Наступала ночь. Музыка раздавалась слышнее среди тишины города, и гондолы патрициев снова показались на каналах. Среди этих легких гондол, быстро скользивших по поверхности воды, виднелась одна лодка, медленно плывшая вдоль канала. Ее гребцы казались утомленными, и по сильно выцветшей окраске лодки можно было думать, что она возвращалась из далекого путешествия.
Вдруг гондола свернула с середины большого канала и вошла в один из редко посещаемых боковых притоков. Здесь она прибавила ходу и скоро очутилась в самом бедном квартале Венеции. Там она остановилась около одного, повидимому, торгового помещения, и один человек из экипажа гондолы вышел из нее и направился к мосту; остальные разлеглись на скамьях для отдыха.
Вышедший из гондолы прошел несколько узких переулков и постучал в окно, которое тотчас же открылось. Женский голос спросил: кто там?
— Это я, Аннина, — ответил Джино, — открой мне поскорей, у меня спешное дело.
Убедившись, что пришедший был один, Аннина отворила дверь и впустила в дом гондольера.
— Ты пришел совсем не во-время, Джино, — сказала она, — я собиралась пойти подышать свежим воздухом. Твои посещения вообще не доставляют мне особенного удовольствия, и, когда у меня есть другие дела, они меня стесняют.
Это холодное замечание могло бы оскорбить Джино, если бы его чувство к Аннине было сильнее, но, привыкнув к ее капризам, он опустился на стул с видом человека, решившего остаться.
— Убирайся отсюда! Я не могу напрасно терять времени.
— Ты сегодня что-то особенно торопишься, Аннина?
— Да, тороплюсь избавиться от тебя… Слушай, Джино, и запомни хорошенько, что я тебе скажу. Твой хозяин подвергся опале, и вот-вот его вышлют из Венеции со всеми его служащими-бездельниками. Так знай: я вовсе не намерена уезжать из моего родного города.
Гондольер улыбнулся с нескрываемым безразличием к ее деланному презрению, но, вспомнив о своем поручении, тотчас же принял серьезный вид и постарался почтительным обращением успокоить злобу своей непостоянной возлюбленной.
— Да поможет мне святой Марк! Если нам не суждено быть вместе, Аннина, это не может нам помешать все-таки заключить выгодную для нас обоих сделку. Я нарочно ехал темными каналами к тебе. Привез я сладкое, выдержанное вино, и твоему отцу редко приходилось добывать такое… А ты меня гонишь, как собаку!
— Сегодня у меня нет времени разговаривать с тобой, Джино, и, если бы ты меня не задержал, я давно бы уже веселилась.
— Ну, запри же дверь дома, моя милая, и не ломайся со старым другом. Пойдем попробуем моего вина, — сказал гондольер, выводя девушку из дома и услужливо помогая ей запереть дом.
Окончив это дело, они оба прошли по набережной. Перейдя мост, Джино указал девушке свою гондолу и подтолкнул ее локтем:
— Ты не соблазнишься, Аннина?
— Твоя неосторожность может нам в один прекрасный день сослужить плохую службу: разве можно оставлять контрабандистов так близко около нашего дома? Ну, говори, каких виноградников это вино?
— С подошвы Везувия, и виноград созрел при вулканическом жаре. Если мои товарищи продадут это вино старому Беппо, твой отец пожалеет, что упустил этот случай.
Аннина, всегда готовая на выгодную сделку, с завистью взглянула на гондолу; она уже представляла себе ее наполненной бурдюками с крепким и сладким неаполитанским вином.
— Ты больше не приедешь к нам, Джино?
— Это зависит от тебя. Ну, иди в гондолу и попробуй вино.
Аннина колебалась недолго; они быстро вошли в лодку, не обращая внимания на гондольеров, растянувшихся на скамьях, и откинули занавес каюты. Там сидел кто-то, облокотясь на мягкие подушки: оказалось, что гондола, похожая снаружи на лодку контрабандистов, имела все удобства городских гондол.
— Добро пожаловать! — сказал он. — Теперь уж мы с вами, Аннина, не расстанемся так скоро, как раньше.
С этими словами мнимый гондольер встал и оперся на плечо Аннины, она очутилась лицом к лицу с доном Камилло Монфорте.
Привыкшая к хитростям, Аннина ничем не выказала своего испуга.
— Я вижу, что герцог святой Агаты удостоил контрабандную торговлю своим участием? — произнесла она притворно-шутливым тоном.
— Я здесь не для шуток, и ты в этом сама убедишься, девушка. Тебе предстоит выбор между искренним признанием и моей местью.
Дон Камилло говорил спокойно, но Аннина поняла, что имела дело с решительным человеком.
— Какого признанья ожидает от меня ваша светлость? — спросила она, не будучи в силах больше скрывать своего волнения.
— Я желаю одной правды. И помни, что на этот раз мы не расстанемся, пока я не узнаю. Я теперь на ножах с венецианской полицией, и твое присутствие здесь — первый результат моего замысла.
— Ваша светлость, не слишком ли это смелый поступок на каналах Венеции?
— Последствия касаются только меня; но в твоих интересах во всем сознаться.
— Я не заставлю себя принуждать силой, синьор?
— Ну, говори скорей, потому что время не терпит.
— Синьор, я не стану отрицать, что с вами дурно поступили. Разве можно так поступать с благородным иностранцем, который, как всем известно, имеет все права на сенатские почести.
— Довольно болтовни, говори дело!
Увидев, что гондола, миновав каналы, плыла уже по лагунам, Аннина поняла, что находится во власти дона Камилло, и решилась говорить более ясно.
— Вероятно, — сказала она, — ваша светлость подозревает, что Совет узнал о вашем намерении бежать с донной Виолеттой?
— Мне это все уж и так известно.
— Но я не могу сказать, почему меня выбрали в служанки к этой девице.
— Я был терпелив с тобой, Аннина, и ждал только того времени, когда мы выедем из каналов. Теперь ты должна говорить ясно, без всяких уверток. Где ты оставила мою жену?
— Ваша светлость! Да разве вы думаете, что Сенат сочтет этот брак законным?
— Отвечай мне, я тебе приказываю, или я найду средства заставить тебя говорить. Где ты оставила мою жену?
— Я ей не понадобилась в дороге, и полицейские агенты высадили меня на первом встречном мосту.
— Напрасно ты стараешься меня обмануть… Мне хорошо известно, что, покинув казенную гондолу, на которой находилась донна Виолетта, ты на закате солнца была в тюрьме святого Марка.
Удивление Аннины было вполне естественным.
— Боже мой! Да вы осведомлены больше, чем это предполагает Совет.
— И в этом ты убедишься ценою твоей жизни, если не скажешь мне правды. Из какого монастыря ты возвращалась?
— Ни из какого, синьор. Если ваша светлость узнала, что Сенат заключил синьору Пьеполу в тюрьму, то вы не должны за это пенять на меня.
— Твои хитрости бесполезны, Аннина: ты была в тюрьме у своей двоюродной сестры Джельсомины, дочери тюремного ключника; ты ходила, чтобы взять от нее контрабанду, которую, пользуясь ее наивностью, ты часто оставляешь у нее. Донна Виолетта — не заурядная пленница, чтобы ее запирали в тюрьме.
— Ох!
Аннина смогла выразить свое удивление только этим восклицанием.
— Да, ты теперь видишь, что мне все известно, и тебе не удастся обмануть меня. Ты редко бываешь у Джельсомины, но, возвращаясь по каналу в тот вечер…
Крики, раздавшиеся вблизи, прервали дона Камилло. Он поднял глаза и увидел сплоченную массу лодок, двигавшуюся к городу. Тысячи голосов кричали одновременно, и общий жалобный гул доказывал, что толпа была взволнована одним чувством. Удивленный этим зрелищем и тем, что гондола была как-раз на дороге этой флотилии, дон Камилло на время забыл о допросе.
— Что это значит, Джакопо? — спросил он вполголоса, обращаясь к рулевому.
— Это рыбаки синьор; судя по шуму, мне думается, что среди них возмущение… Уже давно между ними было недовольство из-за отказа освободить с галер сына одного из их товарищей.
Из любопытства гребцы дона Камилло приостановились было на минуту, но вскоре увидели необходимость свернуть с пути. Угрожающий крик с приказанием перестать грести заставлял дона Камилло или налечь сильнее на весла, чтобы скрыться, или повиноваться. Он выбрал второе.
— Кто вы такие? — спросил человек, казавшийся среди рыбаков предводителем. — Если вы из лагун и честные люди, то присоединяйтесь к товарищам и пойдем вместе на площадь святого Марка требовать справедливости.
— Отчего такое волнение? — спросил дон Камилло, костюм которого скрывал его звание. — Почему вы собрались все вместе, друзья?
— А вот посмотрите!
Дон Камилло обернулся и увидел посиневшее лицо и мертвые открытые глаза старика Антонио. Сотни голосов при несмолкаемых криках давали ему объяснения, и если бы не рассказ Джакопо, то трудно было бы разобраться в этом шуме.
— Правосудия! — кричали взволнованные голоса. Рыбаки поднимали голову старого Антонио, чтобы выставить ее на яркий свет луны. — Правосудия во дворце и хлеба на площади!
— Просите этого у Сената! — сказал Джакопо насмешливым тоном, который он не старался скрывать.
— Ты полагаешь, что наш товарищ наказан таким образом за проявленную им вчера смелость?
— В Венеции случаются вещи и страшнее этой.
— Они нам запрещают закидывать сети в канале Орфано[35] из боязни чтоб не обнаружились тайны их правосудия, а теперь у них уже хватило смелости утопить одного из наших среди наших рыболовных гондол.
— Правосудия! Правосудия! — вновь закричали многочисленные хриплые голоса.
— На площадь святого Марка! Сложим труп к ногам самого дожа! Вперед, товарищи! Пусть кровь Антонио падет на головы его убийц!
Рыбаки снова взялись за весла и быстро направились к Большому каналу.
Эта встреча произвела сильное впечатление на Аннину. Дон Камилло воспользовался ее испугом для дальнейшего допроса, потому что время не допускало никаких промедлений.
Когда возмущенные рыбаки с криками въезжали в город, гондола дона Камилло Монфорте двигалась вперед по обширной спокойной поверхности лагун.