Характер Фёдора, преемника Иоанна Грозного. — Разделение бояр на партии. — Дмитрий удаляется в Углич. — Замысел Бельского и восстание против него народа. — Шуйские. — Возвышение Годунова. — Шуйские действуют против него посредством Мстиславских — Мстиславский падает; Шуйские действуют решительнее. — Митрополит Дионисий мирит их с Годуновым. — Торговые люди. — Шуйские сломлены; Дионисий лишен сана и заточен. — Митрополит Иов.
В 1584 году умер московский царь Иоанн Четвертый, славный увеличением своего государства, известный законодательною мудростью и прозванный, за строгое правление свое, Грозным. Ему наследовал сын его Фёдор, юноша слабого здоровья, с малолетства привыкший к уединению и склонный более к иноческой жизни, нежели к делам государственным. Он проводил время преимущественно в занятиях отшельника: то читал церковные книги, в комнате, убранной иконами и освещенной никогда неугасающими лампадами; то посещал церкви и монастыри; часто сам надевал монашескую одежду. Заботы правления возложил он на членов верховной думы; предоставил себе только право миловать и благотворить. Со вступлением на престол, частная жизнь его ни в чем не переменилась: так же как и прежде, являлся к нему ежедневно в четыре часа утра духовник, с крестом, благословением, святой водою и с образом угодника Божия, означенного на тот день в святцах; так же как и прежде, после земных поклонов и молитв перед образом, отправлялся он к своей супруге, царице Ирине, в её отдельные комнаты, и вместе с нею к заутрене; так же строго соблюдал налагаемые на себя посты и другие благочестивые обеты. Царица Ирина имела свой особенный стол и только заговенье проводила вместе с царем-отшельником.
Естественно, что члены верховной думы, имея в своих руках более власти, нежели в предшествовавшее царствование, старались взять верх одни над другими. Еще в ночь кончины царя Иоанна Васильевича Грозного, начальные люди разделились на партии: одни были более привержены к Фёдору, другие к младшему его брату, Дмитрию. «Дмитрий младенец», говорили эти последние, «но в нем виден отцовский ум, а Фёдор хоть и взрослый, да разумом ребенок». Прежде всех осмелился высказать такую мысль боярин Богдан Бельский, которому царь Иоанн Васильевич перед смертью поручил надзор за воспитанием Дмитрия. Какое побуждение управляло этим сановником, не трудно догадаться: возведение на престол воспитанника доставило бы воспитателю первенство в государстве. Родственники Дмитрия, Нагие, постарались распространить в народе убеждение в пользу младшего царевича, и далеко бы это пошло, если бы сторона царевича Фёдора не приняла мер решительных. К Нагим приставлена была стража; некоторые опасные люди удалены были из столицы, и в ту же ночь все знатные москвитяне присягнули старшему брату.
Нагие тогда поняли, что Дмитрию, с его правами на престол, признаваемыми народом, опасно оставаться долее в Москве, и поспешили увезти его в город Углич, назначенный ему отцом в удел.
Бельский сам хлопотал об этом, но хлопотал для того только, чтоб удалением Фёдорова совместника усыпить осторожность противной партии. Он полагался на усердие к нему стрельцов, которые столько же любили в нем своего старого предводителя (во время опричнины), сколько народ его ненавидел. С его возвышением, стрельцы сами надеялись иметь больше значения, нежели под правлением кроткого и уединенного Фёдора. Для грубых ратников этого было довольно, чтоб усердствовать честолюбивому боярину, и они начали дружно готовиться с ним на отважное дело. Но сторона Фёдора была управляема братом его жены, Борисом Годуновым, человеком умным, хитрым и решительным. Он повернул умы сограждан против опасного соперника. Среди ночи неожиданно вспыхнул мятеж. Купцы, ремесленники, жильцы московские и боярские дети, сверкая при свете фонарей ножами, рогатинами и боевыми секирами, приступили к Кремлю, обратили Царь-пушку к Фроловским воротам и угрожали разбить их. У стрельцов опустились руки при виде двадцатитысячной толпы раздраженного народа. На вопросы высланных от царя сановников, нестройные крики множества голосов высказали подозрение народа, будто бы Бельский задумал возвратить времена опричнины, низложить царя и всех знатнейших бояр и отдать власть над царством своему советнику, Борису Годунову. В то же время тысяча других голосов кричала только: «Бельского! Выдайте нам злодея Бельского!» Застигнутый таким образом посреди своих недовершенных замыслов, Бельский потерял отвагу: забился в царскую спальню, трепетал и молил о пощаде. Но приговор его наперед уже был приготовлен в умах приверженцев Фёдора: Бельского немедленно сослали в Нижний Новгород на воеводство. Народ, удовлетворенный успехом своего требования, разошелся по домам с восклицаниями: «Да здравствует царь! Да здравствуют верные бояре!» Все успокоилось. Но приступ к Кремлю, по случаю мятежа против Бельского, предвещал времена ужасные. Это был отдаленный проблеск молнии в наступавшей уже тогда на Россию грозе внутренних смут. Что касается до настоящего момента, то это событие поразило человека, который сам же его и подготовил. Оно показало Борису Годунову, что в числе его орудий есть люди, равно враждебные для него, как и для его противника, Бельского, — люди, которым досадно его возвышение и которые покушались, искусно ввернутою в общий их замысел выдумкою, поразить разом обоих соперников и занять первое место в государстве. Довольно было Годунову одного взгляда на его совместников при дворе, чтоб угадать, кто повернул против него умы черни, которую он сам избрал орудием для исполнения своих замыслов.
На первом месте стоял князь Иван Мстиславский, славный по знатности рода между придворными. Но его ограниченные способности и робкий характер ясно доказывали, что это не его было дело. За ним следовали потомки удельных князей Шуйских. Они потеряли удел в борьбе с великими князьями, сражались против Москвы под Новгородскими знаменами и, когда Новгород пал, перешли в ряды бояр московских. Здесь Шуйские не забыли своей старинной знатности и в малолетство Иоанна Четвертого успели достигнуть первенства между московскими сановниками. Иоанн смирил их потом, как и все именитое в старой Руси; но, по его смерти, их наследственный непокорный дух ожил с новою силою, и в эпоху смут, наступивших с воцарением Бориса Годунова, Шуйские являются на театре истории то тайными, то явными, но всегда самыми предприимчивыми, самыми стойкими действователями. На них-то пала подозрительность Годунова. Он не имел еще средств дать им почувствовать свою силу, но, зная наверное, что будут новые на него покушения, готовился к противодействию.
Между тем власть его в государстве возросла. В прежнее царствование он был любимым человеком грозного государя, но сила его между вельможами заключалась только в умственном превосходстве да в тайном страхе, какой внушал он каждому своим хитрым и мстительным характером. Теперь он вдруг взошел и титлом и богатством на возможно высокую ступень в государстве. После венчания, Фёдор дал ему древний, высокий сан конюшего и титло ближнего великого боярина и наместника царств Казанского и Астраханского, а предоставленные ему доходы с областей составляли, вместе с особым денежным жалованьем, такое богатство, какого, по замечанию Карамзина, от начала России до наших времен не имел ни один вельможа. Испуганный мятежом, Фёдор вручил ему безответственную власть в управлении царством, и Бориса Годунова называли правителем не только в отечестве, но и в иностранных государствах. Годунов теперь без труда привлек на свою сторону, по крайней мере наружно, искуснейших людей государственных, дьяков Щелкаловых, а для связи с старыми родами, подружился с именитейшим по происхождению боярином, князем Иваном Мстиславским.
Шуйские, с своей стороны, опирались на приверженность многих фамилий княжеских и дворянских, на любовь простолюдинов и на дружбу митрополита Дионисия, естественно имевшего великое влияние на Фёдора; однакож боялись действовать прямо и зашли с той стороны, с которой Годунов меньше всего ожидал опасности: решились действовать от имени сановитого и почетного на Москве князя, Ивана Мстиславского. Мстиславский был самый несчастный простак, клонившийся на все стороны. Ласкает его Годунов — он радуется своему почету у самовластного правителя; Шуйские говорят ему о родовом старшинстве — он верит, что ему легко достигнуть в государстве старшинства действительного. От природы Мстиславский не был зол и коварен подобно Шуйским, но события Иоаннова царствования притупили в нем, как и во многих других боярах, отвращение к убийствам. Долго колеблясь между робостью и тщеславием (ибо голос человеческого достоинства говорил тогда редко сильнее этих чувств), старик наконец положился на могущество партии Шуйских и обещал, чего от него требовали: в назначенный день позвать Годунова на пир и предать убийцам. Годунов открыл заговор и надеялся разом отделаться от своих противников, но должен был ограничиться насильственным пострижением в монахи бедного старика Ивана Мстиславского, ссылкою в дальние места Воротынских, Головиных и заточением в темницы других заговорщиков; Шуйских же, при всей своей силе, на сей раз, без явных доказательств, коснуться не осмелился.
Это возвысило их в глазах приверженцев, гостей и черных людей московских, которым было известно, как усердно Шуйские хлопотали о гибели Годунова, готовя бунт против Бельского, и какое участие принимали они в разрушенном заговоре Мстиславского. Торговые люди стали смелее поговаривать, «что не долго, де, татарский выродок[1] повеличается перед исконными князьями Шуйскими. Их смелость сообщилась другим слоям общества. Удачный опыт недавнего бунта ободрил чернь, сильную многочисленностью. Видя верховную власть в руках согражданина, а не царя, она не признавала её законности. Угрозы в домах, в кабаках, на улицах и площадях сделались до того открытыми и дерзкими, что сам митрополит Дионисий ужаснулся и поспешил предупредить новую бурю миротворством. Он умел найти для Шуйских достаточные выгоды в согласии, хотя на время, с могущественным царским шурином; а Годунов рад был этому средству разрознить единодушие простонародья и купцов с старой аристократией. Торговые московские люди явились в этом случае сословием деятельным и неустрашимым. У митрополита идет мировая, а они собрались нетерпеливою толпою около Грановитой Палаты и ждут, чем кончится дело. Они вовсе не желают мира; они боятся, чтоб он не состоялся. В борьбе с Годуновым надежда обещает им успех, а примирение с ним Шуйских угрожает им, с его стороны, местью. Поэтому-то, когда князь Иван Шуйский вышел объявить им радостную весть, мертвое молчание толпы было ему ответом, а два гостиннодворца не утерпели, вышли вперед и сказали смело: «Помирились вы нашими головами! И вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, и нам погибнуть!»
Опасения торговых людей оправдались. Годунов не замедлил воспользоваться разъединением своих врагов. Привлекши на свою сторону аристократию, он в ту же ночь схватил двух смельчаков-гостиннодворцев и запроторил их без вести. Знал он, как это огорчит Шуйских, но рассчитывал, что не вдруг же они снова разгорячат охладевшую к ним толпу. Шуйские поняли тогда, что Годунова перехитрить трудно и что легче сломить его делом отважным и решительным. Злоба внушила им самое надежное к тому средство. Вместе с митрополитом Дионисием, у которого были свои неудовольствия на Годунова, они составили от лица всего народа челобитную, в которой все сословия, устрашенные будто бы мыслью, что бесплодие царицы Ирины угрожает отечеству прекращением Рюрикова дома, торжественно просят Фёдора развестись с нею, отпустить в монастырь и взять другую супругу, чтоб иметь наследника престола, для общего спокойствия. Начали собирать подписи, а между тем волновали чернь, чтоб устрашить Фёдора и заставить его на все согласиться. Но медленность и некоторая гласность, неизбежные при таком деле, дали Годунову время принять свои меры. Суд о разводе зависел от митрополита. Годунов спешит в палаты к Дионисию и употребляет в дело все, что мог внушить ему, как духовному хранителю народного спокойствия, и все, чем искушаются люди со стороны честолюбия. Видеть в своей келье самовластного правителя государства с мольбою о спасении, обязать такого человека в столь трудное для него время и обладать средством привести снова его в такое положение — в уме Дионисия это значило, что отныне он разделит с Годуновым поровну верховное господство над государством. Годунов видел его насквозь со всеми его поползновениями, и, наружно перед ним унижаясь, внутренно торжествовал над ним и изрекал роковой приговор ему и его сообщникам.
Лишь только слухи о разводе стихли, нашелся доносчик на князей Шуйских, что они в заговоре с московскими купцами и думают изменить царю, — доносчик ничтожный, слуга самих же обвиняемых, но его извету поверили и немедленно взяли под стражу главных представителей фамилии Шуйских, вместе с друзьми их, князьями Татевыми, Колычевыми, Урусовыми, Быкасовыми, вместе со многими дворянами и богатыми купцами. Нельзя было, однакож, употребить законной строгости с Шуйскими, и потому придуманы средства беззаконные. Сделали вид, будто бы из уважения к заслугам щадят князя Ивана Петровича, знаменитого защитника Пскова против Батория, и отправили его на Белоозеро, а князя Андрея Ивановича, по тому ж милосердию, — в Каргополь; но оба были тайно удавлены. Старший из них, Василий Фёдорович Скопин-Шуйский, видно, сам по себе казался неопасным: ему позволили жить в Москве, но отобрали Каргопольское наместничество. Прочих взятых под стражу также разослали по дальним городам, а купцам, для острастки московской черни, всенародно отрубили головы. Митрополит Дионисий сам ускорил свое падение. В порыве огорчения за друзей своих, он не размыслил, что Годунову ничего нельзя сделать посредством царя, которого слабое существование было подобно постоянной дремоте; волнение души преувеличило в понятии Дионисия силу влияния речей его на Фёдора, который доверчиво принимал всякое убеждение своего любимца. Дионисий забыл, что Годунов, как всемогущий дух, давно уже владеет волею и всеми помышлениями уединенного властителя; вместе с своим товарищем, Крутицким архиепископом Варлаамом, явился он в царские палаты и смело изъяснил царю поступки Годунова, беззаконные и опасные для государства. Царь слушал его, покачивая в удивлении головою, и может быть, уже в ту самую минуту в его набожном сокрушении (вместо ожидаемого негодования) Дионисий и Варлаам прочли свою участь. Едва они удалились, Годунов рассеял скорбь его и внушил ему, что эти изветники — не пастыри церкви, а волки хищные в одежде овечьей. Дионисия и Варлаама схватили в тот же день, лишили сана и заточили в дальние монастыри. На первосвятительский престол возведен был Иов, смиренный богомолец, устремлявший все свое внимание на исправление духовенства и на церковное благолепие. Он представлял противоположность Дионисию, гордому своими познаниями, высокомерному умом, пылкому сердцем, и Годунов, облекши его в высший духовный сан, надеялся сделать из него послушное себе орудие, что и подтвердилось отчасти дальнейшими событиями.