Спичка и Водолаз вели себя как нельзя лучше. Казалось, все их мысли сосредоточились на мясе, свинине и хлебе, свободное же от еды время они проводили в непрестанном сне. Капитан Вилльямс, окончательно успокоившись, решил еще подождать двое суток, пока привезут новую партию мехов. С девяти часов все принялись за работу, и к полудню судно совсем разоблачилось — все снасти были сложены.
На ночь «Кризис» предоставили охране капитана и трех лейтенантов. Моя вахта начиналась с двенадцати часов ночи, далее следовала очередь Мрамора с двух до четырех часов, а затем все должны были быть на ногах для поднятия мачт.
Когда я взошел на палубу, я нашел лейтенанта разговаривающим с Водолазом, который, выспавшись, намеревался, повидимому, провести всю ночь в курении.
— Давно эти индейцы на палубе? — спросил я у лейтенанта.
— Все время, как я на вахте.
Будучи вооруженным, я бы покраснел со стыда, если бы выказал трусость перед безоружными туземцами. К тому же Водолаз покуривал трубочку с важным видом философа. А у Спички, казалось, не хватало ума даже для курения. Он слонялся по палубе с самым бессмысленным видом.
Я начал вахту в волнении. Спокойствие, царившее на борту, казалось мне неестественным; однако ничто не давало повода к тревоге. Правда, два туземца могли наброситься на меня, задушить и выбросить в море; но какая для них могла быть выгода в одной моей гибели, раз они безнаказанно не могли бы отделаться от всего экипажа?
Звезды на небе светили ярко; это обстоятельство значительно умаляло опасность: ни одна лодка не могла пристать к судну, не будучи мною замечена. Эти рассуждения успокоили меня, и мои мысли приняли иной оборот.
Вдруг я почувствовал что-то твердое, оказавшееся у меня между губами и стиснувшее меня так сильно, что я не в состоянии был произнести ни звука. В ту же минуту мои руки были схвачены сзади и сжаты как в тисках. Повернувшись, насколько я смог, я почувствовал дыхание Спички, который затягивал на мне кляп, а сзади орудовал Водолаз. С необыкновенной ловкостью они сделали меня своим пленником.
Защищаться и позвать на помощь не было никакой возможности. Связав мне руки и ноги, меня бережно посадили в сторонку. По всей вероятности, я был обязан жизнью Спичке, желавшему сохранить меня как невольника. С этого момента Спичка преобразился: не осталось и следа его обычного тупоумия. Он сделался главным распорядителем и душой всех действий своих сообщников. Будучи безмолвным свидетелем всего, что происходило передо мной, я почувствовал, в каком ужасном положении мы оказались. Меня мучил стыд, что все произошло во время моей вахты, по моей собственной вине.
Первым долгом меня обезоружили. Затем Водолаз, взяв фонарь, зажег его и приподнял. Получив немедленно ответ на данный сигнал, он потушил фонарь и стал в ожидании расхаживать по палубе.
Через несколько минут начали вскарабкиваться на судно зловещие лица, которых я насчитал до тридцати человек. Приступ велся с такой осторожностью, что я их заметил лишь тогда, когда они очутились около меня. Все они были вооружены; только у немногих имелись ружья; большая же часть из них запаслась топорами и луками со стрелами. У каждого был нож, а у некоторых томагавки. К моему отчаянию, я увидел, как четверо дикарей бросились к лестнице, ведущей вниз, и захлопнули выходы, единственные, через которые наш экипаж мог подняться на палубу.
Я невыразимо страдал от кляпа и веревок, стягивавших все мои члены.
Как только все туземцы взобрались на борт, Спичка принялся командовать ими. Он выказал в своих распоряжениях удивительную ловкость и сообразительность.
Сначала он попрятал своих сообщников по углам, так чтобы вошедший случайно на палубу не мог бы догадаться ни о чем. Затем воцарилась мертвая тишина. Я даже закрыл глаза от страха.
— Эй, кто там, на баке? — раздался голос капитана.
Я отдал бы все на свете, чтобы предупредить его об опасности, но был не в силах сделать этого. Я только простонал, и, кажется, капитан услышал меня, так как, выйдя из своей каюты, он обратился ко мне:
— Господин Веллингфорд, да где же вы? — Без шляпы и полуодетый, он просто вышел посмотреть все ли благополучно. И сейчас я не могу вспомнить без содрогания о том ударе, который обрушился на его обнаженную голову.
Бык и тот свалился бы от такого удара; конечно, капитан не выдержал. Туземцы придержали его, чтобы падающее тело не наделало шуму; затем бросили в воду, которая окончательно доканала его.
Покончив с капитаном, туземцы принялись за закупорку выходов; таким образом, весь экипаж был у них в плену.
Тогда они подошли ко мне, развязали все веревки, стягивающие меня, и сняли кляп: затем повели меня к задней лестнице и знаками дали понять, что я мог разговаривать с товарищами, сидящими внизу. Спичка продолжал всем руководить. Я сообразил, что получил пощаду благодаря ему; но из-за каких мотивов? — это для меня оставалось загадкой.
— Господин Мрамор! — закричал я громким голосом.
— Да, да; а это вы, Мильс?
— Да, я. Будьте осторожны, господин Мрамор. Туземцы хозяйничают у нас на палубе; я их пленник. Они все здесь стерегут выходы.
— Капитана Вилльямса нет с нами, — начал Мрамор. — Не знаете ли, где он?
— Увы! Он уже более не в силах оказать услуги никому из нас.
— Да что с ним? — вне себя от волнения вскричал Мрамор. — Говорите скорее?
— Ему размозжили голову дубиной и выбросили за борт.
За моими словами последовало тяжелое молчание, длившееся с минуту.
— Значит, теперь я должен решать, что предпринять. Мильс, вы свободны? Можете ли вы сказать, что вы думаете?
— Меня теперь держат два туземца, но они дают мне разговаривать; хотя я боюсь, что некоторые из них понимают нас.
Опять настало молчание; должно быть, внизу советовались, как быть.
— Слушайте, Мильс, мы друг друга знаем хорошо; будем говорить обиняками, авось, они не поймут нас. Сколько вам лет там наверху, на палубе?
— Около тридцати, господин Мрамор. И лета все здоровые.
— Снабжены ли они серой и пилюлями, или же у них только детские игрушки, которыми забавляются наши дети?
— Первого сорта, пожалуй, наберется с полдюжины, порядочно второго сорта, но зато много острого железа.
Водолаз выказывал нетерпение, знаками заставляя меня выражаться яснее. За мною следили. Надо было удвоить осторожность.
— Я понимаю вас, — медленно проговорил Мрамор, — нам следует принять свои меры. Как вы думаете, не хотят ли они спуститься к нам?
— Ничто не предвещает этого в настоящую минуту. Мой девиз таков: «миллионы для защиты и ни одного доллара в виде дани».
Так как эта последняя фраза вошла в поговорку у американцев, будучи употреблена по случаю войны с Францией, я был уверен, что Мрамор меня понял. Мне позволили отойти от лестницы и сесть на курятнике. Несмотря на ночь, звезды так сияли, что я ясно различал загорелые лица туземцев, которые шныряли по палубе, время от времени останавливаясь перед самым моим носом, чтобы посмотреть на меня в упор.
До самого восхода солнца я оставался все в том же положении. Спичка не хотел ничего начинать до рассвета. Он ожидал подкрепления; и действительно, едва успели показаться первые лучи солнца, как с нашего судна туземцы начали кричать, на что, как эхо, ответили из лесу, казавшегося наполненным туземцами. Затем из заливчика выехали лодки. Я насчитал теперь до ста семидесяти человек этих бездельников; вероятно, они тут были все, так как более их уже не показывалось. Сообщаться с нашими я пока не мог и терялся в догадках относительно их образа действий.
Меня поражало обращение со мной. Мне позволили как бы для моциона погулять по баку, затем допустили вылить ведро воды на то место, где оставались лужа крови и клок волос несчастного капитана Вилльямса. Что касается моих чувств, то, после нравственных мучений, мной овладело странное равнодушие к участи, предстоящей мне.
По мере того как день надвигался, туземцы, предводимые Спичкой и Водолазом, принялись за грабеж. Водолаз, приблизившись ко мне, громовым голосом сказал:
— Считай!
Я сосчитал. Всего было сто шесть человек, не считая их вождей.
— Скажи им, туда вниз, — сказал Водолаз, указывая на нижние этажи. Я позвал Мрамора, и когда он взошел на лестницу, то между нами произошел следующий разговор:
— Что нового, мой милый Мильс? — спросил он.
— Мне приказано сообщить вам, господин Мрамор, что индейцев всего сто восемь человек; меня сейчас нарочно заставили сосчитать их.
— Пусть бы лучше их была бы целая тысяча; мы сейчас взорвем палубу, и они все взлетят на воздух. Как вы думаете, в состоянии ли они понять мои слова?
— Водолаз понимает, когда вы говорите медленно и отчетливо; но судя по его выражению, сейчас он понимает вас наполовину.
— Что, этот негодяй теперь слышит меня? Где он?
— На левом борту.
— Мильс, — нерешительно позвал он меня.
— Ну, я вас слушаю, господии Мрамор.
— Если я выстрелю в верхушку лестницы, что тогда будет с вами?
— Обо мне нечего беспокоиться; все равно, они убьют меня, но вообще от вашего выстрела нельзя ожидать хороших последствий; не пришлось бы нам раскаяться. Все-таки, если хотите, я возвещу им ваше намерение взорвать их; быть может, это заставит их призадуматься.
Мрамор согласился, и я исполнил его поручение как мог. Мне пришлось прибегнуть ко всевозможным знакам. В конце концов. Водолаз понял меня и сообщил о наших планах Спичке; тот выслушал его с большим вниманием и полнейшим равнодушием. Страх для этих людей — неведомое чувство; влача столь жалкое существование, они привыкли пренебрегать жизнью. А между тем самоубийство у них — неслыханная вещь.
Меня просто поразило выражение лица Спички, когда он слушал своего друга. Его взгляд выражал недоверие, ни один мускул не дрогнул от беспокойства.
Очевидно, угроза не произвела на них никакого впечатления. Спичка с Водолазом, не теряя более времени, начали действовать.
Первым долгом стали бросать в шлюпку большое количество веревок и горденей от лиселей. Затем, посредством двух-трех канатов шлюпку потянули к берегу. Индейцы устроили так называемый моряками буксир, привязав один конец веревки к дереву, а другой прикрепив к судну. Расчет их оказался верным — шлюпка могла таким образом двигаться взад и вперед.
Затем они отправились в кухню искать топор, которым хотели разрубить якорные канаты. Я решился известить об этом Мрамора, даже рискуя жизнью.
— Индейцы привязали к острову веревки, они хотят отрезать нас от якорей и притянуть к берегу на то место, где погиб «Морской Бобр».
— А ну их! Пусть делают, что хотят, мы будем тоже готовы, — это было все, что мне ответили.
Между тем туземцы, найдя топор на дне шлюпки, принялись рубить канаты.
— Мильс, — закричал Мрамор, — эти удары отдаются мне в самом сердце. Неужели негодяи так-таки отрывают нас от якорей?
— Да, уж левый якорь оторван, они теперь рубят канат правого… Ну, вот теперь все кончено!.. Судно держится только на буксире.
— Есть ли ветер, мой мальчик?
— В бухте — ни капли, хотя поверхность воды немного колышется.
— А течение прибывает или убывает?
— Отлив кончается; они не смогут дотащить судна до той скалы, куда завлекли «Морской Бобр» до тех пор, пока вода не поднимется, по крайней мере, на десять, одиннадцать футов.
— Это хорошо!
— Точно нам это не все равно, господин Мрамор! Разве у нас может быть теперь какая-нибудь надежда одолеть их, раз их так много и мы лишены свободы действий?
— Что же делать, Мильс, надо попытаться спасти экипаж, во что бы то ни стало! Если бы я не боялся за вас, я бы полчаса тому назад сыграл бы с ними злую шутку.
— Прошу вас, забудьте обо мне. Все произошло вследствие моей оплошности, за которую я должен пострадать. Делайте все, что вам велит долг и осторожность.
Несколько минут спустя послышался шум, заставивший меня предположить, что пробовали взорвать палубу. Затем раздались крики и стоны. Выстрелы были пущены из окон каюты и попали в две лодки, подъезжавшие к нам. Троих убили на месте, остальные были смертельно ранены. Тотчас же на меня набросились, но вмешательство Спички спасло мне жизнь. Вне всякого сомнения, он имел на меня особенные виды.
Большая часть индейцев вскочили в лодки и в наш ялик, чтобы подобрать тела умерших и раненых. На борту осталась только половина неприятелей, и при этом ни одной лодки. Чтобы как-нибудь вылить свою злобу, они принялись тащить «Кризис» к земле; но вследствие сильного напряжения при большом расстоянии судна от берега кончилось тем, что веревка, привязанная к дереву, разорвалась.
Я в это время стоял у руля, а Спичка — рядом со мною. Отлив все еще продолжался. Естественно, судно следовало своему прежнему направлению по веревке к дереву. Я тотчас же повернул руль из опасения, что «Кризис» мог разбиться о скалы. Индейцы были заняты своими ранеными; никто не обращал на меня внимания, и на пять минут движение судна зависело исключительно от моего произвола. Пройдя вход в бухту, оно вступало в открытое море.
Дело приняло неожиданный оборот. Во мне мелькнул слабый луч надежды. Туземцы не могли сообразить, от чего зависел ход корабля, хотя они понимали действие отлива. Ими овладела паника. Около половины из них бросились в море и пустились вплавь к острову. Я уже обрадовался, думая, что и все последуют примеру товарищей. Но человек двадцать пять не двинулись с места, по той простой причине, что не умели плавать. В числе их остался и Спичка. Воспользовавшись всеобщим смятением, я подошел к лестнице и уже собирался снять баррикаду. Но тут Спичка грозно сверкнул на меня глазами и схватился за нож, блестевший в его руках. Волей-неволей пришлось сдаться. Наше дело еще не было выиграно, а Спичка оказался не так-то прост, как я раньше предполагал. При всей его невзрачной внешности в нем скрывался недюжинный ум, который при иных обстоятельствах сделал бы из него героя. Этот Спичка дал мне урок никогда не судить о людях по их наружности.