Приблизившись к таверне «Опущенный Якорь», Уильдер заметил признаки сильного волнения. Толпа, состоявшая преимущественно из женщин, стояла в приличном отдалении перед дверью, слушая то, что какая-то женщина выкрикивала острым и пронзительным голосом.
Уильдер решился двинуться вперед только тогда, когда увидел, как его старый союзник упорно и энергично прокладывал себе локтями дорогу.
— Я обращаюсь к вам, Эрзли Поттер, к вам, Пресервед Грин, к вам, Фэсфул Уанто, — кричала Дезире (это была жена портного), — я обращаюсь к вам также, Эпрайт Крук, к вам, Релент Флинт, и к вам, Уильзи Пур, — вы все можете подтвердить мои слова. Вы все и каждый из вас может засвидетельствовать в случае надобности, что я всегда была нежной и работящей женой этого человека, который меня бросил в моем возрасте, оставив на моих руках такое большое количество его собственных детей. Кроме того…
— Но где же доказательство того, — некстати прервал ее трактирщик «Опущенного Якоря», — что этот добрый человек бросил вас? Вчера был праздничный день, и вполне естественно думать, чтобы ваш муж был, как и некоторые другие, которых я мог бы назвать (но для этого я недостаточно глуп!)… чтобы ваш муж, говорю я, был немножко тем, что я называю «в винограднике», и чтобы он спал в это утро дольше обыкновенного. Отвечаю вам, что немного погодя мы увидим, как честный портной выйдет из какого-нибудь гумна, такой свежий и готовый орудовать ножницами, как-будто он только-что промочил свою глотку.
— Нет, нет! — вскричала неутешная супруга портного. — Этот человек думал только о работе. Потому-то я и жалуюсь, что он был трудолюбив. Привыкнув так долго рассчитывать на его труд, вдруг оказаться предоставленной самой себе, — разве это не тяжелый крест для бедной женщины? Но я отомщу за себя, если существуют законы в Род-Эйленде или на плантациях Каролины.
В эту минуту она заметила старого матроса, стоявшего с нею рядом, и, оборвав свою речь, вскричала:
— Вот иностранец, который только-что прибыл в этот город. Скажите мне, друг, вам не попадался на дороге беглый бродяга?
— У меня было слишком много заботы, — ответил хладнокровно старик, — направлять свой старый остов по твердой земле, чтобы я мог заниматься записыванием в свой путевой журнал имен и портов всех встречных лодок. Однако, мне помнится, я встретил на таком расстоянии, что можно было окликнуть, бедного малого в начале утренней кварты, недалеко отсюда, в кустах, между городом и паромом, который возит с острова.
— Какого вида был этот человек? — спросили сразу пять или шесть человек, заглушая голос Дезире.
— Какого вида этот человек? Ей-ей, он имел руки и ноги, как и другие. Однако, я вспоминаю, что он прихрамывал.
— Это он! — провозгласил хор голосов, и в ту же минуту пять или шесть слушателей бросились прямо по дороге в похвальном намерении поймать беглеца, чтобы взыскать с него платеж по некоторым счетам. Дезире же ограничилась расспросами. Быть-может, ей уже рисовались все удовольствия свободы под формой развода, вместе с перспективою второго брака.
— Был ли у этого человека вид беглого бродяги?
— Вокруг его шеи болтались какие-то женские безделушки.
— Как! — с отчаянием вскричала Дезире. — Он осмелился меня обворовать? Что он взял у меня? Я надеюсь, что это не было мое ожерелье из золотых бус?
— Я не решился бы утверждать, что это не было ожерелье из поддельного золота.
— Несчастный! — вскричала в бешенстве Дезире и с необычайной силой бросилась, расталкивая толпу, домой осмотреть свои спрятанные сокровища. — Злодей! Злодей! Ограбил жену! Мать своих собственных детей!..
Старый матрос с выразительной улыбкой посмотрел на трактирщика.
— Если храбрый портной украл в своей жизни только у этой крикуньи, то список его краж невелик, ибо все золотые бусы, которые были на нем, не оплатили бы его переезда на пароме. Однако, позорно, что подобная толпа закрывает вход в честную таверну, как-будто это порт «под эмбарго»[15].
Джоз Джорам взглянул на старого матроса и, радушно протягивая ему руку, вскричал:
— Добро пожаловать, Боб Гудрон, добро пожаловать! С какого облака свалился ты, старина? Какой ветер занес тебя в этот порт? По какому случаю ты еще раз в Ньюпорте?
— Слишком много вопросов, друг Джорам, чтобы отвечать на них в открытом рейде, и тема слишком сухая для разговора на свежем воздухе. Когда я буду в одной из твоих кают, за кружкой пива и хорошим куском Род-Эйлендского мяса, ты можешь задать мне сколько хочешь вопросов, а я отвечу столько раз, сколько мне понравится, как тебе известно.
— А кто заплатит, честный Боб? — спросил трактирщик, пропуская в дверь старого матроса с предупредительностью, которая странно противоречила только-что произнесенным словам.
— Кто? — возразил старый матрос, показывая ему гинею, полученную им от Уильдера. — Кто? Видите вы этого джентльмена? Могу похвастаться, что за меня отвечает «августейшая физиономия самого короля!»
Уильдер, подошедший в это время к таверне, вошел в нее вслед за Бобом.
К нему подошел трактирщик.
— Удалось ли вам, сударь, отыскать судно? — спросил он его, сразу узнавая незнакомца, с которым беседовал утром. — Теперь больше рук, чем работы.
— Не совсем, — ответил Уильдер. — Прогуливаясь сейчас на холме, я встретил старого матроса, который…
— Гм! — прервал его трактирщик, делая ему украдкой знак следовать за собою. — Вам удобнее будет, сударь, позавтракать в другой комнате.
Уильдер последовал за трактирщиком. Пройдя извилистый коридор, он провел Уильдера по лестнице в верхний этаж.
Взобравшись наверх, он тихо постучался в дверь.
— Войдите! — раздался громкий, строгий голос, заставивший моряка вздрогнуть. Однако, войдя в комнату, он не увидел там никого, кроме своего старого знакомца матроса, которого трактирщик назвал Бобом Гудроном.
Пока Уильдер осматривался вокруг, несколько удивленный положением в котором очутился, трактирщик удалился, и он остался вместе со своим сообщником. Старый матрос в эти минуты угощался стоявшим перед ним куском мяса и запивал еду напитком, очевидно, пришедшимся старику по вкусу.
Не давая времени Уильдеру долго раздумывать, он указал на свободный стул и произнес, сделав изрядный глоток:
— Честный Джо всегда угощает своих приятелей. Мясо он подает такое нежное, что его можно принять за хвост трески. Путешествовали вы по чужой стране, приятель? Видели ли вы иностранные земли?
— Очень часто, иначе я был бы плохим моряком.
— В таком случае, скажите мне, знаете ли вы страну, которая так же изобиловала бы рыбой, мясом, плодами, как эта благодатная страна — Америка, к которой мы пристали, и где, я предполагаю, мы оба родились?
— Это значит слишком увлекаться своею любовью к родине, — ответил Уильдер, желая дать другое направление разговору, чтобы привести в порядок свои мысли и убедиться, что, кроме его собеседника, в комнате не было другого слушателя. — Вообще принято думать, что Англия превосходит нас всем этим.
— А кто это думает? Наши болтуны, которые ничего не понимают. Но я, видевший четыре части света, скажу этим фанфаронам, что они налгали. Мы из колоний, приятель, мы из колоний… Колонии так же смело могут претендовать на те или иные преимущества перед своею матерью-отчизной, как юнга — сказать офицеру, что он неправ, если бы тот был действительно неправ и это знали все. Я простой бедняк, сэр… Как я должен звать вашу честь?
— Меня?.. Мое имя?.. Гаррис.
— Ну, сэр Гаррис, я простой бедняк; но все это одна болтовня. Весь этот длинный берег Америки, со своими ручьями, реками и озерами, заключает в себе неистощимые богатства, а между тем слуги короля, находящиеся среди нас, говорят нам об их тюрбо, камбале, карпах, словно существуют только эти рыбы.
Уильдер обернулся и с удивлением остановил свой взгляд на старике, который продолжал спокойно есть, с видом человека, говорящего самые обыкновенные вещи.
— Ты, кажется, забыл, — начал Уильдер, — о полученном задатке?
Старый матрос отодвинул мясо и, скрестив руки на груди, пристально посмотрел на своего собеседника.
— Когда мое имя внесено в корабельный список, — сказал он с спокойным видом, — я человек, на которого можно рассчитывать. Я надеюсь, что вы плаваете под тем же флагом, друг Гаррис?
— Было бы подло поступать иначе. Но, прежде чем посвятить вас отчасти в мои планы и желания, вы извините меня, если я приму маленькие предосторожности. Надо осмотреть эту каюту, чтобы убедиться, что мы одни.
— Вы не найдете там ничего, кроме женских принадлежностей.
Уильдер открыл дверь и действительно не нашел ничего, кроме принадлежностей женского туалета; он с удивлением обернулся.
— Вы были одни, когда я вошел? — спросил он после минутного колебания. — Никого не было еще?
— Я никого не видел! — ответил старый моряк с легким беспокойством.
— Постойте! Ответьте на этот вопрос: кто произнес слово «войдите»?
Боб Гудрон задумался на минуту и затем разразился взрывом бурного смеха.
— Ха, ха, ха, я понимаю, что вы хотите сказать! Нельзя говорить одинаковым голосом, когда рот набит или когда язык болтается на свободе.
— Так это вы сказали?
— Я поклялся бы в этом, — ответил Боб, — а теперь, друг Гаррис, если вам угодно открыть ваши мысли, я готов вас слушать.
Уильдер, повидимому, не вполне удовлетворился этим объяснением; однако, он сел и приступил к делу.
— После всего, что вы видели и слышали, друг, я не имею надобности говорить вам, что я очень не желаю, чтобы молодая дама, о которой мы говорили сегодня утром, и ее спутницы взошли на борт «Королевской Каролины». Для наших проектов, я думаю, вполне достаточно, чтобы вы были осведомлены, в чем дело; знание причин, по которым я желаю, чтобы они остались там, где они находятся теперь, не может принести вам ни малейшей пользы.
— Я понимаю, в чем дело! Арматоры «Каролины» не были достаточно вежливы, и вы хотите заплатить им маленький долг признательности.
— Это, может-быть, в вашем вкусе, — сурово возразил Уильдер. — Но не имеет ни малейшего сходства с моим. Кроме того, я не знаю ни одного из этих арматоров.
— О, о! Я предполагаю, что вы с корабля из гавани, и, ненавидя ваших врагов, вы любите ваших друзей. Нужно убедить дам перейти на борт невольничьего корабля.
— Сохрани бог!
— Сохрани бог! Хотя я не могу согласиться с вами в том, что бы говорили относительно «Королевской Каролины», однако, все заставляет меня думать, что мы одного мнения о другом корабле. Я считаю его кораблем прочно построенным, очень пропорциональным, на котором сам король мог бы проехаться с полным удовольствием.
— Нисколько не отрицаю этого, но я не люблю его.
— Ну, я в восторге; и так как мы дошли до этого пункта, мистер Гаррис, у меня есть несколько слов для вас относительно этого корабля. Я старый морской волк, человек, которого не проведешь. Разве вы не находите чего-то во всей его манере, что делает его непохожим на честное коммерческое судно?
— Я считаю его, как вы сказали, прочным, хорошо построенным судном; но что внушает вам подозрения? Вы смотрите на него, может-быть, как на контрабандное судно?
— Он имеет прекрасную батарею. Что думаете вы на этот счет, честный Джо?
Уильдер нетерпеливо обернулся и увидел трактирщика, неслышно вошедшего в комнату.
— Праведное небо! — вскричал трактирщик. — Мистер Боб, подумайте, что вы говорите. Я не хотел бы за все доходы лорда адмирала, чтобы в моем доме произносились скандальные слова по адресу честных и добродетельных работорговцев.
— В таком случае, ваше зрение хуже, чем я думал. Но вы ничего не подозреваете?
— Офицеры и матросы этого экипажа пьют, как следует. Генералы, как принцип, никогда не забывают платить, и, следовательно, я имею право сказать, что это честные люди.
— А я говорю, что это пираты.
— Пираты! — повторил Джорам, устремив полный недоверия взгляд на лицо Уильдера, который весь обратился во внимание. — Пират — слово серьезное, мистер Боб, и нельзя позволять себе такого злословия против кого бы то ни было, не имея доказательств. Но, я думаю, вы знаете, что говорите и перед кем.
— Я знаю это; а теперь, так как ваше мнение в этом деле не имеет решительно никакого значения, не угодно ли вам спуститься вниз и посмотреть, не пересохли ли у ваших клиентов глотки, — сказал старик-матрос, делая трактирщику знак удалиться туда, откуда он пришел, с видом человека, уверенного в повиновении. Лишь только трактирщик вышел и дверь за ним закрылась, старик повернулся к своему собеседнику и сказал:
— Вы, кажется, поражены тем, что слышали, не меньше самого недоверчивого Джо?
— Ваши подозрения важны, старик, и вы хорошо сделаете, найдя для них достаточное основание, прежде чем произнести их вторично. О каком пирате у этих берегов были разговоры?
— Красный Корсар, который достаточно известен, — ответил старый матрос, понижая голос и бросая вокруг беглые взгляды, как-будто были нужны необыкновенные предосторожности при произнесении этого страшного имени.
— Но говорят, что он держится главным образом в Караибском море?[16]
— Этот человек повсюду, повсюду. Король заплатил бы хорошую сумму тому, кто предал бы этого негодяя в руки правосудия.
— Это легче задумать, чем выполнить! — произнес задумчиво Уильдер.
— Возможно. Я — старый остов, более годный на то, чтобы указать дорогу, чем вести, но вы — корабль, только-что вышедший с верфи, оснастка ваша новая. Отчего не сделать вам карьеры, предав этих негодяев королю? Это значило бы немного раньше, немного позже воздать им то, что полагается.
Уильдер вздрогнул и отвернулся от своего собеседника, как человек, которому совершенно не нравится то, что он слышит. Однако, он почувствовал, что необходимо отвечать.
— А какие причины, — спросил Уильдер, — делают ваши подозрения основательными? И в случае, если они основательны, какие у вас средства привести проект в исполнение в отсутствие королевских крейсеров?
— Я не поклялся бы, что они основательны; но если мы идем по ложной дороге, мы всегда можем переменить направление; о средствах же легче говорить, чем найти их.
— Ну, ну, это не больше, как болтовня, бред, — холодно произнес Уильдер;- и чем меньше говорить об этом, тем лучше. Все это время мы забываем о нашем единственном деле.
Лицо старого матроса выразило такое очевидное удовольствие, что Уильдер был бы поражен, если бы, встав в это время, не прогуливался по комнате.
— Ну, ну! — сказал старик, стараясь скрыть свое удовольствие под маской обычной хитрости. — Я старый мечтатель и часто мечтал, плавая в море. Теперь посмотрим приказы вашей чести.
Уильдер снова уселся и приготовился дать старику указания, при помощи которых он смог бы опровергнуть все то, что раньше говорил в пользу корабля, готового к отплытию.