До полудня оставалось еще минуты две или три, когда Зверобой высадился на берег в том месте, где гуроны расположились своим лагерем, почти напротив замка. Поверхность почвы в этом месте была ровная и не так лесиста. Здесь на природной лужайке часто назначались сходки охотников и дикарей, бродивших с своши капканами и ружьями для звериной ловли. Берег озера тут не был загроможден густым кустарником, и тотчас же при выходе на берег глаз мог свободно обнять почти все пространство мыса.
Мнения гуронов относительно возвращения их пленника разделялись. Многие утверждали, что бледнолицый никогда не согласится итти на добровольную пытку, тогда как некоторые из старейшин ожидали совсем другого поведения от человека, который обнаружил столько хладнокровия, мужества и прямодушия. Большинство в свое время согласилось отпустить пленника с единственной целью, чтоб иметь повод упрекнуть делаваров в вероломстве человека, проживавшего в их деревнях. Придавая особую торжественность всему этому, они за час до полудня собрали всех молодых людей, разведчиков и шпионов, а также женщин и детей, которые все должны были засвидетельствовать предполагаемое вероломство. Замок с этого места был открыт, и можно было видеть все, что происходило вокруг него. Поэтому никто не опасался, что Гэрри, Чингачгук и молодые девушки узкользнут тайком. На всякий случай изготовили плот, чтоб произвести нападение на замок или на ковчег, смотря по тому, как потребуют обстоятельства. Вожди начинали думать, что было опасно оставаться здесь дольше следующей ночи. Только бы развязаться с Зверобоем, и потом назад, в Канаду, на берега озера Онтарио!
Все молча ожидали приближения Зверобоя. Вожди заседали на пне свалившегося дерева; по правую сторону их стояли вооруженные воины, по левую — женщины и дети. В центре перед ними находилось значительное пространство, обсаженное деревьями, где, однако, не было ни густых кустарников, ни хвороста. Зеленая арка, образованная верхними ветвями, полуосвещенная солнечным лучом, пробивавшимся из-за листьев, набрасывала легкую тень на это место.
Как почти всегда бывает среди кочующих племен, два вождя в равной степени разделяли верховную власть над этими детьми лесов. Многим, правда принадлежал титул вождей, но эти двое имели такое огромное влияние на племя, что все безусловно покорялось им, если они были согласны в своих решениях, и, напротив, племя волновалось, когда вожди расходились в мнениях. Один из этих вождей, как это тоже часто бывает, возвысился благодаря необыкновенному уму; другой, напротив, — благодаря превосходству своих физических сил. Первый был старик, прославившийся своим красноречием и мудростью на советах; второй — отличный воин, прославивший себя блестящими победами и беспримерною свирепостью. Первый был Райвенук, второй прозывался Барсом, и это имя вполне выражало его отличительные свойства: лютость, вероломство и хитрость.
Когда Зверобой ступил на песок, Райвенук и Барс сидели молча друг возле друга. Ни один не обнаружил своего изумления, когда молодой охотник явился перед ними и торжественным голосом возвестил о своем прибытии.
— Вот я, минги, — начал Зверобой на делаварском языке, понятном почти для всех гуронов, — а вот и солнце. Небесное светило верно своим законам; я, как видите, верен своему слову. Я ваш пленник: делайте со мной что вам угодно. Мои дела с землею и людьми окончены. Я готов итти на тот свет, и вы можете меня туда отправить.
Одобрительный говор послышался даже между женщинами после этой речи, и на минуту почти у всех загорелось желание принять в свое племя такого неустрашимого человека. Общего восторга не разделяли только Барс и сестра его Сумаха. Она была вдовою Волка, того самого воина, которого застрелил Зверобой. В Барсе заговорила его природная лютость. Сумаха горела желанием отомстить за смерть своего мужа. Иначе чувствовал и думал Райвенук. Встав со своего места, он подошел к пленнику с величественным видом и обратился к охотнику:
— Бледнолицый! Мне приятно от имени всего народа засвидетельствовать твою честность. Все мы очень рады, что пленник наш — человек, а не хитрая лисица. Теперь мы знаем тебя, как храброго воина, достойного нашей ласки. Если ты убил одного из наших воинов и помогал убивать других, жизнь твоя все-таки принадлежит тебе, и, как честный человек, ты готов ею поплатиться эа смерть наших братьев. Некоторые из нас воображали, что кровь бледнолицых очень прозрачна и не будет течь под гуронскими ножами, но ты доказал, что они ошиблись. Твое сердце, так же, как и тело, исполнено великого мужества, и мы с удовольствием встречаем пленника, подобного тебе. Если воины мои рассуждали, что знаменитый Волк не должен на том свете путешествовать один в земле духов, и что враг его должен с ним беседовать для препровождения времени, то не забудут они теперь, что Волк пал от руки храбреца, и мы отправим тебя к нему с такими знаками дружбы, что ему не стыдно будет делить с тобой дорогу. Так говорю я. Ты понимаешь, что я сказал?
— Понимаю, минг, и слова твои ясны для меня, как день. Смею сказать со своей стороны, что Волк был храбрый воин, достойный вашей дружбы, но я надеюсь, что буду достоин его общества, если получу подорожную из ваших рук. Пусть совет ваш произносит приговор. Я готов его выслушать, если только заранее, до моего прихода вы не решили, дела.
— Вожди не считали нужным произносить приговора в твое отсутствие. Бледнолицый пленник, выпущенный на волю, то же, по их словам, что ветер, который дует куда ему угодно. Один только голос говорил в твою пользу, Зверобой, но этот голос раздавался в пустыне.
— Благодарю этот голос, чей бы он ни был, и могу засвидетельствовать, что он один защищал правду против полчища лжецов. Честное слово связывает бледнолицых крепкими узами так же, как и краснокожих. Во всяком случае, ни за что на свете я бы не решился низким вероломством опозорить делаваров, между которыми получил свое воспитание. Впрочем, одни слова не ведут ни к чему. Делайте со мной, что хотите.
Последовало краткое совещание, после чего молодые воины разбрелись в разные стороны и скрылись. Пленнику было сказано, что он может гулять где ему угодно на этом мысе до окончания его дела — обманчивый знак доверия, потому что на всех пунктах расставлены были часовые для дозора. Даже лодка, в которой приехал Зверобой, была поставлена в безопасное место. Ирокезы понимали, что пленник, сдержав слово, не был обязан больше ни к чему, и потому, вероятно, поспешит воспользоваться первым случаем к побегу. Случалось даже, что индейцы выпускали своего пленника, чтоб иметь удовольствие поймать его опять и приговорить к пытке.
Зверобой в свою очередь решился не зевать и при первой возможности воспользоваться удобным случаем. Он понимал всю трудность этого, так как ему было известно, что стража расставлена везде и всюду. Ему ничего не стоило добраться до замка вплавь, но гуроны, без сомнения, догонят его в лодке. Гуляя по мысу, он тщательно осматривал все лазейки, но не нашел ни одной, пригодной для его цели. Стыд и опасения неудачи в этом опасном предприятии не имели для него никакого значения, потому что и после бегства он не переставал быть честным человеком. Поэтому нет ничего удивительного, если он решился теперь во что бы то ни стало ускользнуть от ирокезов.
Вожди между тем вновь открыли совещание для решения судьбы пленника. Из женщин одна Сумаха имела в этом случае право подать свой голос. Молодые воины равнодушно гуляли по сторонам и терпеливо ожидали результатов совещания. Женщины с обычным хладнокровием готовили ужин, которым, во всяком случае, должен был окончиться этот день. Впрочем, две-три старушки вели между собою оживленный разговор и бросали по временам на пленника сердитые взгляды, выражавшие их недоброжелательство, а молодые девушки исподтишка смотрели на него восхищенными глазами. Словом, посторонний наблюдатель не заметил бы здесь ничего, указывавшего на важность совещания.
Так продолжалось около часа. Наконец позвали Зверобоя.
— Убиватель Оленей, — начал Райвенук, переводя прозвище охотника на свой язык. — Вожди выслушали мудрые слова и готовы держать речь. Ты — потомок людей, пришедших в эти места от стран восточных. Мы, напротив, дети заходящего солнца, и лицо наше обращено к великим озерам сладкой воды. Богат, может-быть, и премудр восточный человек, но нет на свете страны краше той, которая лежит на западе, и мы любим обращать свои взоры на заходящее светило. Мы смотрим на восток не иначе, как с тревожным беспокойством, потому что каждый день приезжают оттуда огромные пироги с новыми белыми людьми, как-будто им тесно и негде жить на своей родной стороне. Но уменьшились в числе красные люди, и нужно им пополнить свои ряды. Лучший вигвам у нас опустел после смерти своего хозяина, и еще не скоро придет пора, когда старший сын окажется способным заступить отцовское место. Вот его вдова: дети ее, как маленькие реполовы, еще не оставили своего гнезда, и она вмести с ними нуждается в дичи для продовольствия. Твоя рука, Убиватель Оленей, поразила ее страшным бедствием, и на тебе, по справедливости, лежат теперь две обязанности. Одна — в отношении ее детей. Волосы — за волосы, кровь — за кровь, смерть — за смерть: это заповедь Маниту. Дать насущный хлеб сиротам: его вторая заповедь. Мы тебя знаем, Убиватель Оленей. Ты человек честный, и слова твои святы, правды исполнен твой язык. Голова твоя не скрывается в траве, это всякий видит, и ты всегда делаешь то, что обещаешь. Любовь к правде видна во всех твоих делах. Если сделал ты зло, сердце твое горит желанием его поправить. Итак, вот тебе Сумаха, одинокая в своем вигваме, вместе с юными птенцами, просящими хлеба, а вот ружье, заряженное и приправленное. Стреляй оленей, питай птенцов и скажи бедной Сумахе, что она — твоя жена. После этого ты будешь истинным гуроном. Сумаха найдет мужа, дети ее — отца и племя мое — потерянного воина.
— Я боялся этого, Райвенук, — отвечал Зворобой, когда ирокезский оратор кончил свою речь. — Я действительно боялся, что дело примет такой оборот. Но правда правдой прежде всего, а потом увидим, что будет. Я человек белый, минг! Чего не сделаю я в мирное время при полном блеске солнечных лучей, того и подавно не сделаю теперь, когда грозная туча нависла над моей головою. Может-быть, не женюсь я никогда и всю жизнь буду бродить одиноким по дремучему лесу, но если суждено мне рано или поздно вступить в брак, — через порог моей хижины переступит только белая женщина с привычками и понятиями, родственными мне. Кормить детей Волка я очень рад и, пожалуй, согласен стрелять для них дичь, но ты знаешь, минг, что это отнюдь не сообразно с моим достоинством и честью, так как я никогда не сделаюсь гуроном. Пусть ваши молодые воины доставляют Сумахе хлеб и дичину, и пусть ее будущий муж не заходит слишком далеко за пределы чужой земли. Волк и я сражались одинаковым оружием, при одних и тех же обстоятельствах. Что мудреного, если один из нас пал жертвою другого? Превратиться в минга я не могу, и об этом ты напрасно говорил. Скорее поседеет ребенок или ягоды вырастут на сосне, чем душа моя сроднится с нравами и обычаями ирокезов.
Всеобщий ропот заглушил последние слова отважного пленника. Старухи взбесились все без исключения, а Сумаха бунтовала больше всех. Лютый Барс свирепел, и его злость доходила до неистовства. Он и без того едва согласился позволить своей сестре выйти замуж за бледнолицего, но теперь презренный пленник еще вздумал отвергать предложенную честь!
— Собака бледнолицых! — вскричал он. — Убирайся к своим собакам в голодные леса, и пусть твой вой раздается громче всех!
С этими словами он схватил свой томагавк и бросил им в Зверобоя со всего размаха. К счастью, молодой охотник приготовился к беде. Страшное оружие было направлено с такою ловкостью и с такими намерениями, что непременно проломило бы ему голову, если бы он, подняв руку, не схватил томагавка за рукоятку. Увидев себя вооруженным, молодой охотник в свою очередь почувствовал припадок бешенства и потерял обычное самообладание. Глаза его засверкали, щеки разгорелись, и он, собрав все свои силы и ловкость, бросил томагавк в своего страшного противника. Вовсе не приготовленный к такому непредвиденному нападению, Барс не имел времени ни поднять руку, ни опустить голову, чтобы избежать удара. Небольшой томагавк поразил жертву повыше носа, между глазами и буквально раскроил лоб на две части. Ирокез сделал прыжок вперед, зашатался и грянулся о землю всею тяжестью своего тела. Гуроны подскочили к Барсу, чтобы оказать ему необходимую помощь, и никто не думал больше о пленнике. Зверобой поспешил воспользоваться этой минутой и бросился вперед с быстротою лани.
Через несколько минут все гуроны, — мужчины, женщины и дети, — оставив бездыханное тело Барса, погнались за убежавшим пленником с яростными воплями.
Несмотря на непредвиденность события, заставившего молодого охотника привести в исполнение свой отважный план, он успел заранее обдумать и сообразить возможные последствия своего бегства. Таким образом с первых же минут он вполне овладел собою, отдавая себе ясный отчет во всем, и во всех его движениях не было заметно ни малейших колебаний. Только этому обстоятельству он обязан был своим первым успехом, и ему удалось счастливо перебежать через линию сторожевых. Это случилось очень просто.
Края мыса не опоясывались здесь зарослью кустарников наподобие всех других берегов Глиммергласа, и это обстоятельство исключительно зависело от того, что охотники и рыболовы, сходившиеся на этом месте, обрезывали ветви для разведения костра. Но эта заросль появлялась снова по мере удаления от этого места и шла длинной линией от севера к югу. С этой-то стороны Зверобой начал свой побег, и так как часовые находились несколько дальше его от густых кустарников, то беглец успел проникнуть в их чащу прежде, чем распространилась тревога. Быстрый бег среди густого хвороста оказался невозможным, и Зверобой принужден был около тридцати саженей бежать вдоль берега озера по колено в воде — обстоятельство, одинаково замедлявшее скорость как его, так и преследователей, но, отыскав, наконец, удобное место, он снова выскочив на берег, перебрался в кустарник и углубился в лес.
Ружейные выстрелы раздавались один за другим, когда он шел в воде и когда углубился в лес, но страшная сумятица между гуронами и поспешность, с какой они стреляли, почти не прицеливаясь, были причиною, что беглец не получил ни одной раны. Пули свистели мимо его ушей, задевали за сучья, за деревья, но ни одна даже не зацепила его одежды. Замедление, произведенное этими неудачными попытками, было очень полезно для беглеца, выигравшего ярдов пятьдесят перед своими противниками, которые старались его преследовать дружно и в стройном порядке. Тяжесть карабинов замедляла их погоню, тем более, что после каждого неудачного выстрела они бросали оружие на землю и кричали во все горло женщинам и детям, чтоб они заряжали.
Зверобой не терял ни одной из этих драгоценных минут. Он знал, что его единственное спасение заключалось в том, чтобы держаться прямой линии, и поверни он в ту или другую сторону, неприятели как-раз могли бы его настичь. Поэтому он взял направление по диагонали, чтоб перебраться через гору, которая не была ни слишком высока, ни слишком крута, хотя подъем на нее представлял значительные трудности для человека, жизнь которого зависела единственно от его усилий. Здесь он немного приостановился, перевел дух, собрался с новыми силами и пошел обыкновенным шагом по тем участкам пути, которые представляли более трудностей.
Вой гуронов становился все громче, но он не обращал на него никакого внимания, очень хорошо понимая, что им нужно преодолеть такие же препятствия, чтобы взобраться на ту высоту, которой он достиг. Очутившись теперь на самой вершине горы, он огляделся во все стороны в надежде открыть где-нибудь безопасное убежище, и его взор остановился на огромном дереве, лежавшем от него в нескольких шагах. Утопающий, говорят, хватается за соломинку, а Бумпо был не в лучшем положении, чем утопающий. Вскочить на это дерево и растянуться под его огромным пнем во всю длину тела было делом одного мгновения.
Осуществив этот план, он почувствовал, какие отчаянные усилия были употреблены им. Его сердце как-будто собиралось выскочить из груди, и он слышал его ускоренное биение. Мало-по-малу, однако, он успокоился, и дыхание его сделалось свободным. Вскоре послышались шаги гуронов, взбиравшихся на гору, и смешанные голоса возвестили их прибытие. Первые, которым удалось взобраться на самую вершину, не могли удержаться от радостного крика. Предполагая затем, что беглец уже спустился в долину, расстилавшуюся у подошвы горы, они поспешили и сами направить туда свой путь. Другие поступили точно так же, и Зверобой начинал надеяться, что опасность миновала, и что преследователи его уже все побежали по ложному направлению. Впрочем, появилось еще несколько человек, и он насчитал всех до сорока, так как считать ему было необходимо, чтобы сообразить, сколько могло оставаться позади. Но скоро уже все перебрались в долину, лежавшую футах в ста от скрывшегося беглеца. Здесь они остановились и начали рассуждать, в какую сторону их пленник направил свое бегство. Это была критическая минута, и человек менее рассудительный и осторожный воспользовался бы ею непременно для продолжения своего бегства. Но Зверобой неподвижно лежал на своем месте и тщательно наблюдал за всеми движениями врагов.
Гуроны теперь были в положении гончих собак, потерявших след преследуемого зверя. Они говорили мало и бегали взад и вперед, осматривая сухие листья, покрывавшие землю. Множество следов от мокассинов затрудняло поиски, хотя при других обстоятельствах ступню индейца было бы легко отличить от следов белого человека. Убедившись, наконец, что не осталось позади ни одного гурона, Зверобой вдруг выскочил из своей засады и несколько минут спокойно прислушивался к звукам удалявшихся врагов. Надежда оживила его сердце, и он ровным шагом пошел по противоположному направлению. Громкий крик, раздавшийся в долине, приковал его внимание, и он поворотил назад, на вершину горы, чтобы узнать о причинах этой тревоги. Лишь только взобрался он наверх, как гуроны его заметили и мигом возобновили преследование.
Положение Зверобоя было более затруднительным, чем прежде. Индейцы окружали его с трех сторон, а с четвертой — было озеро; но он заранее рассчитал все шансы и хладнокровно принял свои меры. Оставив всякую надежду пробраться в лес, он быстро спустился по скату горы и побежал к тому месту, где была его лодка. Вскоре ему удалось оставить за собою всех своих врагов, из которых большая часть уже выбилась из сил от продолжительной и бесполезной гонки. На дороге он встретил еще несколько женщин и детей, но страх, навеянный на них смертью Барса, был так велик, что ни одна не посмела к нему подойти. Он прошел мимо них с торжествующим видом и, прорезав бахрому кустарников, очутился на самом берегу, шагах в пятидесяти от лодки. Здесь он приостановился, перевел дух и, нагнувшись к озеру, захватил воды в свою горсть, чтобы утолить мучительную жажду. Затем он побежал опять и через минуту был уже возле лодки. При первом взгляде он увидел, что в лодке не было весел; это обстоятельство озадачило его до такой степени, что он хотел уже отказаться от побега и с достоинством вернуться в неприятельский лагерь, презирая всякую опасность. Но тут же раздался вой его преследователей и заставил его еще раз прибегнуть к отчаянному средству, внушенному инстинктом самосохранения. Оттолкнув от берега легкий челнок, он догнал его вплавь и, вскарабкавшись кое-как, растянулся на его дне во всю длину своего тела, лицом вверх. В этом положении он мог отдыхать и вместе с тем оградить себя от ружейных выстрелов. Теперь, при попутном ветре, лодка могла сама собою удалиться на значительное расстояние, и Зверобой не сомневался, что обратит на себя внимание Чингачгука и Юдифи, которые поспешат к нему на выручку. Растянувшись таким образом на дне лодки, он старался определить расстояние от берега по вершинам деревьев, которые еще можно было видеть. Многочисленные голоса гуронов указывали на их присутствие на берегу, и ему казалось, что они думали отправить вдогонку плот, который, к счастию для него, находился по другую сторону мыса.
Две или три минуты Зверобой не смел поворотиться и рассчитывал, что по плеску воды ему можно будет догадаться о погоне за ним вплавь. Вдруг смолкло все на берегу, и мертвое молчание сменило общую суматоху. Лодка теперь удалилась уже на значительное расстояние от берега, и Зверобой не видел ничего больше, кроме небесного свода. Он понимал, что глубокое молчание было дурным предзнаменованием, потому что индейцы всегда затихают перед новым нападением. Вдруг раздался ружейный залп, и пули просверлили лодку с двух сторон дюймах в восемнадцати от его головы. Спустя минуту он, не переменяя положения, вновь увидел вершину дуба.
Не постигая такой перемены в положении лодки, молодой охотник не мог более сдержать своего нетерпения. Повернувшись с величайшими предосторожностями, он приставил свой глаз к отверстию, просверленному пулей, и перед ним открылась почти вся перспектива мыса. Вследствие одного из тех неприметных толчков, которые так часто изменяют обыкновенный ход вещей, лодка склонилась к югу и медленно поворотила к оконечности мыса, так что он находился от него не более, как футах в ста. К счастью, легкий порыв юго-западного ветра снова изменил направление лодки.
Нужно было во что бы то ни стало еще больше удалиться от своих врагов и, если можно, известить друзей о своем положении, но отдаленность от замка делала затруднительным выполнение этого плана, тогда как близость мыса заставляла неизбежно привести в исполнение первую мысль. Нужно заметить, что, по принятому обычаю, на обоих концах лодки клали по большому гладкому камню, служившему вместе и балластом, и сиденьем. После неимоверных усилий Зверобой кое-как придвинул ногами камень, положенный на задней части лодки, и, ухватившись за него руками, прикатил на самый перед, где лежал другой такой же камень; сам же он отодвинулся как можно дальше назад, что уравновесило лодку. Заметив в свое время отсутствие весел, он на всякий случай запасся на берегу длинной хворостиной, которая теперь лежала возле его руки. Сняв с головы охотничью шапку, он надел ее на конец хворостины, которую поднял как можно выше над поверхностью лодки, давая таким образом сигнал своим отдаленным друзьям. Этот маневр немедленно был замечен на берегу, и пущенная пуля на этот раз содрала у него кожу на левом плече. Зверобой понял свою неосторожность и поспешил опять защитить голову шапкой. Гуроны, однако, прекратили выстрелы, надеясь, вероятно, захватить пленника живьем.
Несколько минут Зверобой оставался неподвижным. Продолжая наблюдать через отверстие, пробитое пулей, он с удовольствием заметил, что лодка постепенно удаляется от берега, так что наконец от его взоров совсем исчезли, верхушки деревьев. Тогда он опять вспомнил о своей хворостине и решился употребить ее вместо весла. Опыт на первый раз оказался удовлетворительным, но трудность состояла в том, что он должен был действовать наугад, не предвидя, какое направление получит лодка. Между тем снова раздались крики на берегу, и снова послышались ружейные выстрелы. Одна из пуль пробила еще отверстие в лодке, другая попала прямо в хворостину и вырвала ее из рук гребца. Таким образом, и этот маневр не удался.
Оставалось теперь отдаться на произвол судьбы и ожидать всего от слепого случая. Зверобой так и сделал. Продолжая лежать на дне челнока, он заметил, что ветер подул гораздо сильнее, и, по всем его соображениям, случай, на который он рассчитывал, должен был выручить его.