За это время много писем было переслано из летнего дворца в Диаманте к Гаэтано Алагона, который сидел в тюрьме в Комо. Но у почтальона никогда не было писем, адресованных от Гаэтано в летний дворец.
Гаэтано вошел в свою темницу, как в могилу. И единственно, к чему он стремился и чего желал, это было могильное забвение и покой.
Он чувствовал себя умершим и не хотел слушать воплей и стонов живых людей. Он не давал обмануть себя надеждами или соблазнять нежными словами, он не хотел вспоминать ни родных, ни друзей. Он также не хотел ничего знать о том, что происходит в мире, потому что сам он не мог участвовать в жизни.
В тюрьме он занялся работой и вырезывал из дерева прекрасные произведения искусства. Но он отказывался принимать письма и выходить к посетителям. Он думал, что таким путем он скорее освободится от горького сознания своего несчастия. Он думал, что тогда он сможет провести всю свою жизнь в тесных четырех стенах.
Поэтому донна Микаэла никогда не получала ответа на свои письма.
Наконец, она написала самому директору тюрьмы, спрашивая его, жив ли еще Гаэтано. И он ответил, что заключенный, о котором она спрашивает, никогда не читает получаемых писем, что он просил избавить его от всяких вестей из внешнего мира.
Тогда она перестала писать. Вместо этого она еще сильнее стала думать о проведении железной дороги. В Диаманте она больше не решалась заговаривать об этом, хотя и не могла думать ни о чем другом. Сама она целые дни шила и вышивала и заставляла всех своих слуг изготовлять маленькие дешевые вещицы для продажи на ее базаре. В лавке она набрала много мелочей для лотереи. Она велела привратнику Пиеро приготовить цветные фонарики и уговорила отца разрисовать щиты, и афиши, а своей горничной Лючии, которая была родом с Капри, она велела изготовить коралловые браслеты и разные безделушки из раковин.
Она не была уверена, захочет ли кто-нибудь прийти на ее праздник. Все были против нее. Никто не хотел ей помочь. В городе не нравилось, что она показывается на улице и разговаривает о делах. Это совсем не подобало знатной даме.
И только старый фра Феличе согласился помочь ей; он был ей благодарен за то, что она украсила изображение Христа.
Однажды, когда донна Микаэла жаловалась ему, что никто не хочет убедиться в необходимости железной дороги, он снял скуфью с головы и указал ей на свой лысый череп.
— Взгляните на меня, донна Микаэла, — сказал он, — в ваших хлопотах о железной дороге вы потеряете все ваши волосы, если вы будете продолжать так же, как начали.
— Что вы хотите этим сказать, фра Феличе?
— Донна Микаэла, — продолжал старик, — разве не безумие затевать такое трудное предприятие, не имея ни друзей, ни помощников?
— Ведь я старалась найти друзей, фра Феличе.
— Да, среди людей! — сказал старый монах. — Но чему могут помочь люди? Выезжая на рыбную ловлю, рыбаки призывают Сан-Пиетро, при покупке лошадей обращаются за помощью к Сан-Антонио. Но если придется молиться о постройке железной дороги, то я не буду знать, к какому святому обратиться.
Фра Феличе хотел этим сказать, что она сделала ошибку, не выбрав никакого святого в покровители своей железной дороги. Он хотел, чтобы она избрала поборником и покровителем своего плана святого Младенца, находящаяся в его старой церкви. Он говорил, что тогда она наверное добьется помощи.
Она была так тронута, что хоть один человек хочет помочь ей, что сейчас же согласилась молиться Младенцу в Сан-Паскале о своей железной дороге.
А фра Феличе между тем достал большую кружку для сбора пожертвований, дал написать на ней крупными, отчетливыми буквами: «Сбор в пользу железной дороги на Этну» и повесил ее в своей церкви у алтаря рядом с изображением.
На следующий день жена дона Антонио Греко, донна Эмилия, пришла к старой заброшенной церкви попросить совета у Сан-Паскале, который считается самым мудрым из святых.
Осенью дела в театре дона Антонио пошли плохо, как и всегда бывает в такое время, когда все терпят нужду в деньгах.
Тогда дон Антонио решил сократить расходы по театру. Он стал зажигать меньше ламп и не выпускал больших ярко раскрашенных афиш.
Но это было большой ошибкой. Когда люди перестают находить удовольствие в театре, тут совсем не время укорачивать шелковые шлейфы принцесс и жалеть позолоту на королевские короны.
Может быть, это не так опасно для других театров, но в театре марионеток едва ли следует вводить перемены, потому что этот театр посещается главным образом подростками. Взрослые люди могут понять, что иногда приходится и поэкономить; но дети требуют, чтобы все оставалось по-прежнему.
И чем меньше публики посещало театр дона Антонио, тем больше и больше он сокращал расходы. Так, он решил, что может обойтись без двух слепых скрипачей отца Элиа и брата Томазо, которые играли в антрактах и во время военных сцен.
Эти слепые зарабатывали много денег при отпевании покойников и участвуя в летних празднествах и стоили дону Антонио очень дорого. Он рассчитал их и завел шарманку.
Но тут ему окончательно не повезло. Подмастерья и мальчишки со всего Диаманте совсем перестала ходить к нему в театр. Они вовсе не хотели слушать шарманку. Они сговорились не ходить в театр до тех пор, пока дон Антонио снова не пригласит слепых скрипачей. И они держали свой уговор. Куклы дона Антонио должны были играть перед пустыми стенами.
Эти дерзкие мальчишки, которые прежде скорее отказались бы от ужина, чем пропустить представление, упорно не являлись вечер за вечером. Они были убеждены, что они заставят наконец дона Антонио вернуть все прежнее.
Но дон Антонио был родом из артистической семьи. У его отца и брата тоже театр марионеток, его зятья и все родственники занимаются этим же делом. И дон Антонио знает свое искусство. Он может изменять свой голос на бесчисленные лады, Он умеет сразу приводить в движение целое войско кукол, и он знает наизусть целый цикл пьес из жизни Карла Великого.
И вот теперь гордость дона Антонио была оскорблена. Он не хотел уступить и вернуть слепых скрипачей. Он хотел, чтобы в театр ходили ради него, а не ради музыкантов.
Он обновил репертуар и стал давать большие представления в пышной обстановке; но ничего не помогало.
Есть одна пьеса под названием «Смерть паладина», где происходит битва Роланда в Ронсевальском ущелье. Она требует такой сложной постановки, что перед этим спектаклем театр закрывается на два дня. Публика так любит эту пьесу, что ее можно играть целый месяц при повышенных ценах и полных сборах. Дон Антонио объявил эту пьесу, но ему не пришлось сыграть ее, потому что у него не было ни одного зрителя.
Антонио был окончательно разбит. Он хотел вернуть отца Элиа и брата Томазо, но они знали, как они нужны ему, и запросили такую сумму, которая могла его совершенно разорить. Столковаться с ними было невозможно.
В маленькой комнатке позади театра жили как в осаде. Ничего не оставалось, как только голодать.
Донна Эмилия и дон Антонио были оба молодые и веселые, но теперь им было не до смеху. Их не столько огорчала нужда; но дон Антонио был человек гордый, и он не мог перенести мысли, что его искусство не привлекает больше зрителей.
И тогда донна Эмилия отправилась за советом и утешением в церковь Сан-Паскале. Она собиралась прочесть девять молитв перед большим каменным изображением святого, стоящим при входе, и затем вернуться домой. Но, подойдя, она увидела, что двери в церковь отворены.
— Почему открыты двери в церковь Сан-Паскале? — спросила донна Эмилия. — Этого ни разу не случилось за всю мою жизнь. — И она вошла в церковь.
В церкви стояло только изображение, полюбившееся фра Феличе, и кружка для пожертвований. Корона и украшения так ярко сверкали на Младенце Христе, что донне Эмилии захотелось взглянуть на него поближе. Когда же она поглядела ему в глаза, они показались ей такими кроткими и нежными, что она с молитвой опустилась на колени. И она обещала весь сбор с одного вечера положить в кружку, если Младенец поможет ей и дону Антонио.
После, молитвы донна Эмилия притаилась за церковной дверью, прислушиваясь к тому, что говорят прохожие. Если святое изображение хочет помочь ей, то оно пошлет ей услышать слова, который укажут, что надо делать.
Не простояла она и двух минут, как мимо церкви прошла старая Ассунта с соборной паперти с донной Пепой и донной Турой. И она услышала, как Ассунта торжественно говорила: «Это случилось в тот год, когда я в первый раз увидала Старую Мартирию». Донна Эмилия слышала это вполне ясно, Ассунта действительно сказала: «Старая Мартирия!»
Донне Эмилии казалось, что она никогда не дойдет до дому. Ноги ее словно отказывались двигаться быстрее, а дорога как будто стала дальше. И когда она увидела наконец театр с красным фонарем над входом и большими пестрыми афишами на стенах, ей показалось, что она прошла много-много миль.
Когда она вошла в комнату, дон Антонио сидел, подперев голову рукой и неподвижно глядя на стол. Больно было смотреть на него. За последние недели даже волосы его поредели. На темени они стали такие жидкие, что сквозь них просвечивала кожа. Да разве это удивительно при его тяжелых заботах! Во время ее отсутствия он вынул и пересмотрел всех кукол. И вот он сидел и разглядывал куклу, изображающую Армиду. «Разве она не прекрасна и не соблазнительна?» — спрашивал он себя. И он старался подправить то меч Роланда, то корону Карла. Донна Эмилия увидела, что он заново вызолотил королевскую корону, это случилось, но крайней мере, уже в пятый раз. Но он часто бросал работу и задумывался. Он понял, что тут дело но в позолоте. Надо было придумать что-нибудь новое.
Войдя в комнату, донна Эмилия протянула мужу руки.
— Взгляни на меня, дон Антонио Греко, — сказала она, — я несу в руках золотые чаши, полные королевскими финиками!
И она рассказала про свои молитвы и обет и про услышанные слова.
Когда она кончила, дон Антонио вскочил с места, руки его беспомощно повисли, а волосы поднялись дыбом на голове. Его охватил ужас.
— Старая Мартирия! — воскликнул он. — Старая Мартирия!
«Старая Мартирия» была мистерия, которую в свое время играли по всей Сицилии. Она вытеснила все другие оратории и мистерии, и в продолжение нескольких столетий ставилась ежегодно в каждом городе. И день, когда ставили эту мистерию, был величайшим праздником в году. А теперь она жила только как предание в памяти народа.
В прежнее время ее играли и в театре марионеток. Но теперь она считалась старой и неинтересной. Ее не играли уже лет тридцать.
Дон Антонио кричал и бранился. Донна Эмилия приходит и расстраивает его всяким вздором. Он нападал на нее, словно она была злым духом, пришедшим завладеть им — то было бы ужасно, позорно, — говорил он. Как она могла заговорить об этом?
Но донна Эдоилия мужественно принимала его брань и упреки. Она повторяла, что слова эти были посланы ей Богом.
И дон Антонио тоже начал наконец колебаться. Эта смелая мысль понемногу захватывала и его. Эту мистерию так сильно любили в Сицилии. A разве на благородном острове живет не тот же народ? Разве они не любят ту же землю, те же горы и то же небо, которые любили их отцы? Почему же они должны разлюбить старинную мистерию?
Он долго отнекивался. Он говорил донне Эмилии, что это будет стоит очень дорого. Где возьмет он апостолов с длинными волосами и бородой? У него нет стола для Тайной Вечери, у него нет приспособлений для постановки крестного шествия.
Но донна Эмилия видела, что он сдается, и, действительно, вечером он отправился к фра Феличе и подтвердил ее обещание положить в кружку маленького изображения весь сбор одного вечера, если окажется, что это действительно была воля Божья.
Фра Феличе рассказал об обете донне Микаэле, и она обрадовалась и вместе с тем испугалась, как все это сойдет.
По всему городу стало известно, что дон Антонио собирается поставить «Старую Мартирию», и все смеялись над ним. Говорили, что дон Антонио потерял рассудок.
Все с удовольствием бы поглядели старинную мистерию, если бы она была поставлена так, как ее играли раньше. Все охотно пошли бы на спектакль, если бы его играли, как некогда в Ачи, когда знать города изображала королей и воинов, ремесленники играли роли апостолов и евреев и было введено столько сцен из Ветхого Завета, что представление затягивалось на целый день.
Всем хотелось снова пережить чудные дни в Кастельбуоко, когда весь город превращался в Иерусалим. Там мистерия ставилась таким образом, что Иисус въезжал в город, и у ворот его приветствовали пальмовыми ветвями. Церковь изображала храм в Иерусалиме, а ратуша — дворец Пилата. Петр грелся у костра, разложенного на церковном дворе, распятие происходило на горе над городом, а Мария искала труп сына в гротах сада синдика.
Когда в памяти живы такие воспоминания, разве можно удовольствоваться постановкой великой мистерии в кукольном театре дона Антонио!
Но, несмотря на все это, дон Антонио готовился с большим рвением. Он приготовлял фигуры и делал разные приспособления в механизме.
И вот, несколько дней спустя, к нему пришел мастер Баттиста, маляр, и подарил ему раскрашенную афишу. Он обрадовался, услыхав, что дон Антонио хочет ставить «Старую Мартирию»; он видел это представление, в молодости, и оно доставило ему большое удовольствие.
На углу театра была вывешена афиша, на которой крупными буквами стояло: «Старая Мартирия, или Воскресший Адам, трагедия в трех действиях Кавальере Филиппа Ориолеса»*
А дон Антонио все думал и думал, каково-то будет настроение публики. Погонщики ослов и подмастерья, проходя мимо театра, громко насмехались, читая афиши. Это не обещало ничего хорошего, но дон Антонио неутомимо продолжал работать дальше.
В вечер постановки мистерии никто так не волновался как донна Микаэла.
«Поможет ли мне святое изображение?» — поминутно задавала она себе вопрос.
Она послала свою служанку Лючию посмотреть, толпится ли молодежь около театра? Похоже ли, что народ идет в театр? Лючия должна была спокойно подойти к донне Эмилии, продававшей билеты, и спросить, как обстоят дела.
Но Лючия принесла печальные вести. Возле театра не было ни души. Молодежь, очевидно, решила наказать презрением дона Антонио.
Когда время подошло к восьми часам, донна Микаэла не в силах была больше сидеть дома и ждать. Она уговорила отца пойти с ней в театр. Она знала, что до сих пор ни одна синьора не переступала порога театра дона Антонио; но она должна была знать, что там происходит. От удачи дона Антонио ведь зависела участь ее железной дороги.
Донна Микаэла пришла в театр за несколько минут до восьми часов, а донна Эмилия не продала еще ни одного билета.
Но она не унывала.
— Входите, входите, донна Микаэла! — сказала она. — Мы дадим представление во всяком случае! Спектакль будет прекрасный! Дон Антонио будет играть для вас, для вашего отца и для меня. Он никогда еще не давал такого прекрасного представления.
Донна Микаэла вошла в маленькую театральную залу. Она вся была задрапирована черным, как делали обыкновенно в больших театрах при постановке этой старинной мистерии. Черный с серебряной бахромой занавес отделял сцену. Скамьи для публики тоже были затянуты черным.
Как только донна Микаэла вошла, в дырке занавеса мелькнули густые брови донна Антонио.
— Донна Микаэла! — воскликнул он, как и донна Эмилия, при виде ее. — Мы все-таки будем играть! Это так прекрасно! Для этого не нужно даже и зрителей!
В ту же минуту вошла сама донна Эмилия и, низко кланяясь, широко распахнула двери. Вошел настоятель, дон Маттео.
— Что вы подумаете обо мне, донна Микаэла? — сказал он смеясь. — Но вы сами понимаете, ведь это «Старая Мартирия!» В молодости я видел эту мистерию в большом оперном театре в Палермо, и мне помнится, она-то и повлияла окончательно на мое решение стать священником.
Дверь отворилась вторично и пропустила в зал отца Элиа и брата Томазо; они вошли со своими скрипками под мышкой и прошли на свои обычные места так спокойно, как будто никогда и не ссорились с доном Антонио.
Дверь снова распахнулась. Вошла старуха из узкой улички, где находился дом маленького мавра. Она была одета в черное и, входя, перекрестилась.
После нее вошло еще пять-шесть старух. Донна Микаэла с нескрываемой досадой поглядывала, как они постепенно наполняли театр. Она знала, что дон Антонио будет доволен только тогда, когда увидит свою обычную публику, когда даст, наконец, представление перед любимой своей молодежью.
Вдруг она услыхала какой-то шум, не то ветер, не то отдаленный гром. Двери разом распахнулись! Пришла вся молодежь. Они с такой уверенностью рассаживались по своим обычным местам, словно пришли к себе домой.
Они переглядывались, несколько сконфуженно. Они не могли выдержать, видя, как старые мумии одна за другой входят в театр смотреть то, что игралось для них. Они не могли выдержать, видя, как старые прядильщицы загородили всю улицу, торжественно направляясь к театру. И они тоже бросились в театр.
Но едва молодежь уселась по местам, как увидала, что она попала в дом благочестия.
Ах, эти старинные мистерии!
Играли ее, конечно, не так, как в Ачи или Кастельбуоко, или в опере в Палермо. Она изображалась всего только жалкими марионетками с безжизненными лицами и неповоротливыми телами. Но старинное произведение все-таки не потеряло своей силы. Донна Микаэла заметила это во втором же действии, где изображалась Тайная Вечеря. Вся молодежь возненавидела Иуду. Они кричали ему угрозы и ругательства.
Когда же перед их глазами развертывалась дальше картина страданий Спасителя, они сняли шляпы о набожно сложили руки. Они сидели тихо, не спуская со сцены своих прекрасных темных глаз, на которых по временам выступали слезы. Иногда она в гневе сжимали кулаки.
Дон Антонио говорил роли дрожащим от слез голосом, а донна Эмилия стояла на коленях во входных дверях. Дон Маттео с кроткой улыбкой смотрел на маленьких кукол и вспоминал величественное представление в Палермо, побудившее его пойти в священники.
Когда же Иисус был схвачен и подвергся истязаниям, молодежь устыдилась самой себя. Ведь и они, ненавидели и преследовали. Они поступали, как эти фарисеи и римляне. Стыдно было вспомнить об этом. Если бы только дон Ацтоиио мог простить их!