Они какъ будто оживляютъ мою усталую душу и радостно, и молодо вдыхаютъ въ себя вторую весну. Грей.
Каждому американцу извѣстны главнѣйшія событія, побудившія въ 1774 г. англійскій парламентъ наложить на Бостонскій портъ тѣ политически безразсудныя ограниченія, которыя въ конецъ погубили торговлю главнаго города западныхъ британскихъ колоній. Извѣстно каждому американцу также и то, съ какимъ благородствомъ, съ какой непоколебимой вѣрностью великой идеѣ этой борьбы жители сосѣдняго съ Бостономъ города Салема отказались отъ возможности извлечь для себя выгоду изъ того положенія, въ которое попали ихъ соотечественники. Результатомъ дурной политики англійскаго правительства съ одной стороны и похвальнаго единодушія столичныхъ жителей съ другой явилось то, что въ забытой бухтѣ Массачусетса перестали появляться всякіе иные корабли кромѣ плававшихъ подъ королевскимъ флагомъ.
Однако, подъ вечеръ одного апрѣльскаго дня, въ 1775 г., глаза нѣсколькихъ сотъ бостонцевъ были устремлены на далекій парусъ, виднѣвшійся надъ лономъ водъ и приближавшійся по запретнымъ волнамъ къ опальному порту. Коническая вершина Биконъ-Гилля и его западный склонъ были покрыты публикой, смотрѣвшей на интересный предметъ съ тѣмъ вниманіемъ и съ той глубокой тревогой, которыя въ ту смутную эпоху вызывало почти каждое событіе. Впрочемъ, собравшаяся толпа состояла изъ людей не одинаковаго настроенія. Мысли и стремленія были у многихъ діаметрально противоположны. Граждане важные и солидные, но при этомъ осторожные, старались скрыть горечь своихъ чувствъ подъ равнодушной внѣшностью, тогда какъ молодежь въ военной формѣ шумно выражала свою радость во поводу того, что скоро получатся вѣсти съ далекой родины объ отсутствующихъ друзьяхъ. Но вотъ съ сосѣдней равнины послышалась протяжная барабанная дробь, съ моря потянулъ вечерній бризъ, и праздные зрители ушли съ горы, предоставивъ ее тѣмъ, кто имѣлъ на нее больше правъ. Не такое было время, чтобы свободно и откровенно обмѣниваться другъ съ другомъ своими мыслями.
Къ тому времени, какъ подняться вечернему туману, гора успѣла опустѣть совершенно. Зрители въ молчаливой задумчивости разошлись по своимъ домамъ, ряды которыхъ темнѣли на берету вдоль восточной стороны полуострова.
Не смотря на наружную апатію, общественное мнѣніе все же такъ или иначе выражалось, хотя не громко и не открыто. Уже передавался другъ другу непріятный слухъ, что этотъ корабль — первое судно изъ цѣлаго флота, везущаго подкрѣпленіе для арміи, и безъ того уже многочисленной и самонадѣянной, такъ что уваженія къ закону ожидать отъ нея было трудно. Извѣстіе было принято спокойно, безъ малѣйшаго шума, но всѣ двери и ставни въ домахъ ссйчасъ же закрылись наглухо, какъ будто обыватели хотѣли выразить этимъ путемъ свое неудовольствіе.
Между тѣмъ корабль приблизидся ко входу въ портъ, усѣянному утесами, и остановился, покинутый вѣтромъ и задержанный встрѣчнымъ отливомъ. Онъ какъ будто предчувствовалъ, что ему будетъ оказанъ дурной пріемъ въ городѣ. Бостонцы, однако, преувеличивали опасность. Судно не было транспортнымъ, на немъ не было распущенной, вольной солдатчины. Полнѣйшій порядокъ поддерживался на палубѣ, и находившіеся на суднѣ пассажиры не могли пожаловаться ни на что. Всѣ признаки указывали скорѣе на то, что на кораблѣ прибыли какія-нибудь важныя лица или люди съ очень хорошими средствами, щедро оплатившіе предоставленныя имъ удобства.
На палубѣ въ разныхъ мѣстахъ сидѣли или лежали немногочисленные матросы очередной вахты и безпечно смотрѣли то на полоскавшійся о мачту парусъ, повисшій, точно крыло усталой птицы, то на спокойную воду бухты, между тѣмъ-какъ нѣсколько ливрейныхъ лакеевъ окружали молодого человѣка, задававшаго вопросы лоцману, только что взошедшему на корабль близъ урочища, называемаго «Могилами» (The Graves). Moлодой человѣкъ былъ одѣтъ изысканно и, какъ это принято называть, по послѣдней модѣ. По крайней мѣрѣ онъ, повидимому, самъ такъ думалъ. Эта группа стояла возлѣ гротъ-мачты, и отъ этого мѣста до кормы палуба была совершенно пуста; но около матроса, небрежно державшаго руль, стоялъ человѣкъ совершенно другого облика.
Этого человѣка можно бы было принять за очень древняго старика, еслибъ общей его наружности не противорѣчила проворная, твердая поступь и быстрые взгляды блестящихъ глазъ, когда онъ прохаживался по палубѣ. Но станъ у него былъ сгорбленный; при томъ же самъ старикъ былъ чрезвычайно худъ. Остатки волосъ на лбу были сѣды совершенно старческой сѣдиной, которая говорила не меньше, какъ о восьмидесяти годахъ жизни. Впалыя щеки были изборождены глубокими морщинами, слѣдами не только лѣтъ, но и глубокаго горя. Эти морщины, впрочемъ, нисколько не портили его лица, черты котораго носили отпечатокъ блатородства и достоинства. На старикѣ былъ простой и скромный костюмъ изъ сѣраго сукна, служившій евіу, очевидно, уже долгое время. Вообще было замѣтно, что старикъ своимъ туалетомъ не занимается. Когда онъ переставалъ смотрѣть своими зоркими глазами на берегъ, то принимался ходить по палубѣ большими шагами и въ это время что-то обдумывалъ. Губы его при этомъ быстро двигались, хотя не издавали ни одного звука. Видно было, что эти губы привыкли молчать, и что ихъ обладатель — человѣкъ неразговорчивый. Въ это время на палубу взошелъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти и всталъ рядомъ съ любопытными, глядѣвшими на берегъ. На немъ была военная шинель, небрежно накинутая на плечи; изъ-подъ нея виднѣлся военный мундиръ. Держалъ онъ себя прекрасно, какъ человѣкъ изъ лучшаго общества, но на его выразительномъ лицѣ лежалъ какой-то отпечатокъ не то грусти, не то даже просто скорби. Взойдя на палубу, онъ сейчасъ же встрѣтился съ неутомимымъ старикомъ, продолжавшимъ прогуляваться, и вѣжливо съ нимъ раскланялся, но сейчасъ же отвернулся и сталъ смотрѣть на красивые берега, уже окутывавшіеся темнотой.
Круглыя Дорчестерскія горы еще были освѣщены солнцемъ, которое за нихъ садилось. Надъ водой еще скользили блѣдныя свѣтовыя полосы и золотили зеленыя верхушки холмовъ на островахъ у входа въ бухту. Вдали виднѣлись бостонскія колокольни, выступавшія изъ тѣни, которая уже надвинулась на городъ. Флюгера на колокольняхъ еще блестѣли на солнцѣ, между тѣмъ какъ темный маякъ на конической вершинѣ Биконъ-Гилля уже начиналъ свѣтиться болѣе яркимъ свѣтомъ, хотя и съ неправильными промежутками. Между островами, напротивъ города, стояло на якорѣ нѣсколько большихъ кораблей, которые становились все меньше и меньше видны по мѣрѣ того, какъ сгущался вечерній туманъ, хотя ихъ мачты еще освѣщались солнцемъ. На всѣхъ корабляхъ, на укрѣпленіяхъ маленькаго острова въ глубинѣ бухты и на разныхъ военныхъ постахъ въ самой высокой части города — всюду развѣвался англійскій флагъ. Молодой человѣкъ стоялъ и любовался этой сценой. Въ это время грянула заревая пушка, флаги стали спускаться. Молодой человѣкъ вдрутъ почувствовалъ, что его стремительно хватаетъ за руку выше кисти старикъ-пассажиръ.
— Придетъ ли когда-нибудь день, что этотъ флагъ спустится въ нашемъ полушаріи, чтобы ужъ больше не подниматься? — проговорилъ старикъ тихимъ голосомъ.
Молодой человѣкъ быстро поднялъ глаза, чтобы взмянуть на говорящаго, но сейчасъ же опустилъ ихъ подъ его проницательнымъ взглядомъ. Послѣдовало молчаніе, видимо, очень тяжелое для молодого офицера. Наконецъ, онъ сказалъ, указывая на землю:
— Вы вѣдь бостонецъ и долины хорошо знать городъ. Скажите, пожалуйста, какъ называются эти красивыя мѣста?
— A вы развѣ сами не изъ Бостона?
— Родомъ да, но по привычкамъ, по воспитанію я англичанинъ.
— Будь онѣ прокляты, эти привычки! И что же это за воспитаніе, когда ребенокъ забываетъ свою родину!
Старикъ пробормоталъ эти слова вполголоса; повернулся и снова зашагалъ по палубѣ, направляясь къ баку.
Молодой офицеръ постоялъ нѣсколько минутъ въ раздумьи, потомъ какъ-будто припомнилъ, зачѣмъ собственно онъ сюда пришелъ, и громкимъ голосомъ позвадъ:
— Меритонъ!
Услыхавъ его голосъ, стоявшіе вокругъ лоцмана сейчасъ же разошлись, а съ претензіями одѣтый молодой человѣкъ подошелъ къ офицеру почтительно и въ то же время нѣсколько фамильярно. Молодой офицеръ на него почти даже и не взглянулъ, а только сказалъ:
— Я вамъ поручилъ задержать лоцманскую лодку, чтобы она свезла меня на берегъ. Узнайте, готова ли она.
Лакей сбѣгалъ узнать и почти сейчасъ же вернулся съ докдадомъ, что лодка готова.
— Только, сэръ, я увѣренъ, что вы въ эту лодку сами не пожелаете сѣсть.
— Эта увѣренность недурно васъ рекомендуетъ, мистеръ Меритонъ. Но почему же бы мнѣ въ додку не сѣсть?
— ІІотому что въ ней уже сидитъ этотъ непріятный старикъ-иностранецъ въ потасканномъ костіомѣ.
— Ну, этого мало, чтобы заставить меня отказаться отъ общества единственнаго порядочнаго человѣка изъ всего корабля.
— Боже мой! — изумился Меритонъ и даже вытаращилъ глаза. — Конечно, сэръ, относительно манеръ и воспитанія никто лучше васъ не можетъ разсудить, но его костюмъ…
— Довольно, довольно, — осгановилъ баринъ своего слугу не безъ нѣкоторой рѣзкости. — Мнѣ очень пріятно быть съ нимъ вмѣстѣ. Если же вы считаете, что это ниже вашего достоинства, то я вамъ разрѣшаю остаться на кораблѣ до завтра. Одную ночь я могу обойтись безъ такого фатишки, какъ вы.
Не обращая вниманія на убитый видъ смутившагося лакея, офицеръ подошелъ къ. борту, гдѣ его ждала лодка. По тому движенію, которое произошло среди команды, когда офицеръ проходилъ мимо, а также по тому, съ какимъ почтеніемъ его провожалъ самъ капитанъ, можно было догадаться, что онъ особа важная, не смотря на свою молодость, и что главнымъ образомъ изъ уваженія къ нему на кораблѣ все время поддерживался такой удивительный порядокъ. Всѣ спѣшили помочь ему какъ можно удобнѣе сойти въ лодку. Между тѣмъ старикъ-пассажиръ уже успѣлъ занять въ ней самое лучшее мѣсто и сидѣлъ съ разсѣяннымъ и небрежнымъ видомъ. На косвенное замѣчаніе Меритона, все-таки послѣдовавшаго за своимъ бариномъ, что не мѣшало бы старику уступить свое мѣсто господину офицеру, онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія. Молодой человѣкъ сѣлъ рядомъ со старикомъ и при этомъ такъ просто держалъ себя съ нимъ, что лакей остался въ высшей степени недоволенъ. Какъ будто находя, что этого смиренія все еще не достаточно, молодой человѣкъ, когда замѣтилъ, что гребцы подняли весла и ждутъ, учтиво обратился къ старику съ вопросомъ, готовъ ли онъ и можно ли ѣхать. Старикъ отвѣтилъ утвердительнымъ кивкомъ, весла пришли въ движеніе и погнали лодку къ берегу, а корабль сталъ маневрировать, чтобы бросить якорь на высотѣ Нантаскета.
Весла въ тишинѣ мѣрно опускались и поднимались, а лодка, идя навстрѣчу отливу, лавировала среди многочисленныхъ протоковъ между разными островами. Когда она поравнялась съ «замкомъ» — такъ называлось укрѣпленіе на одномъ изъ острововъ — темнота разсѣялась подъ лучами молодого мѣсяца. Окружающіе предметы сдѣлались лучше видны, и старикъ разговорился, съ увлеченіемъ пустившись объяснять молодому человѣку названія мѣстностей и описывать ихъ красоты. Но когда лодка приблизилась къ пустыннымъ набережнымъ, онъ сразу умолкъ и мрачно откинулся на скамью, видимо не желая говорить о бѣдствіяхъ отечества.
Предоставленный собственнымъ мыслямъ молодой офицеръ сталъ съ интересамъ глядѣть на длинные ряды домовъ, освѣщенныхъ мягкимъ луннымъ свѣтомъ съ одной стороны, между тѣмъ какъ другая сторона казалась еще темнѣе вслѣдствіе контраста съ лучами мѣсяца. Въ порту стояло лишь очень немного кораблей со снятыми мачтами. Заполнявшій его прежде цѣлый лѣсъ мачтъ куда-то исчезъ. Не слышно было шума колесъ, характернаго для главнаго рынка всѣхъ колоній. Только издали доносилась военная музыка, безпорядочные крики солдатъ, пьянствовавшихъ по кабакамъ на берегу моря, да сердитые оклики вахтенныхъ на военныхъ корабляхъ, относившіеся къ немногимъ лодкамъ, которыя еще сохранились у жятелей для рыбной ловли и береговой торговли.
— Какая перемѣна! — воскликнулъ молодой человѣкъ, увидавъ эту сцену опустошенія.- A я, хотя и смутно, но помню здѣсь совершенно другую картину. Правда, это было давно…
Старикъ не отвѣтилъ ничего, только какъ-то странно улыбнулся, отчего черты его лица приняли вдвойнѣ замѣчательный характеръ. Молодой офицеръ тоже больше ничето не сказалъ, и оба молчали до тѣхъ самыхъ поръ, пока лодка не остановилась у набережной, гдѣ прежде такъ было людно и оживленно, а теперь только расхаживалъ мѣрными шагами одинъ часовой.
Каковы бы ни были чувства двухъ пассажировъ, окончившихъ долгій и трудный путь, они ихъ не выразили ничѣмъ — ни тотъ, ни другой. Старикъ снялъ шляпу со своей сѣдой головы и, держа ее передъ собой, какъ бы читалъ молитву, а его молодой спутникъ стоялъ съ видомъ человѣка, занятаго своими собственными ощущеніями, которому вовсе не до того, чтобы дѣлиться ими съ кѣмъ бы то ни было.
— Здѣсь, сэръ, мы должны съ вами разстаться, — сказалъ онъ, наковецъ, — но я надѣюсь, что наше знакомство на этомъ не кончится.
— Человѣкъ моихъ лѣтъ не имѣетъ права давать какія-либо обѣщанія, исполненіе которыхъ зависитъ отъ времени. Онъ не можетъ разсчитывать на то, что Господь еще долго позволитъ ему жить на землѣ. Вы видите во мнѣ человѣка, возвращающагося на родину изъ очень печальной поѣздки въ другое полушаріе, чтобы сложить въ родной землѣ свои смертные останки. Если же Богу будетъ угодно настолько продлить мою жизнь, — то вы еще обо мнѣ услышите, а я съ своей стороны не забуду ни васъ, ни вашей ко мнѣ доброты и любезности.
Офицеръ былъ очень тронутъ серьезнымъ и торжественнымъ тономъ старика и отвѣтилъ, крѣпче пожимая ему руку:
— Такъ пожалуйста! Я васъ объ этомъ особенно прошу. Не знаю почему, но вы произвели на меня очень сильное впечатлѣніе, такъ что я невольно поддался вашему вліянію. Это для меня самого какая-то тайна, какой-то непонятный сонъ, но только я чувствую къ вамъ не только уваженіе, но и дружбу.
Старикъ, не выпуская руки молодого человѣка, сдѣлалъ шагъ назадъ, нѣсколько секундъ поглядѣлъ на него пристально-пристально и сказалъ, медленно поднимая руку къ небу.
— Это чувство послано вамъ самимъ небомъ. Это Промыслъ Божій. Не пытайтесь его заглушить, молодой человѣкъ. Храните его въ своемъ сердцѣ.
Молодой человѣкѣ не успѣлъ отвѣтить: въ окружающей тишинѣ раздался вдругъ громкій, жалобный стонъ, отъ котораго у обоихъ кровь застыла въ жилахъ. Сквозь стонъ слышадись удары ремнемъ по чьему-то тѣлу, крики и брань. Все это происходило гдѣ-то недалеко. Оба, и старикъ, и молодой офицеръ, одновременно побѣжали въ ту сторону. Приблизжвшись къ мѣсту происшествія, они увидали окруженнаго солдатами молодого человѣка, стоны и крики котораго вызывали со стороны солдатъ одно издѣвательство.
— Сжальтесь! Пощадите! Ради Бога, пощадите! Не убивайте бѣднаго Джоба! — кричалъ несчастный. — Джобъ исполнитъ всѣ ваши порученія! Джобъ — юродивый, пожалѣйте его! За что вы его терзаете?
— Сердце ему стоитъ вырвать изъ груди, крамольнику! Смѣетъ не пить за здоровье его величества! — кричалъ чей-то хриплый голосъ въ припадкѣ ярости.
— Джобъ отъ всей души желаетъ ему здоровья. Джобъ короля любитъ, но Джобъ рому не любитъ.
Молодой офицеръ подошелъ настолько близко, что понялъ суть дѣла. Онъ понялъ, что передъ нимъ случай злоупотребленія и безпорядка, протѣснился сквозь толпу солдатъ и всталъ въ центрѣ кружка.