Восход солнца позолотил прозрачные воды Глиммергласа. Птицы, как и всегда, бороздили своими крыльями и клювами поверхность озера или взлетали на вершины огромных сосен. Ничто не изменилось. Только в осиротелом замке Канадского Бобра наблюдалось необычайное движение. На платформе мерным шагом разгуливал взад и вперед часовой в мундире легкой кавалерии, и дюжины две солдат отдыхали в разных местах или сидели на палубе ковчега. Их ружья стройными рядами красовались около стены. Два офицера смотрели в подзорную трубу на противоположный берег. Их взоры были прикованы к роковому мысу, где среди деревьев виднелись солдаты с заступами в руках: они копали землю и зарывали мертвецов. На некоторых виднелись явные следы сопротивления побежденных индейцев, и один молодой офицер ходил с рукою, перевязанною шарфом. Его товарищ, командир этого отряда, был счастливее: в его руках, невредимых и здоровых, красовалась подзорная труба, и он весело продолжал наблюдения над противоположным берегом.
Сержант, подошедший с рапортом, назвал старшего из этих офицеров капитаном Уэрли, а младшего — прапорщиком Торнтоном. Уэрли был мужчина лет тридцати пяти, высокий и дородный, с красными щеками и вздернутым носом, забияка и нахал.
— Мистер Крег, я думаю, посылает нас к чорту, — сказал капитан Уэрли молодому прапорщику, отдавая слуге подзорную трубу, — и он прав, если угодно: гораздо приятнее служить здесь прекрасной мисс Юдифи Гуттер, чем возиться там около мертвецов. Кстати, Райт, ты не знаешь, жив Дэвис или нет?
— Он умер, капитан, минут десять назад, — отвечал сержант, — пуля пробила ему желудок, и я уже знал, что из этого выйдет. Мне еще не случалось видеть здоровых людей с отверстием в желудке.
— Не мудрено, пуля не совсем лакомый кусок! — проговорил капитан. — Не спать две ночи сряду, это уж чересчур, любезный Артур, и я хожу, как голландский миссионер на берегах Могаука. Надеюсь, ваша рука не слишком страдает?
— Она заставляет меня выделывать по временам довольно неуклюжие гримасы, как вы, конечно; заметили, капитан, — отвечал, улыбаясь, молодой человек, хотя черты его лица обличали внутреннее страдание. — Придется потерпеть немного. Надеюсь, доктор Грегем через несколько минут придет осмотреть мою рану.
— Согласитесь, однако, мистер Торнтон, что мисс Юдифь прекрасна, и уж не моя вина, если не будут на нее любоваться в лондонских салонах, — продолжал капитан Уэрли, не заботясь о ране своего товарища. — Ах, да, я и забыл о вашей ране? Сержант, сбегай на ковчег и скажи доктору Грегему, что я покорнейше прошу осмотреть руку господина Торнтона после того, как он там управится с переломленной ногой. Да, мисс Юдифь — прелестное создание. Вчера в своем парчевом платье она казалась настоящей принцессой. Ведь вот, подумаешь, как шутит судьба: отец и мать умерли, сестра умерла или умирает, и от всего семейства осталась одна красавица. А, впрочем, эта экспедиция окончилась гораздо счастливее других наших схваток с этими индейцами.
— Как вас понимать, капитан? Вы думаете, кажется, окончить эту экспедицию женитьбой?
— Вот прекрасно! Я, Том Уэрли, завербую себя в число почтенных супругов? Да вы, мой милый, насколько я вижу, совсем не знаете капитана Уэрли, если считаете его способным на такую глупость. Много, я надеюсь, у нас женщин, годных для какого-нибудь кавалерийского капитана, но их надобно искать не на озере между горами и всего менее на берегах Могаука. Однажды, правда, дядюшка мой, генерал Уэрли, вздумал предложить мне невесту, которую он отыскал где-то в Йоркском графстве, но она не хороша, а без красоты мне не нужно и принцессы.
— Стало-быть, вы рассчитываете жениться на хорошенькой девушке без всякого состояния?
— Час от часу не легче! Любовь в хижине, скромная дверь, скромное окно — все это старая погудка на новый лад. Мы служим, мой милый, в таком корпусе, где женитьба совсем не в моде. Полковник наш, старик сэр Эдвин никогда не думал о женитьбе, да и не станет думать, за это можно поручиться. Подполковник тоже холостяк, конфирмованный холостяк, как однажды сказал я своему кузену епископу. Майор овдовел через несколько дней после своего медового месяца и никогда потом не думал сковывать себя новыми узами. Из десяти капитанов только один вошел в число семейных людей, зато его и оставляют всегда в генеральской квартире, как своего рода memento mori[19] для новичков. А из низших офицеров пока еще ни один не отважился привезти в полк жену. Однако, вы страдаете, молодой человек! Надо посмотреть, что там делает наш доктор.
Занятия хирурга, сопровождавшего этот отряд, были несколько иные, чем у капитана Уэрли. На поле сражения была отыскана между раненными бедная Гэтти, и оказалось, что рана ее смертельна. Никто не мог сказать, как она получила эту рану, и, конечно, один только случай был причиною несчастья слабоумной девушки. Сумаха, все старухи и несколько молодых девушек погибли в общей свалке от солдатских штыков. Некоторые из гуронов спасались вплавь и весьма немногие, получив тяжелые раны, сдались в плен.
В числе их был и Райвенук. Когда капитан Уэрли и молодой прапорщик вошли в ковчег, Райвенук сидел на пароме с перевязанной головой и ногой, но на лице его не было никаких явных признаков отчаяния. Он оплакивал гибель своих товарищей молча и с достоинством вождя.
Офицеры нашли хирурга в главной комнате ковчега. Он отошел от постели несчастной Гэтти. Обезображенное оспой лицо шотландца выражало глубокую печаль. Усилия его не имели никакого успеха, и он убедился, что страдалица проживет не больше двух или трех часов. Доктор Грегем привык видеть смерть во всех видах, и она вообще производила на него весьма слабое впечатление. Его ум, занятый постоянно материальными явлениями, получил скептическое направление, но когда он увидел кроткую молодую девушку, это зрелище растрогало его до глубины души, и он почти стыдился своей слабости.
— Никакой надежды, доктор? — спросил капитан Уэрли, устремив глаза на Юдифь, бледные щеки которой вдруг вспыхнули двумя большими красными пятнами.
— Никакой, капитан, так же, как для Чарльза Стюарта, — отвечал доктор. — К вашим услугам, господин Торнтон! Если вам угодно войти в соседнюю комнату, мы можем осмотреть вашу рану.
По уходе хирурга с прапорщиком капитан Уэрли бросил пытливый взгляд вокруг, стараясь угадать настроение тех, с кем он остался в этой комнате. Гэтти, обложенная подушками, полулежала на своей постели, и лицо ее, отражая приближение смерти, приобрело в эти минуты выражение, в котором, казалось, сосредоточивался весь запас ума, полученный ею от природы. Возле нее сидели Юдифь и Вахта, погруженные в глубокую думу. В ногах стоял Зверобой, облокотясь на свой карабин. Его черты, еще недавно дышавшие отвагой, приняли теперь свой обычный добродушный вид с оттенком печали. Чингачгук стоял неподвижно, наблюдая с большим вниманием все, что происходило вокруг него. Марч сидел на скамейке возле двери, как человек, считавший своей обязанностью принимать участие в общем горе.
— Кто этот человек в красной одежде? — спросила Гэтти, заметив мундир капитана. — Может-быть, он приятель Генриха Марча, Юдифь?
— Это командир военного отряда, который спас нас от гуронов, — отвечала Юдифь тихим голосом.
— И я тоже спасена, не правда ли? А мне казалось, что я непременно умру от этой пули. Что делать? Мать моя умерла, умер и отец, но ты жива, Юдифь, и Гэрри тоже. Я очень боялась за его жизнь, когда услышала его голос.
— Не беспокойся, Гэтти, — сказала Юдифь, опасаясь, как бы ее сестра не выдала в эту минуту своей тайны. — Гэрри здоров так же, как и Зверобой и могикан.
— Ты, Юдифь, вероятно, знакома с некоторыми из этих офицеров? У тебя, я помню, было много знакомых.
Не отвечая ничего, Юдифь закрыла лицо обеими руками и глубоко вздохнула. Гэтти посмотрела на нее с изумлением и, догадываясь, что сестра ее скорбит о ней, решила ее утешить.
— Не думай обо мне, милая Юдифь, я не страдаю. Конечно, я умру, да что за беда? Матушка и батюшка умерли еще прежде меня. Притом ты знаешь, что из всей нашей семьи обо мне всего меньше должно думать. Все меня забудут очень скоро после того, как тело мое опустят в озеро.
— Нет, сестрица, нет, нет! — вскричала Юдифь в порыве печали. — Я, по крайней мере, никогда тебя не забуду. Как я была бы счастлива, если бы мое сердце было бы таким же, как твое!
Капитан Уэрли стоял у двери, прислонившись спиною к стене. Когда из груди Юдифи вырвался этот невольный порыв грусти и, может-быть, сожаления, он с задумчивым видом вышел, не обращая никакого внимания на молодого прапорщика, которому доктор делал перевязку.
— Не знаю, — продолжала Гэтти, — что сделалось с моими глазами: ты представляешься мне вдали, в каком-то тумане, и Генрих Марч покрыт туманом, и все вы в тумане. Отчего же я так плохо вижу, сестрица?
В эту минуту капитан Уэрли опять вошел в комнату. Не останавливаясь, он подошел к постели умирающей. Гэтти его заметила.
— Не вы ли тот офицер, что прибыл сюда с Генрихом Марчем? — спросила она, устремив на него свой потухающий взгляд. — Если так, то мы обязаны благодарить вас.
— Известие об ирокезах доставил нам индейский курьер из союзного племени, и я тотчас же получил приказ отправиться против них, — отвечал капитан Уэрли, обрадовавшийся случаю вступить в разговор. — На дороге, к счастью, мы встретили Генриха Марча, и он сделался нашим проводником по этим лесам. К счастью также мы скоро услышали несколько ружейных выстрелов, которые заставили нас ускорить свой шаг и прямо привели к тому месту, где присутствие наше было необходимо. Делавар увидел нас в подзорную трубу и вместе со своей женой оказал нам весьма важные услуги. Словом, мисс Юдифь, все эти обстоятельства очень много содействовали счастливому окончанию нашей экспедиции.
— Не говорите мне о счастии, милостивый государь, — отвечала Юдифь. — Жизнь для меня — одно бедствие, и я не хотела бы слышать ни о ружьях, ни о солдатах, ни о людях.
Юдифь встала, закрыла лицо передником и заплакала. Прошло больше двух часов. В это время капитан Уэрли несколько раз входил в комнату и уходил. На душе его лежало какое-то тяжелое бремя, и, казалось, он нигде не находил покоя. Солдатам были отданы различные приказы, и они засуетились каждый за своим делом, особенно, когда поручик Крег, окончив свои печальные обязанности на берегу, прислал спросить, что ему делать с частью отряда, бывшею под его командой. Гэтти заснула, и тем временем Чингачгук и Зверобой вышли из ковчега поговорить о своих делах. Часа через два доктор вышел на платформу и объявил, что бедная девушка быстро угасает. Все, оставившие ее комнату, опять поспешили на ковчег. Гэтти чувствовала полную слабость…
— Не тужи обо мне, сестрица, — сказала она тихо. — Куда скрылись все вы? Ничего не вижу, кроме мрака. Неужели ночь так скоро наступила?
— Я здесь, сестрица, возле тебя, — сказала Юдифь, — мои руки обнимают тебя. Что ты хочешь сказать мне, милая Гэтти?
В эту минуту Гэтти совершенно потеряла зрение. Она побледнела, но дышала свободно, и ее голос был чист и ясен, несмотря на слабость. Но все же когда сестра предложила ей этот вопрос, едва заметная краска выступила на ее щаках.
— Гэрри здесь, моя милая Гэтти, в этой комнате. Позвать его к тебе?
Легкое пожатие руки было утвердительным ответом на эти слова.
Генрих Марч по сделанному знаку подошел к постели. Он был печален и задумчив. Юдифь заставила его взять руку умирающей. Но Гэтти ничего не говорила.
— Генрих Марч возле тебя, сестрица, — сказала Юдифь, — и желает тебя слышать. Скажи ему что-нибудь, и пусть он уйдет.
— Что же я скажу ему, Юдифь?
— То, что говорит тебе твое чистое сердце, милая Гэтти, и не бойся ничего!
— Прощай, Генрих! — проговорила Гэтти, сжимая его руку. — Желаю тебе счастья… Желаю от всей души!
Затем она опустила его руку и перевернулась на другую сторону. Жизнь ее угасла.