ДЕНЬ НА АЭРОДРОМЕ

Знойное июльское утро. В маревой дымке тонут в низине далекие леса, похожие на безбрежные синие морские просторы. Изнывает от жары огромное поле аэродрома. Его только что отбомбила вражеская эскадрилья. Следы неудачного налета еще живут в огромных воронках по окраине поля, в стеклах, разбитых взрывной волной. Но дощатые домики целы и внутри их продолжается все та же напряженная фронтовая жизнь.

Люди на аэродроме уже привыкли к частым визитам фашистских «стекольщиков» и относятся к ним спокойно. В тени бревенчатой избы, между двух свежих воронок расположилась на траве группа летчиков. Заливчато поет баян. Невдалеке, хорошо замаскированные, стоят могучие воздушные кони. Заглушая гармонь, среди летчиков разгорается спор. О чем бы вы думали спорят они, эти люди, по несколько раз в день дерзко глядящие в глаза смерти? Обсуждаются вопросы о преимуществах лимонада перед квасом. «Квасники» остаются в позорном меньшинстве. 26-летний орденоносный капитан Горбачев, торжествуя победу, требует от заведующей столовой ввести лимонад «на вооружение» буфета...

Одна за другой уходят машины дежурного звена. Свечкой взлетая к раскаленному солнцу, вонзаются в редкие перистые облачка, набежавшие вдруг на ясную синеву неба, и зорко шарят в них, разыскивают подкрадывающегося врага.

Приходят и уходят в непрерывном конвейере эскадрильи бомбардировщиков с операции, принося на своем теле почетные знаки горячих воздушных схваток.

Подле севших самолетов, как из-под земли, вырастают заправщики, с материнской заботливостью утоляющие жажду машин в горючем, в масле и соде. Техники и мотористы счастливы, словно заботливые врачи, тщательно они ощупывают, осматривают «пациентов», их моторы, приборы и тросы управления.

На командном пункте без конца звонят телефоны, жалобно и хрипло рыдает селектор, то доносит о приближающихся самолетах противника — «Юнкерсах», «Хейншелях» или «Мессершмиттах», — то запрашивает для штаба сведения о геройских подвигах отдельных летчиков авиачасти.

То и дело срывается с места рассыльный краснофлотец командного пункта и, вскинув за плечо винтовку и болтая гранатами на поясе, спешит бегом выполнять очередное поручение.

На поле, мягко колыхаясь на кочках, пружинисто садятся ястребки после барража. Освободившееся место в воздухе занимают другие.

Снова из ВНОС (служба наблюдения, оповещения и связи) сообщают о приближении врага. Неотрывно наблюдают за воздухом и предательскими облачками летчики у заряженных самолетов, зенитчики, пулеметчики. С запада уже доносятся глухие, булькающие звуки. Командир авиачасти Алексеев всматривается через бинокль вдаль, потом спокойным, быстрым шагом подходит к столбику у командного пункта, па котором лежит приготовленный ракетный пистолет. В воздухе загорается сигнал вылета.

— По щелям, — приказывает майор окружающим.— Поле пустеет.

Воздушный убийца уже виден невооруженным глазом. Он подходит тесным строем из пятнадцати бомбардировочных и истребительных самолетов. Навстречу стремительно и, кажется со стороны, даже весело взмывают ястребки. Стая подходит к самому краю аэродрома. Тишина. Все зловеще молчит. Вдруг рванула зенитка, другая, третья... Белым, грибковым поясом окружена стая черных коршунов. Выше и выше, приближаясь к нужной высоте, карабкаются ястребки. Добрались, ринулись в атаку. Разомкнулось огненное кольцо, пропуская своих для удара. Но трусливый убийца идет на снижение, он вырывается из зенитных тисков, разворачивается и, резко меняя курс, уходит, преследуемый по пятам.

Налет отбит. Вновь тишина, и широкое поле раскинулось под знойным июльским солнцем. Жизнь, — сложная, напряженная, боевая жизнь продолжается. Эти люди в летных шлемах, которые опять разлеглись под деревьями на травке и спорят и смеются, только что в жестокой воздушной схватке смотрели смерти в глаза. Здесь не думают об этом. Долг перед Родиной, как это ослепительное июльское солнце над полем, властвует над сознанием этих мужественных людей.

ЛЕТЧИК БУХТЕЕВ

Утро было тихим и безветренным. Маревая дымка, висевшая над землей, предвещала знойный день. Летчик морской балтийской авиации старший лейтенант Бухтеев и лейтенант Михалев — закадычные друзья — кончали барраж над своим аэродромом. Горючее в баках кончалось, пора было подумать о посадке. Друзья стали терять высоту. Вдруг метрах в двухстах над головой показалась семерка Юнкерсов-88. Она шла своим излюбленным плотным строем, приближаясь к аэродрому.

Вызывающе-пронзительно запели скоростные ястребки на виражах. Бухтеев и Михалев, не думая больше о ничтожных запасах горючего, помчались навстречу юнкерсам. Неожиданно для хищников Бухтеев свалился к ним с неба прямо в круг и сразу же взял на прицел впереди идущего. Смелость Бухтеева не была безрассудной, так как враги не могли открыть по нему огня без риска попасть в своих же. Однако время от времени кое-кому из них, изловчась, удавалось пускать в смельчака короткие пулеметные строчки. Одна из них пробила лопасть бухтеевского винта.

Летчик был спокоен. Он хорошо знал прочность советских самолетов, высокое качество материалов, из которых они изготовлены. Не с такими повреждениями приходилось ему не раз благополучно возвращаться на аэродром после горячих схваток с противником. Вражеские пулеметы не были страшны ему, а пушек воронья стая в ход не пускала, опасаясь подбить своих. Бухтеев продолжал оставаться в центре неприятельского строя.

Между тем Михалев, идя в хвосте, клевал длинными пулеметными очередями фюзеляж то одного, то другого из замыкающих строй юнкерсов.

Вот граница родного аэродрома. Еще стремительнее и смелее носился по кругу Бухтеев, ясно различая мерзкую свастику на крыльях врага. Еще яростнее бил сзади Михалев. Совсем близко защитные разрывы зениток усеяли небо, и стая резко изменила курс. Одно и то же счастливое, удовлетворенное чувство охватило отважных друзей: отогнали! Спасибо зениткам — помогли! Но хищникам верить нельзя — вдруг повернут обратно, — и два истребителя гнали их дальше, на 50 километров от аэродрома.

Теперь домой! Горючее на исходе, только-только вернуться...

За считанные дни смертельной борьбы с фашизмом на «лицевом счету» у старшего лейтенанта Бухтеева немало замечательно искусных полетов, отважных подвигов, смелых схваток с врагом. Он без страха и устали ходит в далекую разведку по тылам врага, один и на пару, но возвращается невредимым, несмотря на десятки пробоин в машине. Каждый день, нет, по несколько раз в день, он глядит в глаза почетной смерти, но твердо верит в себя, а свой чудесный скоростной ястребок и, самое главное, в великое, правое дело, за которое вместе с ним поднялся двухсотмиллионный народ. Вот почему и перед боем, и после боя Бухтеев одинаково жизнерадостен, заражающе весел. Вся его плотная, невысокая, коренастая фигура дышит молодостью и завидным здоровьем, а карие глаза по-юношески ясны и улыбчивы.

В последних числах июля летчикам Бухтееву и Зосимову было поручено разведать продвижение неприятельских сил. Выполнили задание, как всегда, с разумным риском и тщательностью. Пора было вернуться. Проходя вдоль железной дороги между станциями В. и М., летчики заметили на высоте тысячи метров два бомбардировщика Юнкерс-88. Бухтеев подал товарищу сигнал атаки, и оба бросились на врага, успев набрать почти равную с ним высоту. По молчаливому соглашению поделили добычу: Бухтеев облюбовал себе ведущего, а Зосимов — ведомого. С расстояния в 10 метров Бухтеев открыл огонь из пулеметов по хвостовому оперению фашиста. Удар был так точен и неотразим, что немец сразу же пошел вниз. Но Бухтеев не верил немцу. Он знал, что враг часто прибегает к хитрым уловкам, симулирует падение, чтобы вырваться из-под убийственного огня, спасти свою шкуру, а затем на малой высоте выровнять и попытаться уйти. Преследуя Юнкерс сверху, Бухтеев не отрывался от него и с ожесточением строчил по его моторам.

— Врешь — не уйдешь! — Из стеклянной кабины немецкого стрелка-радиста несся ответный огонь, но уже растерянный и неточный. И тем не менее победа далась Бухтееву нелегко — он получил десять пробоин в самолете.

В 50 метрах от земли, когда Юнкерс воткнулся в нее огненно-черной кометой, Бухтеев почувствовал внезапный удар снизу, позади сидения. Пробило бензобак, и бензиновый фонтан ударил в кабину, заливая летчику лицо и приборы управления. Враг был уничтожен. Пора было подумать о собственной безопасности.

Бухтеев вывел из пике, набрал высоту и 400 метров и взял курс на аэродром. Скорость самолета была громадной. Ветер сильно разряжал воздух в кабине, и бензин из баковой пробоины, устремляясь в кабину летчика, распылялся в мельчайшие брызги. Полная утечка бензина и остановка мотора или пожар грозили гибелью. Случилось первое — иссякло горючее, и остановился мотор. Бухтеев быстро окинул взглядом землю. Слева, в просвете лесных массивов виднелась открытая площадка. Выбора не было. Летчик развернулся и с остановленным мотором пошел на посадку. Предварительно он перекрыл баковые краны и выключил зажигание, чтобы пары бензина не воспламенялись от соприкосновения с горячим еще мотором. Сначала Бухтеев решил было сажать свою машину на брюхо — кто ее знает, эту лесную полянку? Но в этом решении был тоже немалый риск, и перед самой землей он выпустил «ноги» (шасси). Приземлился и благополучно выкатился в небольшую лощину. Дело было километрах в 15 от аэродрома. А на следующий день, прихватив техника и моториста, Бухтеев на месте заделал бак и перегнал машину своим ходом домой.

Что же касается его напарника Зосимова, тот от него не отстал, он тоже угробил немца.

ТАРАН

Летчик, морской авиации старший лейтенант Зосимов возвращался с удачной разведки. Над ним висело густосинее на высоте, безоблачное небо. Приподняв над козырьком кабины разгоряченную, согретую кожаным летным шлемом голову, он с наслаждением освежался в вихревой прохладе ветра. Зосимов шел на малой высоте вдоль четкой желтенькой ниточки лесной дороги. Высунув еще раз лицо из-за козырька, Зосимов заметил впереди по курсу, несколько повыше себя, фашистский бомбардировщик, Юнкерс-88. Зосимов прибавил газу, увеличил шаг винта и помчался за врагом. Немного понадобилось времени, чтобы догнать его и открыть огонь. Одну за другой совершал смелые атаки Зосимов. На шестом заходе он с удовлетворением заметил, что один из двух юнкерсовских моторов задымил, хотя и продолжал работать.

Громадный Юнкерс несся по прежнему курсу, юлил и слабо отстреливался. По каким-то соображениям он избегал боя и, очевидно, не придавал серьезного значения маленькому, пылкому ястребку. Неожиданно Юнкерс свернул с курса и лег на новый, прямой.

«Неспроста», — подумал Зосимов и внимательно глянул на землю. Все стало понятным. Внизу, на дороге отчетливо рисовалась длинная колонна наших войск и грузовых машин. Наглый немец откровенно пошел на снижение прямо к дороге, не скрывая своих намерений обрушиться на колонну. Напряженно и быстро роились мысли в голове молодого летчики. Он сознавал, что сбить врага при следующей атаке не так-то просто. Но одна минута промедления — и враг сбросит свои убийственный груз на колонну. По скорости движения противника, по его разворотам и тактике Зосимову было ясно, что Юнкерс еще не опорожнил своего бомбового чрева, иначе мощный, сильно вооруженный, он не уклонялся бы от боя с маленьким, одноместным ястребком.

Придя к таким логическим выводам, Зосимов понял, что единственный путь для предотвращения нападения и бомбежки колонны — это таран, и притом молниеносный.

В иной, более благоприятной обстановке Зосимов постарался бы налететь на противника с хвоста и обрубить его винтом. Но сейчас это было невозможно, так как в предыдущей атаке его вынесло с разбега, и он проскочил несколько вперед. Разворачиваться и заходить снова с хвоста не было времени, ибо Юнкерс уже выходил на дорогу, где двигалась наша колонна. Оставался только лобовой удар, не оставляющий самому летчику почти никаких надежд на спасение.

Зосимов это прекрасно сознавал. Но благородное и мужественное сердце его утешалось сознанием, что и проклятый Юнкерс, вместе с экипажем из четырех человек, тоже обречен и, главное, что наша колонна избегнет потерь, и все это — малой кровью, ценой одной только человеческой жизни. Обмен выгоден, и Зосимов ринулся вперед. Ему, по собственному позднему признанию, хотелось ударить врага «культурненько» — в плоскость. Но бешеная скорость ястребка и сила инерции влекли его к правому мотору (левый, как мы уже говорили, беспощадно дымил). Зосимов твердой рукой направил ястребок на правый мотор и резанул по нему винтом. Удар был настолько силен, что одна из зосимовских лопастей металлического винта совершенно отделилась.

Оторвавшись, Зосимов почувствовал, что мотор трясет, как в лихорадке. Зосимов осмотрелся, глянул вниз. Он увидел, как немец ткнулся носом в лесу невдалеке от дороги, как над лесом почти одновременно взвились огненно-дымные вихри: немец рвался на собственных бомбах. Радостно было Зосимову и ощущение жизни после тарана и ощущение собственного сознания и видимого солнечного мира. Радостно было ему наблюдать спокойное движение спасенной колонны и облако дыма на месте гибели врага. Все это мгновенно пронеслось в его голове, сменившись другой, тревожной мыслью: опасность еще велика, спасение — в удачной посадке.

Зосимов направился к аэродрому на двух лопастях. Он уже надеялся достичь его благополучно, как вдруг задымил мотор и нарушилось управление. С левой стороны мотора полыхнуло пламя. Дело становилось более чем серьезным,

«Не долететь, — с досадой и разочарованием подумал Зосимов. — Нужно садиться — иначе гибель». Он шарил глазами по лесным просторам, выискивая поле — поле возле деревни, чтобы не оказаться в случае какого-либо несчастья одному, чтобы люди могли оказать ему помощь. Наконец нашел, сел на пашню, не выпуская шасси, однако успел выключить мотор и перекрыть бензобак для предотвращения пожара. Садясь, самолет проскочил площадку, задел за камень, сразу же сорвало плоскость и отломился хвост. Только тогда верный, изуродованный ястребок замер и летчик почувствовал острую боль в голове. Проведя рукой по лицу, Зосимов увидел кровь. Видимо, в горячке боя, он даже не заметил, как был дважды ранен пулями — в голову и пониже подбородка.

Метрах в двухстах виднелись избы. Шатаясь от слабости, он двинулся к ним, но по пути свалился без памяти.

Сбежавшиеся колхозники бережно подняли героя, отнесли в дом и оказали ему первую помощь. Колхозники передали потом, что были свидетелями, как вражеская пятерка била сверху Зосимова, когда он шел на посадку, но он от сильного сотрясения при таране уже не сознавал и не видел окружающего. Все его последующие поступки уже носили характер механических, чисто профессиональных действий, воспитанных в нем летной практикой, и отчетливым, ни при каких обстоятельствах не покидающим таких людей, как Зосимов, сознанием долга.

НАД ФРОНТОМ

Закончив разбор боевой операции, Сыромятников — высокий, сухощавый, серьезный, с дотемна загорелым лицом, скомандовал:

— По самолетам!..

Летчики в кожаных регланах и шлемофонах быстро побежали по полю к своим машинам. Сыромятников, покидая командный пункт, весело напевал, как и всегда перед вылетом, любимую свою песню:

В далекий край товарищ

улетает,

Родные ветры вслед ему летят...

Молодой, рождения 1918 года, летчик Вербицкий, имеющий уже однако за спиною «солидный» пятилетний летный стаж, легко взбежал по металлической лесенке на плоскость своего бомбардировщика и оттуда скользнул на пилотское сиденье. Позади, в кабине, проверял вращение пулемета стрелок-радист Котик. Подле штурмана корабля Колесниченко хлопотливо возился моторист, застегивая кольца парашюта, и оттого, что штурман торопил его, кольцо долго не попадало в застежку.

Почти одновременно взвыли моторы, вздрогнул могучий самолет. Один за другим отрывались семь кораблей, строясь в воздухе позади ведущего самолета. Со всех сторон наплывали, все ниже спускаясь на аэродром, темные тучи. Но самолеты, словно не замечая их, легли на заданный курс. Первые капли дождя звонко хлестнули по стеклам штурманской кабины. Самолет пошел ввысь, набрал 1200 метров, где в разрывах кучевых облаков, голубело ясное небо.

Корабли шли за линию фронта. Враг сосредоточил там огромные массы танков и мотомеханизированных частей, готовясь к прорыву. Фронт по расчету времени приближался. Следуя в тесном строю, машины были вынуждены снизиться, прорвав черносерую дымку туч. Непрерывный дождь, через мельчайшие щели проникал в кабину. Высотомер последовательно показал 800 — 500 и, наконец, 300 метров. Командир понимал, что прохождение фронта на столь малой высоте грозит его воздушному отряду потерями. Но сплошная низкая облачность, нависшая над всем районом, не давала иного решения задачи — точно поразить вражеские скопления. Выйдя из облаков, летчик Вербицкий заметил внизу огромное многокилометровое пожарище. Казалось, бушующим пламенем объят от края и до края большой город. Навстречу огневому непрерывному валу катился встречный, но более слабый, прерывистый, с короткими интервалами по времени. Вербицкий сообразил, что под ним пролегает линия фронта, четко обозначенная с нашей стороны неудержимым сплошным потоком огня.

Враг заметил в воздухе соблазнительную мишень и открыл бешеную стрельбу из сотен автоматических пушек и зениток. Но советские самолеты, пренебрегая опасностью, без всякой защиты истребительной авиации, плыли своим курсом, миновав линию фронта, направляясь вперед, подобно грозе, бушевавшей над ними в облаках. Сыромятников вел их к берегу, за широкую реку, куда со всех сторон по полям и дорогам, прячась в перелесках, ползла, будто гигантское пресмыкающееся, фашистская бронетанковая армада.

Чудовище заполняло своим зеленоватым, извивающимся чешуйчатым телом все видимое пространство. Автомашины и танки сгрудились на далеком речном берегу, с высоты они напоминали сборище каких-то зеленых, хищных насекомых, весь берег у переправы кишел ими. Вербицкому даже показалось, будто бы берег вместе с близким тылом медленно сползает к воде.

Ненавистью зажглись сердца храбрецов экипажа. Сквозь свирепый вражеский огонь, ловко маскируясь и маневрируя, понеслись машины к зеленому чудовищу. Получивший пробоину в плоскости летчик Степанов не покинул товарищей. Начали разворот. Внизу отдельные щупальцы бронетанкового паука зашевелились, растекаясь в сторону под защиту лесов и зелени. Поздно!... Штурман ведущей машины Сиркен указал цель, и от земли, из зеленоватой гущи метнулся вверх огромный огненный смерч. Остальные машины, одна за другой, последовали примеру товарища.

На большом участке вражеского наступления вспыхнули пожары, воздух окутался черным дымом. Зенитный ураган завихряется, бушует вокруг, но краснозвездные машины спокойно, методично сбрасывают свой смертоносный, многотонный груз на фашистскую гадину до последнего килограмма. Все! С наслаждением наблюдал экипаж самолетов, как валились, пылали отдельными точками, германские танки и броневики, как тонкими нитями разбегались в панике люди и машины, или темными бесформенными кучами оставались на месте, пригвожденные к пыльной, изуродованной земле.

Позже сухопутные части, оборонявшие в этом районе советский фронт, передавали своим крылатым друзьям братскую благодарность за чудесную поддержку.

Сыромятников возвращался обратно. У штурмана Колесниченко осталась одна неиспользованная бомба. Не тащить же ее домой? И вдруг, удача! На развороте он заметил мчавшиеся по дороге четыре больших, доверху нагруженных фашистских машины. Не спеша штурман Колесниченко произвел точный расчет и сбросил последнюю бомбу. Дорога опустела — четырех машин как не бывало.

НА ПЕРЕХВАТ

Летчики части Героя Советского Союза подполковника Романенко кончали обед. В палатке, несмотря на открытые «окна», было душно. С безоблачной синевы нестерпимо палило солнце. В широкой парусиновой прорези поднятого полога было видно, как ползали, переваливаясь в клубах красноватой пыли, неуклюжие бензозаправщики и лихо мчались стартеры. В мареве знойного неба далеко-далеко плыли, поблескивая, патрульные самолеты.

Вдруг хлопнула зенитка, еще ближе другая. Летчики насторожились. Над полем аэродрома на огромной высоте показался одинокий, черный как демон, вражеский самолет.

— Дежурному звену в воздух! — раздался громкий голос командира.

Отодвинув тарелки, три человека в кожаных регланах и неразлучных шлемах, вскочили и выбежали из палатки. За ними — остальные.

Алексей Касьянович Антоненко тоже подошел к окошку.

Вражеский бомбардировщик шел на высоте 4 тысяч метров над самым аэродромом курсом на юго-восток. Это был разведчик, нагло фотографировавший наши военные объекты. Крупный хищник уже миновал аэродром, направляясь к близкому городу, когда дежурное звено взмыло за ним в погоню. Глядя им вслед, Алексеи Касьянович задумался, потом, не говоря ни слова, бросился к машинам. Ближайший ястребок находился метрах в двухстах. Подбежав к нему, Антоненко спросил у механика:

— Готов?

— В порядке. Можно вылетать...

— Запускайте.

Алексей Касьянович взмыл. Хищник и его преследователи уже успели скрыться. Трудно было рассчитывать на успех погони, так как вражеский самолет находился далеко впереди. Тем больше изумились на аэродроме, когда Антоненко не последовал за врагом, а, наоборот, устремился в противоположную сторону — к морю, к финским берегам. Поведение Антоненко было загадочным и непонятным, но подполковник Романенко знал и верил своему закаленному еще в боях с белофиннами и в Монголии летчику.

— Касьяныч зря не полетит. У него, наверное, какая-нибудь новая хитрость или выдумка.

Да, Алексея Касьяновича не смущало то, что он вылетел с опозданием против дежурного звена на 3-4 минуты, что немецкий коршун скрылся в ином направлении. У Антоненко был свой мгновенно составленный и продуманный план, необычайно простой и неумолимо логичный.

Задача, по мысли Антоненко, состояла исключительно из одних «известных». Первое: немец пошел вдоль берега залива в сторону Ленинграда, продолжая разведку наших воздушных баз. Второе: рано или поздно он повернет обратно. Куда? Только к финским берегам — на Гельсинки или быть может несколько западнее к другим внутренним финским аэродромам. Лететь обратно в далекую Германию с незначительными остатками горючего над советской территорией с ее бесчисленными аэродромами и зенитными батареями было бы с его стороны безумием. Вывод — необходимо итти кратчайшим путем в направлении Гельсинки и там вблизи финляндских берегов терпеливо и зорко выжидать.

Размышляя об этом в пути, Антоненко не забывал о другом не менее важном обстоятельстве. Из машины надо выжать максимум ее скоростных возможностей и добиться равной с врагом высоты. Эти два условия сыграют решающую роль в предстоящей схватке.

Он так был уверен в своих расчетах, что, придя на позицию, даже несколько удивился, что не застал партнера. Антоненко нетерпеливо шарил глазами в пространстве. Но попрежнему голубело небо и солнце слепило глаза. «Быть может, это к лучшему!» — подумал Антоненко и вдруг заметил ясные контуры приближавшегося фашистского бомбардировщика. Немец был окрашен в темнозеленый цвет, издали он казался черным. Его двухкилевая огромная с белым крестом на фюзеляже масса шла на сближение, не подозревая о воздушной засаде. Сдержанный обычно Антоненко усмехнулся от удовольствия.

Километрах в 15-20 от берегов германский коршун стал разворачиваться к нему под лучами солнца. Антоненко немедленно последовал его примеру, враг благодаря этому маневру не мог его обнаружить, к тому же, закончив операцию, вдали от советских берегов, немецкий летчик считал себя в безопасности, и Антоненко сблизился с ним на дистанцию в 300 метров, продолжая оставаться незамеченным.

По вражескому хвосту из своих легких пулеметов Касьяныч ударил внезапно. Бронированный демон не шелохнулся. Он продолжал курс. Еще очередь — и немец, начав маневрировать, подал первые признаки тревоги. Это облегчало Антоненко задачу, — идя по прямой, не терять противника и время от времени поливать его огнем.

Эффективность огня не вызывала у Антоненко больше никакого сомнения, так как кабина германского стрелка-радиста и наблюдателя, обычно опускаемая в бою для наблюдения в задней части самолета, не была спущена. Очевидно радист и наблюдатель с первых же очередей были уничтожены.

Немец стал нервничать, делать беспорядочные движения, все чаще и чаще подставлять свои бока под пулеметы нашего самолета. Пытаясь уйти из-под огня, коршун все время давал форсированный газ.

Касьянычу вдруг показалось, что немец клюнул носом. И в самом деле — черный самолет начал снижаться. Бить и добивать! Но, как на зло, запас мелкокалиберных зарядов иссяк. Ну что ж! У Антоненко нашлись для черного ворона и крупнокалиберные пулеметы, и он дал из них две длинные очереди. Коршун продолжал снижаться. В последнем отчаянном усилии он попытался развернуться и пойти к берегу. Дав третью очередь, Антоненко заставил вражеский бомбардировщик качнуться, взмахнуть крыльями и перейти на плавное скольжение вниз с высоты 2 тысяч метров. Густой черный дым, словно из нефтяной форсунки, потянулся за хвостом самолета. Все быстрее, в дыму и пламени носом вниз уходил в свою водяную могилу черный демон. Антоненко отвернул машину. И жадным, возбужденным взором глядел, как враг неслышно скользнул под воду, оставив на поверхности большое масляное пятно.

Сияло солнце, голубело небо. Победную песню пел гордый ястребок.