«Это такое огромное море, что ум человеческий не может вместить его». Максимилиан Трансильванский.
Началось невиданное в истории плавание по «Великому южному морю». Магеллану очень повезло: он попал в Тихий океан в то время года, когда штормы и бури в его центральной части случаются редко. Если бы Магеллан отважился пересечь Тихий океан в иное время, его ждала бы неизбежная гибель. Но теперь океан был спокоен. За все время плавания по его просторам моряки ни разу не испытали бурь. Поэтому Магеллан назвал его «Тихим океаном».
Сначала все шло хорошо. Испанцы радовались тому, что совершили столь блистательный подвиг. Они нашли пролив, поиски которого столько лет волновали умы моряков и географов, прошли этим проливом, преодолев сотни опасностей, и теперь корабли плывут прямо к Молуккским островам, подгоняемые попутным ветром.
Стало гораздо теплее. Океан изобиловал рыбой. Антонио Пигафетта писал, что альбатросы и крупные хищные рыбы «бонито» охотятся за летающими рыбами, которых моряки называли «ласточками». По его словам, «когда за ласточками гонятся, они выпрыгивают из воды и летят примерно на расстояние выстрела из лука, пока их крылья влажны, а потом опять погружаются в море. Между тем их враги следуют за их тенью и, очутившись на том месте, где ласточки падают в воду, ловят и пожирают их, — это чудесное и приятное зрелище».
Сначала корабли шли на север недалеко от берега. Но 16 декабря Магеллан, думая, что слишком далеко поднялся на север, повернул на северо-запад.
Океан был по-прежнему спокоен. Зато путешественников ожидали другие беды. В Тихом океане рассеяно множество обитаемых островов. Случайно корабли Магеллана прошли вдалеке от них. А между тем провизия иссякла. Рыба скоро исчезла, и моряки все время вытаскивали пустые сети. Плывя почти три месяца по Тихому океану, испанцы принуждены были довольствоваться тем запасом пищи, воды и дров, который был на кораблях, когда они покинули берега Огненной Земли.
Вскоре после выхода в открытое море к Магеллану подошел смущенный писец, на обязанности которого лежало наблюдение за продовольствием, и шепотом попросил его спуститься в трюм.
Командир вошел в низкий, полутемный склад. Писец показал ему только что вскрытую бочку. В ней лежала сбитая в грязные, серые комья мука. Всюду виднелся крысиный помет, от бочки шел тяжелый, затхлый запах.
— Я ничего не понимаю, сеньор командир! — проговорил торопливо писец. — Если вон те бочки отсырели, то они ведь стояли с краю. А эта бочка наверху — значит, она должна быть сухой. Да к тому же, как могли попасть в закупоренную бочку мыши?
— А много таких? — спросил командир, движением головы указывая на только что вскрытую бочку.
— Почти все, которые мы теперь вскрываем, — ответил тихо писец. — Но что удивительнее всего — рядом попадаются бочки с превосходной мукой. Значит, еще в Испании на корабль погрузили бочки с испорченной мукой.
Магеллан медленно поднялся по узкой лестнице наверх. Угроза голода во весь рост встала перед ним, и внезапно он вспомнил красивое и наглое лицо Себастиана Альвареша, и его прощальные слова вновь прозвучали в ушах командира: «Поступайте так, как находите нужным, но помните — впереди вас ждут многие испытания».
Вечером Магеллан приказал тщательно экономить продовольствие и воду. Испорченную муку сушили на солнце и просеивали. На всем корабле был слышен тяжелый, затхлый запах. Первое время моряки не хотели есть хлеб из прогорклой и затхлой муки. Но неделя проходила за неделей. Все так же днем пекло солнце, а по ночам сияло созвездие Южного Креста, все так же синел безбрежный океан. Понемногу люди перестали гнушаться хлебом и лепешками, испеченными из затхлой муки. Но потом и эта мука стала приходить к концу. Оставалось мало воды — тухлой и желтой. Сначала шепотом, по углам, потом громко, хотя и полушутливо, стали поговаривать, что пора взяться за крыс: «Они съели и испачкали нашу муку — пусть теперь поплатятся», смеялись матрасы.
Такие грустные шутки продолжались лишь несколько дней. Как-то утром Антонио Родригес, старый солдат, воевавший с турками, французами и мавританскими пиратами и побывавший в алжирском плену, вышел на палубу с пойманной крысой. Он сварил ее в котелке и съел на глазах у товарищей. С этого дня началась охота на крыс. Их ловили в самодельные ловушки, убивали мечами, а потом пекли и варили. Но скоро и крыс стало мало. Более ловкие охотники продавали крыс товарищам.
Антонио Пигафетта похудел. Он чувствовал недомогание, суставы его болели, десны распухли и кровоточили, зубы шатались. Но он по-прежнему старательно записывал в свой дневник все то, что, по его мнению, могло интересовать его влиятельных покровителей — флорентинских купцов и банкиров.
Итальянец писал: «Вода, которую мы принуждены были пить, была тухлая и вонючая; мы ели кожу, которой, чтобы веревки не перетирали дерева, покрывают снасти. Эта кожа под действием воды, ветра и солнца так затвердела, что ее нужно было размачивать в морской воде в течение четырех-шести дней. Затем мы пекли ее на угольях и ели. Часто мы питались древесными опилками, и даже крысы, столь противные человеку, сделались таким изысканным блюдом, что за них платили по полдуката за штуку».
Беспредельный океан стал страшить путешественников. Пигафетта пишет: «Я не думаю, чтобы кто-нибудь в будущем хотел предпринять подобное путешествие. Если бы, выйдя из Патагонского пролива, мы держались западного направления, то объехали бы вокруг света, не встречая на пути никакой земли: от мыса Желанного мы пришли бы к мысу Одиннадцати Тысяч Дев, так как они оба лежат под 52° южной широты»[62].
Новая беда подкараулила испанцев. На кораблях появилась цынга. Тогда еще не знали, что с этой страшной болезнью можно бороться, если моряков снабжать разнообразной пищей и особенно зеленью. Обычно от цынги погибало множество моряков.
Первым заболел один из захваченных в бухте Сан-Хулиан патагонцев, плывший на «Виктории». Он оказался добрым и смышленым человеком, быстро освоился на корабле и особенно полюбил шумного Дуарте Барбоса и вежливого Антонио Пигафетту.
Барбоса скоро нашел общий язык с пленником. Он велел расковать его и сам заботился, чтобы его кормили. По утрам он громко кричал ему приветствия, мешая португальские, индусские и арабские слова. Пленник ничего не понимал, но громкий, раскатистый смех капитана говорил яснее слов. Пленник радостно улыбался и отвечал непонятным патагонским приветствием.
По-иному вел себя Пигафетта. Антонио помнил о поручениях итальянских купцов и банкиров. По целым дням просиживал он с патагонцем и, показывая на различные предметы, старался записать необычайно трудные для европейца патагонские названия. Патагонец так привык к этому, что, видя Пигафетту, сам спешил ему навстречу, приветствуя его первыми, пришедшими на память патагонскими словами.
Пигафетта терпеливо записывал все, что мог понять у патагонца. Кто знает, быть может, когда-нибудь европейцы наладят торговлю с Патагонией и построят там крепости и города. Тогда его патагонский словарь станет незаменимым, а ему, Антонио Пигафетте, будет обеспечена сытая старость, да и вся команда полюбила веселого, общительного патагонца. Пленник часто забавлял моряков, засовывая глубоко в горло стрелы и тонкие палочки. Антонио Пигафетта вообразил даже, что это один из приемов туземной медицины[63]. Патагонец удивлял всех огромным аппетитом.
Карта Западного полушария (1596 г.).
На этой карте изображена огромная «Южная Магелланова Земля». В левом верхнем углу фигура Христофора Колумба, в правом верхнем углу — Америго Веспуччи; в нижнем левом углу — Магеллана; в правом нижнем углу — Франциско Писсаро.
Но через две недели после того, как корабль вышел в Тихий океан, патагонец заболел. Он перестал есть, у него стали кровоточить десны. Один за другим выпадали зубы. Патагонец слег. Однажды утром его нашли мертвым.
— Тоска по родине, — решил Пигафетта.
— Нет, друг, — ответил Дуарте, — это новая, еще малоизвестная болезнь. С тех пор, как моряки начали уходить далеко в открытое море, она стала страшной гостьей на кораблях. Спасение от нее — высадка на берег. Но нам предстоит долгое плавание по океану, и я уверен, что пленник наш будет не единственной жертвой этой новой чумы.
Дуарте оказался прав. Цынга косила одного за другим. Больные валялись в трюмах и на палубах. Во время плавания переболело цынгой около пятидесяти моряков; девятнадцать человек умерло.
Путешественники с тоской всматривались в даль. Но спокойный океан был пустынен.
Магеллан переносил все тяготы пути наравне с простыми матросами и часто отказывался от своей чарки воды в пользу больных. Он осунулся, раненая нога его опять разболелась, глаза ввалились, в черной густой бороде появилась седина.
По горькой иронии судьбы, он полностью выполнил зарок, который дал у входа в Магелланов пролив, — ел кожу с корабельных снастей, но вел корабль вперед.
По-прежнему он ободрял товарищей. Несмотря на хромоту, он был очень ловок и почти все время был в движении. Его небольшая фигура появлялась всюду: на верхней палубе, у бочек с протухшей водой, в камерах, где хранились порох и оружие, в каютах, где стонали больные.
Магеллан радовался тому, что, несмотря на все невзгоды, корабли идут к цели, осуществляя его заветную мечту.
24 января 1521 года в полдень юнга крикнул с верхушки мачты: «Земля!»
Все бросились наверх. Даже тяжело больные цынгой с трудом говорили шепотом друг другу: «Земля!»
«Земля!» повторяли, поднимаясь наверх, те, которые еще имели силы вскарабкаться на палубу.
Подняли все паруса. На «Виктории» раздался пушечный выстрел. Это нетерпеливый Барбоса приветствовал долгожданную землю. Корабли пошли быстро, но морякам казалось, что они ползут слишком медленно, и все с жадностью всматривались в даль.
Горькое разочарование ждало путешественников. Земля оказалась безлюдным и бесплодным островом. Впоследствии он получил название острова Сан-Пабло. Магеллан велел плыть дальше. Угрюмо разошлись по своим местам моржи. Через несколько дней вновь показалась земля. Но и на этот раз это был мрачный скалистый остров. Позднее его назвали островом Акул. Магеллан прозвал оба острова «Несчастливыми островами».
Опять потянулись унылые дни. Океан казался бесконечным. Новые заботы появились у командира. Он знал, что эскадра проделала большую часть пути и скоро может попасть туда, где плавают португальские корабли.
Встречи с португальцами Магеллан очень опасался. Его корабли были сильно изношены, голодные и больные моряки окажутся плохими бойцами. Если португальцы нападут — сопротивление будет бесполезно. Очень возможно также, что Магеллан, избегая столкновения с португальцами, рассчитывал пройти далее на север, добраться до Чипангу — Японии, о которой еще со времен Марко Поло ходили самые фантастические рассказы.
Дело в том, что на картах конца XV и начала XVI века Чипангу помещали недалеко от Калифорнии. Интересно, что во время второго плавания на Филиппинские острова, в 1525 году, в котором принимал участие один из спутников Магеллана, Себастиан Эль-Кано, руководитель экспедиции Лойяса ставил своей задачей найти Чипангу — Японию. Для этого он забрался далеко на север. Знаменитый испанский кормчий Андрес де Урданета писал о плавании Лойяса: «Мы плыли, борясь со всеми этими препятствиями, вплоть до 14–15° северной широты в поисках Чипангу, но, так как люди умирали один за другим от усталости и лишений, мы решили взять курс на Молуккские острова».
Итак, Магеллану предстоял выбор: идти напрямик к Молуккским островам и, быть может, попасться в лапы португальцев или пройти на север, добраться до Японии, Китая или какой-нибудь иной, еще независимой от португальцев страны, там починить корабли, дать отдых команде, вылечить больных и, забрав провизию и воду, со свежими силами, поплыть к Молуккским островам.
Теперь, накануне завершения плавания, командир должен был проявить особую осторожность и не рисковать понапрасну. Магеллан долго колебался. Наконец, он решил обмануть товарищей.
13 февраля 1521 года он созвал всех, кто мог стоять на ногах, и сказал им:
— Друзья, я произвел вычисления. Цель нашего плавания — Молуккские острова, родина пряностей — близка!
Возгласы восторга приветствовали его слова.
— Но многие из вас знают, друзья, что на Молуккских островах нет воды, — продолжал командир. — Поэтому я хочу изменить курс и сначала добраться до таких земель, где есть и вода и провизия, а потом уже вернуться к островам пряностей. Что толку, если мы найдем Молуккские острова и умрем там от жажды?
Португальцы, чтобы отвадить других моряков от плавания к Молуккским островам, давно уже распускали ложные слухи о том, что на островах этих нет воды, а море у берегов так глубоко, что нельзя стать на якорь. Испанские моряки слышали эти рассказы и поверили Магеллану.
Корабли изменили курс. Так плыли весь февраль. Моряки болели и умирали.
В эти дни умер также и Антонио де Кока, один из руководителей мятежа в Сан-Хулиане. Он был приговорен судьей Эспиносой к смертной казни, но помилован Магелланом.
Лишь 6 марта с кораблей увидели землю. На этот раз перед моряками раскинулись одетые зеленью берега. Но и здесь испанцам не повезло.
Началось хорошо. К кораблям подъехали на множестве лодок островитяне. Это были нагие люди, в небольших шляпах из пальмовых листьев. Их красивые белые, красные и черные лодки удивляли испанцев.
Островитяне привезли на корабли свежую рыбу, битую птицу, сахарный тростник. Они не знали собственности: они сами с готовностью отдавали все, что у них просили испанцы, но зато пытались брать себе все, что им нравилось на кораблях. Это выводило моряков из себя.
Пока дело ограничивалось безделушками, испанцы сдерживались, но когда туземцы унесли куски паруса и небольшой якорь, Магеллан приказал прогнать их с корабля.
Наутро оказалось, что островитяне за ночь отвязали и увели шлюпку. Командир рассердился. Взяв с собой сорок вооруженных матросов, он высадился на берег. Завязалась схватка. Туземцы были вооружены только деревянными копьями. Они смело защищались, но испанцы быстро одержали верх.
Пигафетта пишет: «Когда мы отправились на берег, чтобы наказать островитян, наши больные просили нас привезти им внутренности какого-нибудь убитого жителя, будучи убеждены, что они помогут им выздороветь в короткое время.
Когда наши люди наносили островитянам раны стрелами (которых те совершенно не знали), пронзая их насквозь, эти несчастные старались вытащить их то за один, то за другой конец, после чего умирали от ран, но мы не сожалели об этом».
Преследуя туземцев, отряд Магеллана добрался до селения на берегу залива. Под тенью высоких деревьев были разбросаны островерхие хижины, крытые огромными листьями. Внутри испанцы не нашли никаких сокровищ. Там были лишь мягкие постели из цыновок и соломы, копья с наконечниками из рыбьих костей да пестро раскрашенные глиняные горшки. На берегу среди разноцветных лодок, вытащенных на песок, моряки увидели свою шлюпку.
Магеллан приказал возвращаться на корабли. Перед уходом матросы подожгли хижины и лодки.
Во время схватки испанцы убили семь островитян. Оставаться на берегу было опасно, и на другой день Магеллан решил поскорее уходить в море, хотя моряки еще не успели как следует запастись водой и продовольствием. Островитяне долго плыли на своих лодках за уходящими кораблями. Они швыряли в пришельцев камнями, а женщины плакали и рвали на себе волосы, вспоминая, должно быть, близких, убитых испанцами.
Ладронские, или Марианские, острова. Рисунок в рукописи Антонио Пигафетты.
Несмотря на то, что моряки пробыли на этих островах недолго, Пигафетта успел собрать немало интересных сведений об их обитателях. Он пишет: «Эти народы не имеют никаких законов. У них нет ни короля, ни вождя. Они ничему не поклоняются. Ходят совершенно нагими; некоторые из них носят длинную бороду; черные волосы, завязанные узлом на лбу, спускаются до пояса. Они носят небольшие шляпы из пальмовых листьев, похожие на албанские. Люди эти такого же роста, как и мы, и хорошо сложены. Их кожа оливкового цвета, но говорят, что родятся они белыми, а потом становятся темными. Они искусно раскрашивают себе зубы в красный и черный цвета. Женщины миловидные, хорошо сложены и не так темны, как мужчины. У них тоже черные прямые волосы, которые падают до земли. Они, подобно мужчинам ходят нагими, закрываются лишь узкими, передниками из тонкой, как бумага, пальмовой коры…
Развлечением им служат прогулки с женами в лодках, приспособленных для ловли летучих рыб при помощи сделанных из рыбьих костей крючков. Лодки эти подобны тем, на которых ездят в Венеции, но они уже. Они окрашены в черный, белый и красный цвета. На одном борту укреплен парус, а к другому, — чтобы сделать лодку более устойчивой, — прикрепляется с помощью жердей большое бревно. Паруса эти сделаны из пальмовых листьев, сшитых вместе, и похожи на латинский парус».
Вспомнив узкие паруса кораблей Средиземного моря, Магеллан назвал этот архипелаг островами «Латинских Парусов». Позднее испанцы прозвали эти острова «Разбойничьими» («Ладронес»), потому что у всех кораблей, приходивших к их берегам, происходили такие же недоразумения с туземцами, как и у Магеллана[64].
Еще восемь дней плыли корабли на запад, а 16 марта вновь показался берег. За белой линией прибрежного буруна блестел песок, а дальше виднелись тонкие пальмы. Это был остров Самар — один из Филиппинских островов.
Магеллан стоял на высокой корме, когда попутный ветер гнал корабли к неведомому берегу. Осуществлялись его заветные мечты. Он выполнил самую трудную часть своего задания — открыл пролив между Атлантическим и Тихим океанами и пересек впервые в истории величайшее водное пространство земного шара — Тихий океан.