С наступлением следующего дня жители Венеции принялись за свои дела. Полицейские агенты деятельно подготовляли настроение публики; и, когда солнце поднялось высоко над морем, площади начали наполняться. Говорили, что, для восстановления спокойствия в городе и для дальнейшей охраны жителей, на площади будет произведена публичная казнь преступника. Любопытные горожане в мягких шляпах и плащах, маскированная молодежь и множество иностранцев, посещавших угасавшую республику, — все спешили поглазеть на приговоренного в последние минуты.
Гвардейцы-далматинцы были выстроены так, чтобы окружить обе гранитные колонны Пьяцетты. Дисциплинированные солдаты стояли лицом к африканским столбам — символу смерти. Несколько воинов более высокого разряда с серьезными лицами прохаживались перед войсками, а бесчисленная толпа заполняла остальное пространство площади сзади войск. Больше сотни рыбаков находились сзади первого ряда солдат. Между возвышенными пьедесталами святого Феодора и крылатого льва были видны плаха, топор, древесные опилки и корзина, — обычные принадлежности казни того времени. Палач стоял в стороне.
Наконец, общее волнение в толпе заставило всех повернуться к двери дворца. Поднялся глухой гул голосов, толпа раздалась, и показался отряд полицейских, приближавшийся быстрыми шагами. Далматинцы разомкнули ряды и, пропустив отряд, снова сомкнулись. Дойдя до плахи, полицейские разделились на два ряда и расположились в некотором отдалении; Джакопо с духовником остались вдвоем перед орудиями смерти. Таким образом, все присутствовавшие на площади могли их видеть.
Отец Ансельм был в обыкновенной одежде монаха-кармелита, голова его не была покрыта капюшоном. Его лицо, выражавшее беспокойство, оживлялось по временам слабыми проблесками надежды; глаза его переходили от окна к окну дворца дожей.
Джакопо стоял спокойно перед плахой. Голова его была непокрыта, щеки бледны, грудь и спина обнажены ниже плеч; на нем был обыкновенный костюм гондольера. Он окинул глазами площадь, переводя взгляд с одного лица на другое. Джакопо ни в ком не видел участия. Грудь его высоко поднялась, и стоявшие близ него подумали, что ему, пожалуй, дольше не хватит присутствия духа. Но они обманулись в своих ожиданиях. Джакопо вздрогнул, однако, вскоре лицо его приняло обычное спокойное выражение.
— Ты не нашел в толпе ни одного дружеского взгляда? — спросил монах, заметив невольное движение Джакопо.
— Да, здесь ни у кого нет жалости к убийце.
— У тебя есть еще надежда, Джакопо. Они не могут совершить эту несправедливость!.. Ведь я был свидетелем смерти Антонио… И дожу это известно.
В это время к ним приблизился начальник полиции и палач.
— Час настал.
Монах инстинктивно повернулся к дворцу. В окнах он увидел несколько лиц, и в нем вспыхнула надежда, что сейчас дадут знак остановить казнь.
— Подождите! — вскрикнул он.
То же самое восклицание было повторено звонким женским голосом, и Джельсомина, несмотря на все препятствия, прорвалась сквозь строй далматинцев и присоединилась к маленькой группе, находившейся между колоннами. Изумление и любопытство овладело толпой, и по площади разнесся гул голосов:
— Это безумная! — кричали в одной стороне.
Джельсомина схватила цепи, которыми были скованы руки Джакопо, и делала невероятные усилия, чтобы снять их.
— Я надеялся, что тебе не придется видеть это зрелище, бедняжка моя, Джессина, — сказал осужденный.
— Не волнуйся, Джакопо, — проговорила она, едва переводя дыхание. — Все это так, нарочно… Это только хитрость, чтобы обмануть… Они не могут, они не смеют… Волос не спадет с головы моего Карло!..
— Дорогая моя Джельсомина…
— Не удерживай меня!.. Я хочу все рассказать гражданам… Гнев их пройдет, когда они узнают правду, и они полюбят тебя, Карло, как я люблю.
— Мне было бы легче, если бы ты не приходила сюда.
— Не бойся за меня! Правда, я не привыкла к такой толпе, но ты увидишь, что у меня хватит смелости сказать правду. Мне только надо… передохнуть.
— Джессина моя! У тебя есть отец и мать; заботясь о них, ты будешь еще счастлива!
Она вырвалась из рук Джакопо, которому эта разлука показалась гораздо тяжелее приближавшейся потери жизни. Он положил голову на плаху, опустившись перед ней на колени.
— Из дворца дают знак! — воскликнул кармелит, простирая туда руки как бы для получения милости.
Зазвучали рога. Джельсомина радостно вскрикнула и быстро повернулась к Джакопо, которого она считала спасенным. Но перед ее глазами сверкнул топор… В толпе произошло движение.
— Уведите эту девушку, — сказал полицейский чиновник, указывая на Джельсомину.
Это приказание было исполнено. Монах дышал с трудом. Он смотрел то на толпу, окружавшую его, то на дворец дожа, то на солнце, заливавшее лучами землю.
— Отец, — сказал ему кто-то на ухо, — вы скрылись совсем в этой толпе! Идите за мной; я вас выведу.
Отец Ансельм чувствовал себя совсем разбитым и без колебания воспользовался предложением. Окольными улицами проводник довел его до площади, где они сели в гондолу, чтобы выехать в открытое море. Вскоре впавший в глубокую задумчивость и все еще дрожавший монах плыл уже на корабле к церковным владениям и вскоре был во дворце герцога святой Агаты.
В свой обычный час солнце скрылось за Тирольскими Альпами, и луна поднялась над Лидо. Узкие улицы Венеции снова выбросили сотни праздных людей на площади. Мягкий лунный свет упал на здание дворца, на колоссальную башню Кампаниле…
Портики были ярко освещены. Весельчаки шутили; бездельничали, убивали время, как могли и умели; замаскированные люди были заняты своими, им лишь известными делами; певицы и фигляры играли свои обычные роли.