общества успевала в преследовании татар, потомков первоначальных опустошителей Руси и Польши, она открывала простор для польской цивилизации со всеми её достоинствами и недостатками. На пространстве от Карпат до реки Нарева прибывали новоустроенные поветы и воеводства. Вскоре по основании в Галиции Русского воеводства в 1462 году появилось воеводство Белзское, в восточной части того же края. Тогда же население русского берега Вислы у Сандомира увеличилось до такой степени, что надобно было, около 1471 года, заложить там новое воеводство, Люблинское. Спустя немного времени, в земле исчезнувших ятвягов появилось воеводство Подляское. В 1563 году, "по причине сгущения рыцарской людности" в земле Галицкой, признано было нужным установить в Галиче другой сеймик для Русского воеводства, а через четыре года, по той же самой причине, южная оконечность Волыни получила отдельное устройство, под названием воеводства Брацлавского.
Страх татарских набегов сгущал хутора и сёла сперва у таких мест, которые представляли больше защиты и убежища во время внезапной опасности. По этой причине прежде всего делались людными окрестности укрепленных городов, каковы были: Бар, Брацлав, Винница, Киев. Но потом всего больше начала привлекать к себе богатая травами черноземная местность, лежавшая широкою пустынею ниже Канева и Белой Церкви, от Сулы и Днепра до Буга и далеко еще за Буг, — местность, которую успели отстоять против половцев древние русичи, и которую теперь потомкам их приходилось отстаивать против татар. Сюда спешили из глубины внутренних областей предприимчивые люди искать нового счастья. Знатные паны выпрашивали себе здесь у короля обширные украинские староства; мелкая шляхта добивалась должностей второстепенного, "не-городового", старосты, управляющего, под именем дозорцы, королевским имением, без права суда и расправы; простолюдинов манила льгота от всяких платежей и повинностей, которую основатели новых "осад" давали поселенцам на много лет вперед. Плодородие земли украинской вознаграждало труды каждого. Молва прославила эту землю, как обетованную, а современные польские публицисты печатали, для распространения между сеймующими панами, брошюры о том, как следовало бы распорядиться этим краем, для извлечения из него наибольших выгод. Одни советовали завести на левой стороне Днепра рыцарскую школу, для которой образцом предполагалось избрать немецких крестоносцев; другие находили удобным разделить всю порожнюю землю на Украине между убогою шляхтою, и пророчили, что этим способом здесь образуется новая Речь-Посполитая, так как порожней земли считалось тогда в Украине больше, нежели вся Великая и Малая Польша, взятые вместе. "Дивное дело", толковали паны на сеймах, "что лузитанцы и голландцы овладели антиподами и Новым Светом, а мы до сих пор не в состоянии совершенно заселить такого близкого и плодоносного края, который так легко нам занять! Мы знаем этот край меньше, нежели голландцы Индию[3].
В самом деле, не только польским государственным людям, но и московским думным дьякам не было тогда известно, где оканчивается земля одного государства, и где начинается — другого. Поляки сознавались, что украинские пустыни "еще не присоединены к их государству определенными границами и не составляют ничьей собственности"; а царь Феодор, в 1592 году, называл "своим путивльским рубежем" берега реки Сулы, где князь Вишневецкий заложил тогда, на старом пепелище, город Лубны, уничтоженный некогда татарским нашествием. Когда мысль о заселении украинских "пустынь" начала занимать умы знатных панов, никто не умел определить границ, до которых эти пустыни простирались, и даже самое положение жалованных панам земель обозначалось в актах весьма неясно. В 1590 году, князю Александру Вишневецкому, черкасскому старосте, пожалована "пустыня реки Сулы за Черкасами". В следующем году, князь Николай Рожинский получил во владение "пустыню урочища над реками Сквирою, Раставицею, Упавою, Ольшанкою и Каменицею". Сеймовым постановлением 1609 года, Валентию-Александру Калиновскому отдана "известная пустыня Умань, во всем объёме своих урочищ".
Мысль, положенная в основание таких, можно сказать, фантастических пожалований, выражена в сеймовом постановлении 1590 года, которое, от имени короля, гласит следующее: "Государственные сословия обратили наше внимание на то обстоятельство, что ни государство, ни частные лица не извлекают никаких доходов из обширных лежащих впусте наших владений на украинском пограничье за Белою Церковью. Дабы тамошние земли не оставались пустыми и приносили какую-нибудь пользу, мы, на основании предоставленного нам всеми сословиями права, будем раздавать эти пустыни, по нашему усмотрению, в вечное вдадение лицам шляхетского происхождения за их заслуги перед нами и Речью Посполитою".
Легко вообразить, как после этого заслуженные и незаслуженные люди принялись добиваться в Украине — или пожизненных владений в королевских имениях, или урочищ для заложения наследственных волостей, или аренд в новых староствах.
Заводя новые и новые осады, паны нуждались в рабочем народе, и привлекали его к себе разными заманчивыми средствами. На ярмарках, в корчмах и в других многолюдных сборищах, панские агенты объявляли, что в таком-то месте основана слобода, и что, кто захочет в ней поселиться, тот на столько-то лет будет свободен от всяких податей и повинностей в пользу землевладельца. Соперничая один с другим в предоставлении новым поселенцам льгот, паны доводили льготное время до двадцати, иногда до тридцати лет. Чтобы судить, до какой степени такая льгота была заманчива, надобно вспомнить, что в глубине королевства только в XIII веке, после татарского нашествия, зазывались поселенцы с обещанием 30-летней воли, да и то в лесах; на зарослях обещалось только 12 лет воли, а на полях 8. По истечении льготного срока, поселяне обязывались платить известные подати и отбывать некоторые повинности; но о панщине на Украине не было речи. Кроме того, заохочивали народ к заселению новых мест надеждою избежать ответственности за проступки, сделанные в других местах; а некоторые прямо обещали защищать своих поселян от преследования закона, каковы бы ни были их преступления. Не только люди темные, но и такие, как Ян Замойский, не считали для себя унизительным прибегать к этому способу для заселения своих украинских владений. В одном из современных списков "экзорбитаций, сделанных Яном Замойским", 36-ою экзорбитациею помещено то, что он, зазывая к себе на слободы народ по местечкам, "населял свои имения беглецами и гультаями с неслыханными вольностями. Даже таким негодяям, которые убивали отца, мать, родного брата или пана, давал он у себя безопасное пристанище, лишь бы сделать свои села многолюдными, не позволяя никому преследовать этих преступников законами[4].
Здесь надо вспомнить, что сельское хозяйство в Польше, к концу XVI века, окончательно перешло из мелкопоместного в великопоместное, что система чиншевого дохода с имений окончательно заменилась там панщиною, и что, вследствие принуждений к работе со стороны владельцев и их приказчиков, усилились, более нежели когда-либо, побеги крестьян от помещиков. Что касается до Литвы, то Герберштейн говорит, что там народ, со времен Витовта, находился в полном распоряжении панских урядников и доведен до крайней бедности, а Михалон Литвин, в сочинении, писанном для Сигизмунда-Августа, сравнивает порабощение литовских простолюдинов с татарскою неволею, и упрекает панов литовских в том, что они своих людей мучают, уродуют и убивают без суда. Все эти обстоятельства содействовали движению народонаселения от берегов Вислы и Немана в юговосточные пустыни, которые, под конец XVI века, сделались более или менее безопасными, благодаря воинственности пограничных жителей.
Таким образом колонизаторы пространств, лежащих между Сулой, Днепром и Днестром, не имели недостатка в поселениях. Слухи о плодородии украинской почвы привлекали сюда хозяев, которые умели извлекать большие доходы даже из песчаных равнин недавно заселенного Подлясья. Здесь они находили неисчерпаемый источник обогащения. То, что писано современниками об этой земле, "текущей молоком и медом", не должно быть принимаемо нами в буквальном смысле: славянин XVI и XVII века, да еще притом и польский шляхтич, не способен был восхищаться в меру; но самый восторг, с которым передавались из уст в уста слухи о плодородии Украины, показывает, что эта страна была плодородна в поражающей степени. Тогдашний экономист, если можно так выразиться о писателе первой половины XVII века, Опалинский, говорит, что всякое зерно, брошенное в землю, взрыхленную деревянною сохою, давало урожай баснословный. Другой писатель в том же роде, Ржончинский, приводит один случай, что из посева 50 корцев собрано жита 1500 коп. Травы были так высоки, что огромные волы скрывались в них почти по самые рога; а плуг, оставленный на поле, в несколько дней покрывался густою растительностью. По свидетельству того же писателя, плодородие земли, душистость злаков и обилие цветов до такой степени благоприятствуют в Украине пчеловодству, что пчёлы водятся не только в лесах и деревьях, но по берегам рек и даже просто в земле; что там поселяне истребляют скитающиеся рои пчёл для защиты от них роев оседлых, и что образовавшиеся случайно в земле ямы часто бывают наполнены медом, так что огромные медведи, допавшись до него, околевают от обжорства. В окрестностях Подольского Каменца Ржончинский знал пасечника, у которого 12 ульев дали в одно лето 100 роев, из них 40 было сохранено, а остальные побиты, ради меду; а Опалинский, говоря об обилии пасек в Червонной Руси, упоминает об одном землевладельце, который собирал ежегодно по тысяче бочек медовой десятины. Подобным образом, по словам Опалинского, один из крупных украинских землевладельцев собрал за один раз 10 тысяч волов в виде десятины со стад; а когда семилетний сбор поволовщины заменен был ежегодным, ему каждый год приходилось по тысяче волов с его имений.
Польские паны, видя богатства своих украинских собратий в короткое время удвоенными, утроенными, удесятеренными, принялись работать над колонизацией пустынь с какой-то лихорадочной поспешностью. Чем больше было опасности со стороны татарских набегов, тем большей настойчивостью отличались и сами колонизаторы, и привлеченные ими поселяне. С своей стороны татары, направляемые турками, противодействовали заселению степных мест, через которые они привыкли проходить внутрь края без всякой задержки. Набеги их сделались чаще и опустошительнее. За каждым разом уводили они в неволю тысячи новых поселенцев. Но на место исчезнувших жителей, на пепелищах их осад, являлись новые выходцы из внутренних областей, и этак одно и то же село возобновлялось по нескольку раз. Движение изнутри государства к украинским пустыням было так велико, что, по словам одного из современных наблюдателей, "многолюдные некогда земли, местечка и села серединных областей совсем делались пусты, а необитаемые прежде пространства украинные наполнялись жителями, к неисчислимому вреду их прежних помещиков".
Начало XVII-го века было временем, когда экономическое богатство внутренних польских провинций, достигнув размеров, никогда уже не повторявшихся, начало клониться к упадку[5]. Обеднение крестьян уменьшило производительность городской промышленности, а упадок городов отразился на внутренней торговле. Богатые люди получали необходимые для них изделия от иноземных купцов, которых множество сновало по всей Польше, а местные произведения отправлялись за границу в сыром виде. Ремесленные цеха, которых прежде насчитывалось до двадцати и более во многих городах, исчезали с каждым годом; городские улицы пустели; каменные здания чаще и чаще превращались в развалины; городские ремесленники, так же как и сельские хлеборобы, оставляли старую Польшу и стремились на её окраины. Прилив жителей в новых поселениях, не смотря на татарские набеги, был так ощутителен, что вокруг некоторых укрепленных местечек ежегодно прибывало по семи новых сёл; а один землемер, именно инженер Боплан, мог в короткое время заложить в имениях коронного гетмана Конецпольского 50 больших слобод, из которых, во время его 17-летнего пребывания в польской службе, образовалось до 1.000 сёл. Читатель благоволит ски нуть несколько процентов с показания француза, любившего эффекты; но тем не менее следует согласиться, что население Украины росло с быстротой почти невероятною. "Лишь только увидели богатейшие магнаты", говорит современный летописец, русин Пясецкий, (а он отличался правдолюбием), "что Украина будет защищена, — немедленно вывели туда бесчисленные колонии и устроили в удобнейших местах укрепления. Прежде за Киевом, Баром и Брацлавом лежали пустыни, в которых водились одни дикие звери; в короткое время они наполнились многолюдными селами и городами".
Но в эти города и села, под приманкою льготных лет и прославленной украинской волности, вносился тот же дух вельможества, который в глубине государства, под конец XVI-го века, соединил почти все свободные солтыства в руках крупных землевладельцев, а мелкие шляхетские имения обременил разорительными повинностями. Напрасно на сеймах появлялись брошюры о разделении украинских пустынь на малые хозяйства. Государственный порядок, или лучше сказать беспорядок, Речи Посполитой привел к тому, что здесь, вместо дробных участков, образовались так называемые волости, то есть огромные панские имения, заключавшие в себе по нескольку "ключей", или по нескольку десятков сёл и местечек. И таких волостей у каждого украинского магната было по нескольку. Кроме того, многие из них вдадели тремя, четырьмя, пятью и более староствами, с которых, под разными предлогами, платили в королевскую казну весьма немного, а часто и совсем ничего не платили. Таков именно был, в числе прочих, князь Константин Острожский, который, владея четырьмя обширными староствами, на сейме 1575 года выпрашивал денег на починку киевского замка, к соблазну панов, сравнительно небогатых [6]. Кроме старостинских городов и сел, кроме других имений князей Острожских, в одном майорате, принадлежавшем этому дому, считалось 80 городов и местечек, и 2.760 сел. По смерти князя Януша Острожского в 1620 году, оказалось у него в наличности 600.000 червонцев, 400.000 битых талеров, на 29 миллионов злотых разной монеты и 30 бочек ломанного серебра; сверх того, 50 цугов, 700 верховых лошадей, 4.000 кобылиц, бесчисленное множество рогатого скота и овец. Так как Януш Острожский умер бездетным, то его майорат наследовал князь Владислав Доминик Заславский, и без того чрезвычайно богатый. Теперь его владения обнимали такие громадные пространства, что впоследствии половина народа, сражавшегося под знаменами Богдана Хмельницкого, считалась его подданными. Наследники пресекшегося тогда же рода князей Збаражских, князья Вишневецкие, вдадели на одной левой стороне Днепра десятками городов и местечек с тысячью сел, а принадлежавшие им с правой стороны имения тянулись широкою полосою от Днепра через воеводства Киевское, Волынское, Русское и Сендомирское [7]. На побережьях ниж него Днестра живописнейшими и плодороднейшими пространствами, какие где-либо принадлежали Польше, владели почти исключительно Потоцкие и Конецпольские. Эти последние захватили в свои руки столько староств и вотчинных имений, что, путешествуя из своего родного гнезда, Конецполя, в воеводстве Серадзском, в недавно основанное Нове-Конецполе, на степях прибугской Украины, они могли, от конца до конца государства, каждый ночлег проводить под собственным кровом. На одних "татарских шляхах" принадлежало им, перед восстанием Хмельницкого, 170 городов и 740 сел. Владения Потоцких также были очень обширны. Кроме Нежинского староства на восточной стороне Днепра, кроме Кременчуга, Потока и других урочищ, заселенных в их пользу по Днепру, все Поднестрие так густо было занято их владениями, что надднестрянскую шляхту называли в Польше "хлебоедами Потоцких". Вдоль всего Подолья широко расселились Калиновские, которым достались также многие имения вокруг Чернигова и Новгорода-Северского, после того, как Северский край был примежован от Московского царства к Польше. Не менее обширные владения принадлежали также в разных местах Киевского и Волынского воеводств древнему роду князей Рожинских, а по пресечении этого рода, перешли к Замойским, Любомирским и Даниловичам. Таким образом киевская, волынская, брацлавская и подольская Украина, а равно и Заднеприе, как называлась у поляков левая сторона Днепра, мало-помалу очутились в руках у нескольких магнатов, которые имели там собственные крепости, артиллерию, войско, и которые, по отношению к своим "подданным", то-есть жителям вотчинных владений, пользовались польским или княжеским правом, а по отношению к населению владений поместных, то есть королевщин или староств, назывались "королевскими руками" (brachia regalia). Некоторые из них, как например князья Острожские, происходили от варяго-русских и литовско-русских князей. Короли жаловали им не только населенные крестьянами земли, как панам, но и право над боярами, мещанами и мужиками, как государям. "Дали есмо", пишет Сигизмунд I в грамоте князю Константину Ивановичу Острожскому, "и вечне даровали и записали замок Степан с местом и з их бояры, и з слугами путными, и з мещаны, и з данники, людьми тяглыми, з селы боярскими, зо всим правом и панством и властью, ничего на нас и на наши наследники не оставляючи".
Не иначе и разумели себя владельцы громадных королевщин и вотчин украинских, как государями, уже по одному тому, что многие из них были богаче короля. Они не подписывались в письменных сношениях с королем подданными, как прочая шляхта, а только "верными советниками". Они соперничали с королями в постройке замков и городов, которым давали такие вольности, что старые королевские города, как например Луцк, по словам самих королей, "пустели". Они заключали отдельные договоры с крымским ханом и совершенно отдельные мирные трактаты с запорожскими казаками. Они были до того самостоятельны, что заграничные льстецы величали польских государей королями королей, что было похоже на иронию, а украинский народ и польская шляхта, с досадою, прозвали магнатов королятами.
В старой Польше вельможество, превращая государство в независимые панские владения, не встречало препятствий ни в массе мелкопоместной шляхты, ни в мещанах, ни — всего меньше — в хлопах. Колонизация русских пустынь во имя магнатов и их клиентов совершалась, до некоторого времени, также невозбранно. Но, когда новая Польша, устроенная на русской территории и населённая почти исключительно народом русским, превзошла размерами, обилием произведений земли и количеством жителей метрополию польского, или, что все равно, панского права, — это право, кодифицированное сеймовыми постановлениями, пришло здесь в столкновение с пренебреженным правом народной массы, и борьба между ними повлекла за собой ряд событий, которые мало-помалу, не только уничтожили все плоды деятельности панов-колонизаторов, но и самую колыбель вельможества лишили прежней уютности.