На улицах Венеции стоял тот таинственный ропот, то жужжанье недоверчивого любопытства, которые характеризуют собой нравы этого города. Толпа прохожих сновала по площади, около гранитных колонн, как бы надеясь снова видеть браво на своем обычном посту. Среди общего гула в толпе раздавались голоса, хвалившие справедливость республики, и те, кто в продолжение многих лет не проронили ни одного слова об общественных делах, теперь рассуждали, как самые смелые из обывателей города.
День прошел спокойно. В церквах продолжали служить заупокойные обедни по Антонио.
В обычный час площадь святого Марка наполнилась гуляющими; патриции, как всегда, покинули Бролио, и веселье было в самом разгаре, когда на башне прозвонили второй час ночи. Гондолы с дамами появились на каналах. Во дворцах открыли ставни, чтобы свежий ветер проник в покои, и музыка раздавалась в порте, под мостами и под балконами красавиц.
Было десять часов вечера. Немногочисленная семья собралась в кружок в одном из дворцов, ничем по виду не отличавшийся от других. Отец, едва достигший зрелого возраста, с гордостью держал на руках веселенького трехлетнего ребенка и с любовью следил за его играми. Венецианка с золотистыми косами и румяными щеками лежала на кушетке и любовалась дорогими ей существами. Девочка — вылитый портрет матери — играла с другим ребенком, возраст которого еще трудно было определить.
На Пьяцце прозвонили третий час ночи. Обеспокоенный этим звоном, отец опустил ребенка на пол и посмотрел на часы.
— Хочешь прокатиться в гондоле? — спросил он жену.
— С тобой, Паоло?
— Нет, дорогая, я не могу: меня долго задержат сегодня дела.
— Вы меня всегда в этом уверяете, когда вам захочется быть подальше от меня.
— Не говори так, пожалуйста. Я сегодня должен увидеться с поверенным и хорошо знаю, что ты меня не станешь задерживать, когда дело касается наших детей.
Донна Джульетта позвонила, чтобы ей подали одеться. Младших детей повели спать, а мать с старшей дочерью спустились к гондоле.
Муж, проводивши их до гондолы, оставался на ступенях подъезда, пока лодка не отъехала на значительное расстояние от дворца.
— Что, кабинет совсем приготовлен для приезда гостей? — спросил синьор Соранцо, тот самый сенатор, который сопровождал дожа при выходе его к рыбакам.
— Точно так, синьор.
— Не забыл ли ты чего? Достаточно ли в нем света?
— Не беспокойтесь, синьор, все исполнено.
— Нас будет шесть человек, хватит ли всем кресел? Если кто придет, я сам выйду навстречу.
— Синьор, два кавалера в масках уже ждут вас.
Синьор Соранцо вздрогнул и снова посмотрел на часы; потом быстро пошел в отдаленную часть дворца и, отворив маленькую дверь, очутился перед ожидавшими.
— Виноват синьоры! — сказал хозяин дома. — Но эта обязанность для меня совершенно нова. Впредь постараюсь быть аккуратнее.
Двое ожидавших были гораздо старше хозяина дома; они вежливо выслушали извинение, и в продолжение нескольких минут разговор не выходил из пределов обычных условностей.
— Можем ли мы рассчитывать здесь на полную тайну нашего совещания? — спросил, наконец, один из незнакомцев.
— Безусловно. Сюда никто не входит без разрешения, кроме моей жены, но сейчас и ее нет дома: она поехала прокатиться по каналам.
— Говорят, синьор, что супружество ваше в высшей степени счастливо. Надеюсь, вы понимаете необходимость не впускать теперь сюда никого, даже вашу супругу?
— Конечно, синьор. Дела республики важнее всего.
— Я трижды счастлив, синьор, что, когда я вынимал жребий для избрания членов Тайного Совета, судьба дала мне таких превосходных товарищей. Поверьте, мне приходилось выполнять этот страшный долг в гораздо менее приятном обществе.
На льстивую речь старого и хитрого сенатора его сослуживцы ответили соответствующими комплиментами.
— Оказывается, что уважаемый синьор Градениго был одним из наших предшественников, — продолжал старый сенатор, рассматривая бумаги[36].
— Да, это благородный человек, глубоко преданный государству.
— А последнее дело, надо признаться, счастливо окончилось, — заметил самый старый из трех, давно привыкший не вспоминать того, о чем политика предлагала забыть, когда цель была достигнута. — Галеры нуждаются в работниках, и святой Марк должен высоко держать голову.
Синьор Соранцо, получивший заранее несколько предварительных разъяснений о своих новых обязанностях, сидел теперь в задумчивости.
— Есть сегодня у Совета важные дела? — спросил он.
— Синьор, у нас есть основание предполагать, что государство понесло большую потерю. Вы, вероятно, оба знаете наследницу Пьеполо, хотя бы со слов других, потому что ее уединенный образ жизни, быть может, не допустил вашего личного знакомства с ней?
— Донна Джульетта говорит, что она очень красива, — сказал молодой супруг.
— Богаче ее нет наследницы в Венеции, — прибавил третий. — И вот ее красота и богатство, боюсь, для нас навсегда потеряны. Дону Камилло Монфорте не удалось перехитрить нас. Но в то время, как государство разрушало его планы, молодая девушка случайно попала в руки негодяев, и с тех пор о ней ничего не слышно.
Паоло Соранцо надеялся в душе, что донна Виолетта была с неаполитанцем.
— Я слышал от одного секретаря, что герцог также исчез неизвестно куда, — заметил третий, — и будто в гавани не видно фелуки, которою мы часто пользовались для секретных поручений.
Оба старика переглянулись, словно начиная подозревать истину; они увидели, что не на что надеяться в этом деле, и не стали терять времени в напрасных сожалениях.
— У нас два спешных дела, — заметил старший из сенаторов. — Прежде всего надо позаботиться о том, чтобы предотвратить новое волнение и похоронить тело старого рыбака, а потом нам следует подумать о том, как разделаться с этим опасным Джакопо.
— Сперва надо его задержать, — сказал синьор Соранцо.
— Это уж сделано! И вы не поверите, господа, его арестовали во дворце самого дожа.
— Его надо, значит, отправить на эшафот, не теряя времени.
Оба старика опять переглянулись. Было видно, что они состояли уже раньше членами Тайного Совета и были единомышленниками. В их взгляде можно было прочесть желание пощадить чувство нового сослуживца, прежде чем приступить открыто к исполнению страшных обязанностей Совета.
— Ради славы святого Марка, синьоры, пусть справедливость торжествует открыто в этом деле! — продолжал молодой член Совета. — На какое снисхождение может рассчитывать наемный убийца? Одно из приятнейших прав нашей власти, это — то, что оно позволяет нам публично карать зло.
Старые сенаторы поклонились в знак своего согласия с мнением товарища.
— Вы правы, синьор Соранцо, воздавая дань уважения нашим законам, — ответил более пожилой. — Я вам должен сказать, что в Львиных Пастях найдено несколько обвинений против неаполитанского синьора дона Камилло Монфорте. Оставляю вашей мудрости, уважаемые товарищи, их обсуждение.
— Злоба сама выдает себя своей чрезмерностью! — вскричал молодой член совета. — Господа, эти доносы являются результатом какой-то особенной злобы и недостойны внимания правительства. Мне часто приходилось встречаться с молодым герцогом святой Агаты, и я могу сказать, что это в высшей степени достойный молодой человек.
— Тем не менее он рассчитывал на руку дочери старого Пьеполо.
— Так разве можно обвинять молодежь за то, что она поклоняется красоте? Он оказал большую услугу этой девушке, и ничего нет удивительного, что он влюбился в красавицу.
— Не забывайте, что Венеция имеет свои привязанности, как самый молодой из всех нас, синьор.
— Но Венеция не может жениться на наследнице.
— Это так, конечно. Святой Марк должен довольствоваться ролью благоразумного отца. Вы молоды еще, синьор Соранцо, и синьора Джульетта обладает редкой красотой. С годами вы будете судить иначе о государственном и семейном богатстве. Но мы теряем напрасно время, обсуждая этот вопрос, потому что нашим агентам еще не удалось разыскать беглянку. Прежде всего нам надо заняться делом браво. Его высочество дож показывал вам последнее письмо папы по вопросу о перехваченных депешах?
— Да, наши предшественники ответили надлежащим образом, и это дело надо считать поконченным.
— В таком случае мы свободно займемся делом Джакопо Фронтони. Нам необходимо будет собраться в зале суда, чтобы свести обвиняемого на очную ставку с обвинителями. Это очень важное дело, и Венеция много потеряла бы во мнении народа, если бы ее высшее судилище отнеслось с недостаточным вниманием к постановке приговора.
— Пусть отрубят голову этому убийце! — вскричал снова синьор Соранцо.
— Вероятно, этого ему и не избежать, если его не приговорят к колесованию. Более серьезный разбор дела укажет нам, чего мы должны держаться ради здравой политики.
— При чем тут одна политика, когда дело касается охраны граждан? До сих пор я никогда не желал смерти другим; но в этом деле я с нетерпением жду наиболее сурового приговора.
— Ваше законное нетерпение будет удовлетворено, синьор Соранцо, потому что, предвидя безотлагательность этого дела, мой коллега, достойный сенатор, разделяющий вместе с нами эти затруднительные обязанности, уже сделал необходимые распоряжения по этому поводу. Момент настал, и мы во-время соберемся в зале суда для исполнения нашего долга.
Старые члены Совета продолжали разговор, не касаясь в нем своих прямых намерений; они делали только намеки на них. Потом расстались так же таинственно, как и собрались, чтобы никто не мог проникнуть в тайну их звания.
Самый пожилой из трех отправился на празднество во дворце знатного патриция. И старик затем исчез оттуда, не возбудив никакого подозрения. Второй отправился, поклониться праху только что умершего товарища. Долго беседовал там с духовным лицом. Когда он уехал, семья покойного рассыпалась в похвалах ему.
Синьор Соранцо пробыл в кругу своей семьи до последнего момента. Легкий ветерок придал лицу донны Джульетты еще большую свежесть; ее тихий голос, веселый лепет их последнего ребенка и голосок белокурой дочки еще раздавались в ушах синьора Соранцо, когда его гондольер причалил под мостом Риальто. Там он надел маску и плащ и вместе с толпой отправился к площади святого Марка. Синьор Соранцо видел, как загорелые и босые лагунские рыбаки входили в собор. Он пошел за ними.
— Он был тебе товарищ? — спросил синьор Соранцо одного рыбака с черными блестящими глазами.
— Да, синьор, и можно сказать, что он был самый честный и справедливый из всех наших рыбаков.
— Отчего он умер?
— Никто этого не знает. Некоторые говорят, будто он прогневал святого Марка; другие утверждают, что его убил наемный убийца Дакопо Фронтони.
— Зачем было этому браво избирать себе такую безвестную жертву?
— Вот потрудитесь сами на это ответить, синьор. Почему на самом деле? Говорят, будто Джакопо очень мстительный человек и не мог перенести того, что какой-то старый рыбак перегнал его в гонках, и вот ради этого-то, думают, он убил его.
— Разве Джакопо известен, как искусный гондольер?
— Еще бы! Было время, когда он умер бы с досады, если бы кто-нибудь перегнал его в гонках. Но это дело было, когда он еще не брался за стилет. И теперь трудно поверить, чтобы он придавал большое значение наградам, раздаваемым на гонках.
— А может быть, этот рыбак нечаянно упал в воду?
— Конечно, и это могло тоже быть. Это с нами ежедневно случается, но мы думаем, что тогда бы он догадался поплыть к лодке, а не пошел бы сразу ко дну. Старый Антонио был известен, как искусный пловец.
— Но, падая, он мог так сильно удариться обо что-нибудь, что не был в состоянии бороться.
— Тогда оставались бы знаки от удара, синьор.
— А стилет Джакопо не оставил на нем следа?
— Должно быть, нет. Гондолу старика нашли в устье Большого канала, в полумиле от трупа и не по ветру от него. Мы говорили об этих обстоятельствах потому, что понимаем эти дела.
— Покойной ночи, братец!
— И вам того же желаю, синьор! — сказал рыбак.
Сенатор в маске продолжал свой путь. Он вышел из собора никем не замеченный и беспрепятственно вошел во дворец. Там он присоединился к своим товарищам по грозному судилищу.